- Да простит Джихангир нерадивого раба своего, я торопился допросить пленных, полагая возможным известить Повелителя моего потом.
- Напрасно, Непобедимый. Мы сами допросим пленников. - И, пройдя уже несколько шагов к черной юрте, кинул, не оборачиваясь: - Дозволяем сопровождать нас.
Непобедимый переглянулся с Наймой и отправился вслед за Повелителем - а если быть точным, за четырьмя синими нукерами и двумя белобородыми уйгурами в синих халатах и синих высоких шапках, и невзрачным человечком с на редкость неприметным лицом.
Жарко горят фитили в плошках с бараньим жиром. Крепко держат цепи на запястьях. Душно. А тут еще ввалились толпою - воины и старики в синем, давешний кривой, видать, воевода здешний, какой-то неприметный, не пойми кто, половец не половец, касог не касог… А впереди всех - не то девка, не то парень, но размалеванный, как скоморох. Тонкостанный, тонкорукий, пальцы в перстнях, на лице - роспись, как на стене церковной, одежка белая, на голове и вовсе не пойми чего одето. У пояса - меч. Садиться стал, где стоял, думал уж - на пол сядет, так белобородые с кривым наперебой под него подушек наметали. В тонкие пальцы чеплашку, пахнущую пропавшим молоком, сунули. И расступились, согнувшись.
Да никак сам царь Батый?! Вот этот вот сопляк? Вот этому скомороху крашеному покоряется орда, которой от козарских времен на русских землях не видывали?
А тут неприметный выступил вперед:
- Тебе оказана великая честь, колдун. Тебя будет допрашивать сам великий царь Бату, сын Джучи, сына Чингиса, Потрясателя Вселенной, Священного Воителя, царь над царями, земной бог…
Оттарабанил - и склонился в сторону Батыя.
Заговорил скоморох. Что и сказать - умеет себя держать. И слов не понимаю, а от голоса мороз по коже продрал… бы. Продрал бы, не будь этой зимы, мёртвых городов, котла на Пертовом угоре, поднятых…
И снова неприметный зарядил:
- Кто вы, каким Богам молитесь и почему нападаете на меня?
Ох, чуть не поперхнулся Чурыня, это мы, выходит, на него нападаем… ну что ж, слушай, царище косоглазое.
- Веры мы - русской, русским Богам молимся. Мы - люди Государя Резанского, Юрия Ингоревича, - да, это было так. После Котла на Пертовом угоре он - резанец, такой же, как и прочие. Это его боль, это его месть. И за Государя - тоже. - А что нападаем… так не нападаем мы пока, так, медом хмельным потчуем… Напоим, накормим вас досыта, да и проводим восвояси… Жаль только, гостей многовато, всех угостить не успели…
Неприметный забормотал, царь-скоморох слушал, едва покачивая головою. Белобородые в синем платье торопливо укладывали строки на бумажные свитки. Потом беленая рожа вдруг поднялась, перекинулась несколькими словами с кривым и вышла.
Поди пойми - понравился ему ответ или нет… Кто этих царей разберет? Чурыня надеялся, что нет.
На оставленных Батыем подушках тут же устроился кривой, зыркая на Чурыню исподлобья.
- Теперь расскажи: сколько у вас войска, что умеете делать из колдовства…
Сейчас говорил другой толмач, в чёрном чапане. Неприметный человечишка исчез из шатра вслед за размалеванным царем и его синей свитой.
- Нас чуть-чуть побольше, чем мертвецов, что вы оставили за спиной и чуть-чуть поменьше, чем деревьев в наших лесах. Мы можем поднять людей, которых ты убил, мы можем поднять крепости, которые ты сжег. Вьюга - наш голос, птицы и звери в лесу - наши глаза, деревья - наши руки.
Кривой оборвал чёрного толмача. Заговорил. Толмач, выслушав его, начал переводить:
- Ты хвастлив, как всё колдуны. Но тебе лучше сказать правду. Может, ты и неуязвим, но те, кого с тобой привезли, - нет.
- Не веришь, воевода поганский? Так скоро сам всё увидишь. Не сегодня завтра мои побратимы всё за мной придут. Тогда и посчитаешь, и посмотришь, чего могут.
Кривой аж переменился в харе своей искалеченной. Вскочил, выбежал вон.
