Ваш Джек Масхем".
XXVII
Заручившись этим обещанием, девушка на следующий день уехала в Кондафорд, где нашла атмосферу крайне напряжённой и попыталась хоть немного её разрядить. Родители Динни вели обычный образ жизни, но были явно подавлены и встревожены. Её мать, женщина застенчивая и восприимчивая, вся сжималась при одной мысли о том, что Клер может пасть в мнении света. Её отец, видимо, отдавал себе отчёт, что независимо от исхода дела люди сочтут его дочь существом легкомысленным и лживым. Молодого Крума ещё извинят, но никто не извинит женщину, которая поставила себя в такое положение. К тому же он испытывал гневное и мстительное чувство к Джерри Корвену, решив, насколько будет в его силах, помешать этому субъекту добиться своей цели. Такая чисто мужская позиция казалась Динни несколько смешной, но страдальческая наивность, с которой отец гонялся за миражем, упуская из виду существенное, не могла не вызывать в девушке известного сочувствия. Поколению её отца развод до сих пор казался внешним и видимым проявлением внутреннего и духовного бесчестия. Для неё же самой любовь была только любовью: когда она сменяется отвращением, половая близость теряет всякое оправдание. То, что Клер уступила Джерри Корвену здесь, на своей лондонской квартире, шокировало Динни гораздо больше, чем бегство сестры от мужа с Цейлона. Те бракоразводные процессы, с которыми она время от времени знакомилась по газетам, отнюдь не укрепляли её веру в то, что браки заключаются на небесах. Но она считалась с переживаниями людей, воспитанных в старых понятиях, и старалась не усугублять растерянность и тревогу родителей. Она избрала другую, более практическую линию. Так или иначе, - по-видимому, иначе, - но дело скоро кончится. А люди в наши дни обращают мало внимания на чужие дела.
- Как! - сардонически возразил генерал. - "Ночь в машине" - броский газетный заголовок. Прочтёшь такой и сразу же начинаешь думать, как ты сам повёл бы себя в подобных обстоятельствах.
- Люди мало что замечают, дорогой. Они все валят в одну кучу - и разводы, и министра внутренних дел, и декана собора святого Павла, и принцессу Елизавету, - немногословно ответила Динни.
Когда ей сказали, что на пасху в Кондафорд приглашён Дорнфорд, она почувствовала смущение.
- Надеюсь, ты не возражаешь, Динни? Мы ведь не знали, успеешь ты вернуться или нет.
- Даже тебе, мама, я не скажу, что мне это очень приятно.
- Но, дорогая, пора уже и тебе снова выйти на поле боя.
Динни прикусила губы и промолчала. Эти слова тем сильнее растревожили её, что в них заключалась доля правды. Они жалили особенно больно потому, что были сказаны её матерью, оказавшейся такой нечуткой, несмотря на всю свою деликатность.
Бой! Да, жизнь - это война. Она сбивает человека с ног, загоняет его в госпиталь, а потом опять возвращает в строй. Её родители больше всего на свете боятся потерять её, но им хочется, чтобы она покинула их, выйдя замуж. И это в тот момент, когда Клер неизбежно ждёт поражение!
Пасха принесла с собой ветер "от умеренного до сильного". В субботу с утренним поездом прибыла Клер, под вечер на машине приехал Дорнфорд. Он поздоровался с Динни так, словно сомневался, рада ли она его приезду.
Он наконец присмотрел себе новое жилище. Дом был расположен на Кемпден-хилл. Ему страшно хотелось выслушать мнение Клер, и в прошлое воскресенье она потратила целый вечер на осмотр резиденции своего патрона.
- На редкость удачно, Динни, - рассказывала она. - Фасад выходит на юг, есть гараж, конюшня на два стойла, хороший сад, службы, центральное отопление, - словом, все что надо. Он собирается переехать в конце мая. Крыша - старая, черепичная; поэтому я посоветовала ему выкрасить ставни в светло-серый цвет. Дом в самом деле очень удобный и просторный.
- Послушать тебя, так он просто сказочный. Надеюсь, теперь ты будешь ездить на службу туда, а не в Темпл?