Чёрные нукеры муравьями рассыпались по становищу, и вскоре в черную юрту заспешили тысячники. Если туда они просто спешили, то обратно вылетали как ошпаренные. Тысячники кричали на сотников, сотники орали на десятников, десятники кнутами торопили цэрегов. В эту ночь выспаться во всем многотысячном становье довелось разве что Джихангиру, сиятельным ханам с обслугой да пленникам. Их не тревожили, даже попить-поесть принесли - правда, питье было скисшим молоком, а еда - жареной кониной.
Войско собралось в логовине неподалеку от ордынского становища. Здесь были и свои - прошедшие Пертов угор, и сторонники - живые и поднятые. Их уже научились прятать на ночь от опасных для них лучей. Самыми толковыми оказались почему-то самогубцы. Эти сами прятались от солнца, да и в драке не дожидались приказов. Еще они проявляли большую тягу к чужацкой крови - вроде девушки у ног воеводского коня, в который раз расчесывавшей свои длинные белые волосы - между боями это было ее единственное дело, расчесывать волосы, заплетать и расплетать огромную косу. Жаль, на всё войско таковых набралась бы едва ли дюжина.
Жаль, не выходило поднимать воинов, павших в битвах. Видно, над ними непрожитое не имело власти - и то сказать, средь жгучих видений Котла на Пертовом угоре не было смерти ни одного из дружины Государя и его ближников.
Догада, Златко и еще несколько гридней так и не приучились хорошо управляться с поднятыми. У них было другое оружие. Рядом с каждым из них сидели на снегу волки, а ветви над головою чернели от воронов.
И еще были сторонники. Из отбитых пленных, из уцелевших жителей уничтоженных сел и городов, из последних воинов павших дружин и ратей.
К полуночи перекличка закончилась. Коловрат встал в стременах.
- Сторонники! Завтра на самого царя идем, в прямой бой. Нам нашего побратима выручать надо. А вас не неволю. Кто хочет - ступайте по домам.
Оглядел войско. Нигде никакого шевеления.
- Ну что, сторонники? Или не слышали - смертный бой завтра. Мы-то навьи, а вам…
- Не трать зря слов, воевода… - подал голос рослый темноусый парень с ослопом на широких плечах. - Кто хотел - давно уж ушел. Убежал даже, на красавцев вон этих полюбовавшись, - и кивнул на заплетавшую косу мертвячку.
Многие засмеялись, а поднятая посмотрела на парня и улыбнулась ему синими губами.
- Ну что ж, - усмехнулся и воевода. Поглядел на звезды, исчезающие в громаде наползавшей тучи. - Дажьбог Сварожич нам нынче не в помеху. С Хозяином, браты…
И вынул мечи из ножен.
Щита он давно не носил, а шлем и кольчугу отдал кому-то из сторонников. Живому нужнее…
- Скоро рассвет, - объезжавший войско Непобедимый сплюнул на снег. - Зря я испугался слов мангуса. Днём они не посмеют выйти из леса - всё видели, что делает с ними солнце…
- Солнце, Непобедимый? - Найма с тревожным недоумением взглянул на отца - Какое солнце?
Непобедимый вскинул глаз кверху. От окоема до окоема лежала сыплющая снежинки серая пелена. Ни просвета…
И словно дожидавшись этого его движения, этого взгляда, предрассветье взревело тысячей глоток. Запоздало закричали, поднимая тревогу, сигнальные барабаны - и только один, стоявший ближе всех к лесу, кричал о помощи, но смолк вскоре.
Тысяча Хордабега полегла почти сразу, не успев толком очнуться от тяжелой мути бессонной ночи. Впереди шли почти сплошной стеной мертвецы, а впереди них, на конях, не прячась от стрел, - полуголые воины с крыльями-плащами за спиною и чёрными знаками хас-тэмдэг на груди. Рядом с ними неслись волки, вгрызающиеся в конские ноги и глотки, выхватывающие из седел низкорослых степных лошадок их всадников, за стеной мертвецов шли лесные пешцы, выпуская облака стрел.
- Их всего полторы тысячи, - прошептал Непобедимый и крикнул: - Их всего полторы тысячи! Тысячникам Теле-Буге, Дзонхабу, Кутлугу - атаку! Урагшаа!
Буйволами зарявкали сигнальные барабаны. Чёрные нукеры размахивали белыми и чёрными полотнищами на шестах, передавая слово Непобедимого тысячникам. Хотя как раз от них толку было маловато: поднималась пурга.
"Пурга - наш голос"…
- Урагшаа! Урагшаа! Кху-кху-кхуууу! - выли и ревели человеческие волны, накатываясь на сомкнувшийся в твёрдый четырехугольник отряд лесных колдунов, их мёртвых слуг и живых союзников. Накатываясь - и разбиваясь…
- Тысячникам Сэчену, Бакруху, Эзен-Бури - атаку! Урагшаа!
Полк шёл. Шёл, карабкаясь по грудам вражеских тел. Шёл сквозь вой пурги и вой чужеземных конников. Вороны падали в лицо чужакам, метя клювами и когтями под опушку шапок и шлемов, в глазницы боевых личин. Волки рвали коней. Всадники падали в холодные гостеприимные объятия поднятых, на копья сторонников, под мечи навьих.
- Деррржать строй! - громче пурги, громче орды раздавался рык Коловрата. - Белгород! - сносил он мечом голову в чалме поверх шишака.
- Пронск! - разваливал надвое боевую личину, плеснувшую вишневым из-под клинка.
- Нерск! - валилось с коня обезглавленное тело в чапане.
- Ижеславль! - отлетала прочь сжимавшая кривой клинок рука.
- Воинь! Ольгов! Исады! - И обрушивая с обеих рук два страшных удара: - Ррррезаань!
- Резаань! - взревело несколько голосов разом.
- Володимер! - звенела тетива.
- Углич! - находила дорогу в дыре-глазнице на кольчужной сетке стрела.
- Клещин! - свистела сулица.
- Ростов! - сносил с седла умудрившегося разминуться с мечами навьих и прорвать стену поднятых всадника тяжелый ослоп.
И даже поднятые шевелили синими губами, вгрызаясь в плоть чужаков, шевелили, пытаясь выговорить название убитых сел, сожженньх весок, растоптанных деревенек…
- Непобедимый! - гонец почти свалился с коня. - Тысячник Эзен-Бури мертв! Сотник Алчедар принял бунчук! Просим о помощи!
О помощи?! Он бросил на лесных мангусов полтумена!
- Помощи не будет! Стоять крепко!
- Внимание и повиновение!
Если бы не пурга… если бы не пурга, можно было бы покончить дело луками… Но тут толком не отойдешь на расстояние хорошего выстрел, слишком тесно.
- Внимание и повиновение! - заорали сзади. А слуги в синих чапанах уже раскатывали ковер рядом с чёрной юртой и уже укладывали иа нем возвышение из ковров и подушек.
- Что здесь происходит? - по плечам в синих чапанах светло-зелёные сапоги прошли на вершину этого возвышения. Сейчас, поверх жемчужно-белого чапана, расшитого серебром, на Повелителе была шуба и шапка из седых зимних песцов…
Полк шел сквозь пургу, но Коловрат не видел пурги. Он видел красный туман, туман из пряных и хмельных вишневых капель, взвесью окутывавший его войско. Туман вливался в него. Туман переполнял силой, делал движения неимоверно быстрыми и точными. Стрелы в красном тумане летели неторопливо - как жуки, которых в травне-месяце сбивают метлами дети. Чужаки двигались в нем, будто в вязком киселе. И каждый всплеск из-под клинков его мечей делал гуще туман, сильнее - его, беспомощнее - врагов.
Только в нем самом человеческого оставалось всё меньше.
Впрочем, он уже не думал об этом…
- …Непобедимый решил верно, - наклонил голову в серебристом песце фарфоровый истукан. - Мы не можем бросить на них больше воинов.
- Как это не можем, наш брат и Повелитель?! - по визгливому голосу сиятельного Хархасуна мудрено было не узнать даже среди самой тёмной ночи. - Как это не можем?! Посмотри же - они идут сюда! Они… они прошли больше половины пути! Я требую, чтобы на них отправили еще тысячу, нет, две, три тысячи!