- Да. Дорнфорд решил перебраться не то в Пемпкорт, не то в Брик Билдингс, - не помню точно. Знаешь, Динни, я просто удивляюсь; как это его не объявили моим соответчиком. Я вижусь с ним гораздо чаще, чем с Тони.
Больше о "деле" речь не заходила. Оно, вероятно, должно было слушаться одним из первых, сразу после не опротестованных исков, и в Кондафорде царило затишье перед бурей.
К этой теме вернулись лишь в воскресенье, после завтрака, когда Дорнфорд спросил:
- Вы будете в суде на слушании дела вашей сестры, Динни?
- Я должна быть.
- Боюсь, что вы придёте в ярость. Обвинение поддерживает Брок, а он, если захочет, доймёт кого угодно, особенно когда сталкивался с явным запирательством, как в данном случае. Потому его и выбрали. Клер придётся крепко взять себя в руки.
Динни вспомнила, как "очень молодой" Роджер говорил ей, что предпочёл бы видеть на месте Клер её.
- Надеюсь, вы ей это внушите?
- Я предварительно выслушаю её показания и устрою репетицию перекрёстного допроса. Но угадать, как Броу повернёт дело, - невозможно.
- А вы сами придёте на суд?
- Если смогу. Но шансов мало, - вероятно, буду занят.
- Долго протянется разбирательство?
- Боюсь, что несколько дней.
Динни вздохнула.
- Бедный отец! А у Клер надёжный защитник?
- Да. Инстон. Но ему сильно помешает её нежелание рассказать о том, что произошло на Цейлоне.
- Вы же знаете, решение Клер окончательно. Она об этом не скажет.
- Разделяю её чувства, но боюсь, что это всё погубит.
- И пускай, - возразила Динни. - Я хочу, чтобы она стала свободной. А больше всего мне жаль Тони Крума.
- Почему?
- Он - единственный из трёх, который любит.
- Понятно, - отозвался Дорнфорд и умолк. Динни стало жаль его.
- Вы не прочь прогуляться?
- С восторгом!
- Мы пойдём лесом, и я покажу вам место, где Черрел убил вепря и завоевал наследницу де Канфоров, как гласит наш геральдический герб. А у вас в Шропшире тоже есть фамильные легенды?
- Конечно, есть, но ведь поместье ушло от нас. Его продали после смерти моего отца: нас было шестеро, а денег - ни пенса.
- Ох, как это ужасно, когда семья лишается своих корней! - вздохнула Динни.
Дорнфорд улыбнулся:
- "Живой осел лучше мёртвого льва".
Они шли через рощу, и он описывал ей свой новый дом, ловко выспрашивая девушку о её вкусах.
Наконец они выбрались на осевшую дорогу, которая вела к холму, заросшему боярышником.
- Вот это место. Здесь тогда, наверно, был дремучий лес. В детстве мы устраивали тут пикники.
Дорнфорд глубоко втянул в себя воздух.
- Настоящий английский пейзаж - ничто не бросается в глаза и все бесконечно прекрасно.
- Чарующий вид!
- Верно сказано.
Он расстелил свой дождевик на склоне холма:
- Садитесь и покурим.
Динни села:
- Вы сами тоже садитесь рядом, - земля ещё сырая.
Он сидел подле неё, обхватив руками колени и тихо попыхивая трубкой, а девушка думала: "Если не считать дяди Эдриена, впервые вижу такого сдержанного и деликатного человека".
- Было бы совсем замечательно, если бы ещё выскочил вепрь, - сказал Дорнфорд.
- "Член парламента убивает вепря у подножья Чилтернских холмов", - поддразнила его Динни, но воздержалась прибавить: "И завоёвывает сердце дамы".
- Как ветер клонит дрок! Ещё три недели, и все здесь зазеленеет. Сейчас самое лучшее время года. Впрочем, нет, - бабье лето, наверно, ещё лучше. А вам какая пора по душе, Динни?
- Когда всё цветёт.
- Гм… И ещё жатва. Бескрайние хлеба, должно быть, - великолепное зрелище.
- Они как раз поспели, когда разразилась война. За два дня до её начала мы устроили здесь пикник и смотрели, как всходит луна. Как вы думаете, мистер Дорнфорд, многие ли из тех, кто воевал, действительно сражались за Англию?
- Практически - все. Кто за тот или иной уголок страны, кто просто за улицы, автобусы и запах жареной рыбы. Я лично дрался за Шрусбери и Оксфорд. Кстати, меня зовут Юстейс.
- Запомню. А теперь, пожалуй, пойдём, а то опоздаем к чаю.
Всю дорогу домой их разговор сводился к певчим птицам и названиям растений.
- Благодарю за прогулку, - сказал Дорнфорд.
- Я тоже прошлась с удовольствием.
Эта прогулка как-то очень успокоительно подействовала на Динни.
Выходит, с ним можно говорить и не касаясь любовной темы.
В понедельник на пасху ветер дул с юго-запада. Дорнфорд целый час мирно репетировал с Клер её роль на суде, а затем, невзирая на дождь, отправился с ней кататься верхом. Динни потратила утро, подготовляя дом к весенней уборке и чистке мебели на то время, когда семья будет в городе. Её родители собирались остановиться на Маунт-стрит, она сама с Клер - у Флёр. После завтрака она совершила с генералом обход нового свинарника, постройка которого затягивалась, так как местный подрядчик не торопил своих рабочих, стремясь занять их здесь как можно дольше. Только после чая Динни осталась наедине с Дорнфордом.
- Ну, - объявил он, - думаю, что ваша сестра справится, если, конечно, сумеет сохранить самообладание.
- Клер бывает подчас очень резкой.
- Плохо. Адвокаты не любят, когда их срезает непосвящённый, да ещё в присутствии их же коллег. Судьи тоже не любят.
- Да, но её не заставишь плясать под чужую дудку.
- Восставать против освящённых веками институтов - неразумно: они слишком хорошо защищены.
- Да, - со вздохом согласилась Динни. - Все в руках богов.
- А они у них чертовски скользкие. Не подарите ли мне вашу фотографию? Лучше такую, где вы сняты девочкой.
- Надо посмотреть, что у нас сохранилось. Боюсь, одни любительские снимки. Впрочем, кажется, есть один, на котором мой нос не слишком вздёрнут.
Она подошла к комоду, вытащила один из ящиков и поставила его на бильярдный стол:
- Семейная фототека. Выбирайте!
Он встал рядом с ней, и они начали пересматривать снимки.
- Я лазила сюда много раз, поэтому моих карточек осталось мало.
- Это ваш брат?
- Да. А вот это он снялся, когда уходил на фронт. Это Клер за неделю до свадьбы. А вот я - видите, с распущенными волосами. Меня снял отец в первую послевоенную весну, когда вернулся домой.
- Вам тогда было тринадцать?
- Почти четырнадцать. Предполагается, что я здесь похожа на Жанну дʼАрк, внимающую неземным голосам.
- Очаровательная фотография! Я отдам её увеличить.
Дорнфорд поднёс карточку к свету. Динни была снята на ней в три четверти, с лицом, повёрнутым к ветвям цветущего фруктового дерева. Снимок дышал жизнью: солнечный свет заливал цветы и волосы Динни, распущенные и доходящие ей до талии.
- Посмотрите, какой у меня восхищённый вид, - сказала девушка. - На дереве, наверно, сидела кошка.
Дорнфорд положил карточку в карман и опять нагнулся над столом.
- А эту? - осведомился он. - Можно мне взять обе?
На втором снимке Динни была уже постарше, но все ещё с косами и круглым личиком; руки её были сложены, голова чуть-чуть опущена, а глаза подняты кверху.
- К сожалению, нельзя. Я не знала, что она здесь.
Это была точно такая же карточка, какую она в своё время послала Уилфриду.
Дорнфорд кивнул, и девушка почувствовала, что он интуитивно догадался о причине отказа. Она смутилась и сказала:
- Впрочем, почему бы нет? Берите. Теперь это не имеет значения.