- У кого это требует наш брат?! - Голос Джихангира напоминал шипение огромной змеи. - Волею Вечного Синего Неба и его наместника на земле, нашего брата, Божественного Эзен-Хана Угэдэ, Джихангир похода - мы! Мы, и только мы решаем, куда и сколько цэрегов тратить! Может, наш брат интересовался, сколько воинов осталось у нас после взятия урусутских городов?! Может, сиятельный брат наш знает, что в кошуне нет ни одной полной тысячи?! С кем наш брат думает добираться до дома? Может, он полагает, что это - последние оставшиеся в живых урусуты?! Или что остальные постелют под ноги нашему брату самаркандский ковер и проводят его до степи с песнями и плясками красивых мальчиков?! А может быть, наш сиятельный брат думал над тем, сколько дней он проживёт в Каракоруме, вернувшись туда без войска?!
Сиятельный Хархасун даже попятился, прикрывая рукавом халата лицо от горевших яростью прорезей в фарфорово-белой личине.
- Дозволь, Повелитель мой! - тысячник Хостоврул упал на колени у края ковра, упер в персидские узоры сжатые кулаки, склонил островерхий шлем. - Дозволь моей тысяче ударить на урусутских колдунов!
Начернённые, будто тушью нарисованные брови сошлись на переносице - и расступились. Повелитель узнал брата любимой жены.
- Что ж, еще одну тысячу, полагаем, мы можем послать в бой.
- Недостойный осмелится посоветовать Повелителю, - подал голос Непобедимый. - Если тысячник Хостоврул сумеет одолеть мангусов, ему надо будет дать тумен - тумен Бурундая, который навлёк на нас эту беду.
- Мы согласны, - качнулись седые песцы.
- Я приведу главного мангуса живым, Повелитель! - богатырь-тысячник на мгновение припал к основанию пирамиды из ковров и подушек - и бросился прочь, на ходу скликая сотников.
…Пробитый копьем конь под седлом Коловрата захрипел и начал падать. Однако прежде, чем он коснулся земли, с уст воеводы сорвалось Навье слово - почти что само собою. Жеребец замер - и стал медленно, теми деревянными движениями, что Коловрат уже сотни раз видел у поднятых, выпрямляться. Отчего это раньше не пришло ему в голову? Не пришлось бы тратить время и силы на поиск корма для коней! Кони-поднятые! Коловрат засмеялся. Красный туман пьянил, как хмель, но не отнимал, а прибавлял силы. Из тумана наскочил чужак, замахнулся мечом, заревел, будто бык. Коловрат выставил косой крест из своих мечей. Клинок ордынца обрушился на них - и исщербленные клинки не выдержали, переломились пополам, секанув по лицу крошевом горячих осколков. Враг опять заревел, замахиваясь - тягуче-медленно, так же медленно, как поднимался на ноги поднятый-конь. Воевода перехватил его руку, приказывая поднятому-скакуну шагнуть вперед. Обхватил пальцами сжимающий рукоять меча кулак. Надавил, разворачивая клинок к противнику, не обращая внимания на сопротивление, выламывая руку врага, разрывая его мышцы и жилы. Рев чужака стал визгом задолго до того, как его собственный клинок лезвием вошел ему в горло. Перехватив правой рукою выпущенную рукоять, Коловрат ухватил другой вопящего противника за затылок - и прижал к себе, припав губами к источнику восхитительно-пьяного вишневого потока. Хозяин, как хор-рошо! Жаль, что недолго - тут же пришлось развернуть обмякающее тело на копье наскочившего ордынца. Пока тот тщился вырвать копье из спины соплеменника, клинок покойного разнес ему голову-и красный туман стал еще гуще…
Он чувствовал побратимов. Те, как и он, наслаждались, пировали в красном тумане. Сторонникам приходилось хуже - немало из них уже полегло, но за каждую жизнь было щедро заплачено вражьими. Подняли на копья и обезглавили поднятую-девушку, успевшую перегрызть глотки нескольким ордынцам.
Волосяной аркан упал ему на плечи, рванул. Коловрат едва удержался в седле. Перехватил веревку из конского волоса рукой, рванул теперь уже на себя. Несколько раз он вот так сдергивал наземь, в месиво серых волчьих тел и иссиня-бледных поднятых, чужаков, пытавшихся захватить "главного мангуса" живьем. На сей раз противник удержался в седле, а вот аркан отбросил, поднимая над головой внушительного вида палицу. Первый взмах пришелся впустую - в лицо ордынцу, к седлу которого был приторочен роскошный бунчук из конских хвостов, упал ворон, заслонив крыльями белый свет и едва не лишив глаза. А второй ему толком и начать не пришлось. Встал рядом на дыбки мёртвый конь, и наездник с чёрным хас-тэмдэг на груди всем своим и конским весом бросил на тысячника ордынский же длинный клинок. Прямое волнистое по краю лезвие ударило у основания шеи, ушло через грудь, круша ребра, вниз, рассекло мягкие потроха, раскололо таз - а там уж тяжесть двух половин дебелого, крупного тулова сделала свое дело, порвав недорубленное.