И вложила карточку ему в руку.
Когда во вторник утром Дорнфорд и Клер уехали, Динни посидела над картой, вывела автомобиль и отправилась в Беблок-хайт. Водить машину она не любила, но её тревожила мысль о Тони Круме, которому в прошлую субботу не удалось, как обычно, взглянуть на Клер. На двадцать пять миль у неё ушло больше часа. Она оставила машину у гостиницы, где ей сообщили, что мистер Крум, видимо, у себя в коттедже, и пошла пешком. Тони, в одной рубашке, красил деревянные стены своей низкой гостиной. Ещё с порога Динни заметила, как заходила у него в зубах трубка.
- Что-нибудь с Клер? - выпалил он.
- Ничего. Просто мне захотелось взглянуть, как вы устроились.
- Очень мило с вашей стороны! А я все тружусь.
- Вижу.
- Клер любит зеленоватый цвет, как у утиных яиц. Эта окраска - самая близкая к нему, какую я смог достать.
- Она как раз в тон потолочинам.
Крум, глядя мимо неё, сказал:
- Не верю, что Клер когда-нибудь поселится здесь со мной, но не могу не мечтать об этом, иначе жизнь теряет и цель, и смысл.
Динни дотронулась до его рукава:
- От места вам не откажут. Я говорила с Джеком Масхемом.
- Уже? Да вы прямо волшебница. Я сейчас. Вымоюсь, оденусь и все вам покажу.
Динни подождала его у порога, на который ложилась полоса солнечного света. Дом Крума представлял собой не один, а два соединённых вместе коттеджа, сохранивших свои глицинии, вьющиеся розы и соломенные крыши. Со временем здесь будет очень хорошо.
- Сейчас, - рассказывал Крум, - стойла уже готовы, в загоны подведена вода. Остановка лишь за лошадьми, но их привезут только в мае. Масхем не хочет рисковать. Меня это тоже устраивает, - пусть процесс закончится до их прибытия. Вы прямо из Кондафорда?
- Да. Клер сегодня утром вернулась в город. Она, конечно, велела бы передать вам привет, но я не сказала ей, что поеду.
- А почему вы приехали? - в упор спросил Крум.
- Из товарищеских чувств.
Он стиснул ей руку.
- Ах да, простите… Вам не кажется, - неожиданно спросил он, - что когда думаешь о страданиях ближнего, то самому становится легче?
- Не слишком.
- Конечно, вы правы. Сильное желание - всё равно что зубная боль или нарыв в ухе. От этого никуда не уйдёшь.
Динни кивнула.
- А тут ещё весна! - усмехнулся Крум. - Словом, между "нравился" и "люблю" - большая разница. Я в отчаянии, Динни. Я не верю, что чувства Клер ко мне могут измениться. Если бы уж ей было суждено полюбить меня, то она полюбила бы именно теперь. А раз она меня не любит, я здесь не останусь. Лучше уеду в Кению или ещё куда-нибудь.
Она посмотрела в его доверчивые глаза, устремлённые на неё в ожидании ответа, и ощутила волнение. Клер - её сестра, но разве она знает что-нибудь о ней, о глубинах её души?
- Не стоит загадывать наперёд. На вашем месте я не отчаивалась бы.
Крум сжал ей локоть:
- Простите, что без конца болтаю о своей навязчивой идее. Но когда день и ночь…
- Знаю.
- Мне придётся купить двух козлов. Лошади ослов не любят, да и козлов обычно не жалуют, но я хочу, чтобы у загона был домашний, обжитой вид. Я раздобыл для конюшни двух кошек. Как вы думаете, это полезно?
- Я разбираюсь только в собаках и - теоретически - в свиньях.
- Пойдёмте завтракать. В гостинице недурная ветчина.
Больше Тони речь о Клер не заводил. Угостив Динни "недурною ветчиной", он усадил девушку в её машину и проехал миль пять в сторону Кондарфорда, объявив, что обратно пройдётся пешком.
- Бесконечно признателен вам за ваш приезд, - поблагодарил он, безжалостно стиснув ей руку. - Это очень по-товарищески с вашей стороны. Привет Клер.