Красный туман плеснул в тело Коловрата силой, и тот, ухватив за руку падающую с коня правую половину тысячника, раскрутил ее, плещущую кровью и внутренностями, над головой и метнул вперед, через шапки и шлемы вражеских воинов.
Левую уже рвали волки.
- Непобедимый! Великий Джихангир! - вестник ткнулся шапкой в снег у края ковра. - Тысячник Хостоврул погиб! Главный мангус разрубил его надвое и бросил половину в наше войско!
Непобедимый застонал про себя. Не иначе как этот безумец и впрямь вздумал сам, собственноручно взять мангуса живьем!
Под холмом, на котором стояли белый шатер в окружении юрт сиятельных ханов и чёрная юрта, ворочалось человеческое море, пытаясь раз за разом захлестнуть, поглотить идущий сквозь него четырехугольник отряда мангусов.
Сотни… нет, наверное, уже тысячи трупов оставались на снегу, но всё, чего добилось человеческое море - замедлить продвижение полка колдунов.
- Брат мой! Брат мой и Повелитель! Погляди, как близко они подошли! - Хархасун взмахнул рукавами халата. - Быть может, стоит отдать приказ о том, чтобы белый шатёр поставили на колеса?
- Наш сиятельный брат сошёл с ума, - процедил Саин-хан. - Никто никуда не поедет…
- Но, брат мой и По…
- Молчание!
- Повелитель мой, - подал голос Непобедимый. - Недостойный осмелится напомнить - даже Священный Воитель посчитал возможным для спасения жизни отступить…
- Непобедимый хотел сказать - "бежать", - одними накрашенными губами усмехнулось фарфоровое лицо. - "Бурхан-Халдуном изблевана жизнь моя, подобная жизни вши"… Как называется это место, Непобедимый?
- Игнач-крест, мой Повелитель.
- "Игнач-крестом изблевана"… Нет, скверно! - В глазах фарфоровой личины вдруг сверкнули искры весёлого безумия. - Не ложится в размер! Мы никуда не поедем, Непобедимый.
- Соизволят ли Повелитель и Непобедимый выслушать ничтожного? - подал голос невзрачный человечек, бывший толмачом на вчерашнем допросе пленного мангуса. Случилось это так неожиданно, что всё услышавшие несколько мгновений водили глазами туда и сюда, ища заговорившего, и не в силах поверить, что дар речи обрело вот это ничтожество, лицо которого напоминало то чжурчженя, то, через мгновение - перса, выскальзывая из памяти, как кусок сала из пальцев.
- Кто ты такой? - нахмурил бровь Непобедимый. - Как смеешь открывать свой жалкий рот перед лицом Повелителя?!
- Непобедимый не помнит бедного купца, год назад сделавшего ему такой славный подарок? - улыбнулся невзрачный.
Непобедимый моргнул - и начал привставать с места:
- Ты?! Ты… Ты - А-на-по-со-пос!!!
Человечек поклонился со всё той же мягкой улыбкой.
Это произошло тогда, в ночь после злополучного пира, на котором нукеры в синем и нукеры в чёрном плетьми вразумляли расходившихся Сиятельных ханов. Оставив у белого шатра двойную стражу, Непобедимый отправился в свою черную юрту, отдав нукерам на входе приказ будить его по любой тревоге. Но будить не пришлось - Пёс-Людоед так и не смог уснуть. Он плохо спал последние годы - возраст! - ну и вечер выдался не самый располагающий к успокоению. Не каждый день твой воспитанник празднует поминки по самому себе, а ты угощаешь плетью его Сиятельных братьев. Переваливался с боку на бок на жёсткой кошме, кряхтел, вздыхал, но уснуть не получалось. Поэтому даже обрадовался появлению нукера, сообщившего, что Непобедимого спрашивают.