Он повернул и пошёл назад тропинкой через поле, на прощанье помахав Динни рукой.
Остальную часть обратного пути Динни думала о своём. Хотя югозападный ветер все ещё не улёгся, солнце то выглядывало, то скрывалось, и тогда начинала сыпаться колючая, как град, крупа. Загнав машину на место, девушка позвала спаниеля Фоша и направилась к новому свинарнику. Её отец уже был там и осматривал постройку, как настоящий генерал-лейтенант подтянутый, зоркий и немного чудаковатый. Отнюдь не уверенная, что здание когда-нибудь в самом деле наполнится свиньями, Динни взяла отца под руку:
- Как идёт сражение за "свинград"?
- Вчера заболел один из каменщиков, а плотник повредил себе большой палец. Я говорил со стариком Беллоузом, но ведь нельзя же, чёрт возьми, накидываться на него за то, что он хочет занять своих людей подольше. Я симпатизирую тем, кто держится за своих рабочих, а не путается с разными там союзами. Он заверяет, что к концу следующего месяца всё будет готово, но едва ли справится.
- Конечно, нет, - поддержала отца Динни. - Он уже дважды давал обещание.
- Где ты была?
- Ездила навестить Тони Крума.
- Что-нибудь новое?
- Нет. Я только сообщила ему, что видела мистера Масхема и что тот не откажет ему от места.
- Рад за него. Он парень с характером. Досадно, что он не военный.
- Мне очень жаль его, папа: он любит по-настоящему.
- На это все жалуются, - сухо отозвался генерал. - Ты видала, как ловко сбалансирован новый бюджет? Мы живём в эпоху сплошной истерии: каждое утро к завтраку тебе подают очередной европейский кризис.
- Всё дело в наших газетах. Во французских шрифт мельче, поэтому они и тревожат человека вдвое меньше. Я, например, читала их совершенно равнодушно.
- Да, виноваты газеты и радио: всё становится известно ещё до того, как произойдёт. А уж заголовки - те в два раза крупней самих событий. Как почитаешь речи и передовицы, так тебе и начинает казаться, что мир впервые попал в такой переплёт, хотя он испокон века в каком-нибудь переплёте, только раньше из-за этого не поднимали шум.
- Но без шума не удалось бы сбалансировать бюджет, дорогой!
- Да нет, просто сейчас все так делается. Но это не по-английски.
- Откуда нам знать, папа, что по-английски, а что - нет.
Генерал наморщил обветренный лоб, и по его изборождённому лицу поползла улыбка. Он указал на свинарник:
- Вот это по-английски. В конце концов мы всегда делаем то, что нужно, хотя и в последнюю минуту.
- Ты это одобряешь?
- Нет. Но ещё меньше я одобряю истерику, как лекарство от всех болезней. Разве стране впервые оставаться без денег? Эдуард III был должен чуть ли не всей Европе. Стюарты не вылезали из банкротства. А после Наполеона мы пережили такие годы, с которыми нынешний кризис даже не идёт в сравнение. Но эти неприятности не подавались вам ежедневно к завтраку.
- Значит, неведение - благо?
- Не знаю. Мне просто противна та смесь истерики с блефом, которая составляет теперь нашу жизнь.
- И ты согласился бы упразднить голос, возвещающий райское блаженство?
- То есть радио? "Отживает порядок ветхий и другим сменяется, а господь творит свою волю путями многими, чтобы не прельстился мир никаким новшеством единым", - процитировал генерал. - Я помню, как старик Батлер в Хэрроу сказал на этот текст одну из лучших своих проповедей. Я - не рутинёр, Динни; по крайней мере, надеюсь на это. Я только думаю, что люди стали слишком много говорить. Так много, что уже ничего не чувствуют.
- А я верю в нашу эпоху, папа: она сорвала все лишние покровы. Посмотри на старинные картинки в последних номерах "Таймс". От них пахнет догмой и фланелевой фуфайкой.
- В наше время фланель уже не носили, - возразил генерал.
- Тебе, конечно, виднее, дорогой.