- Моё поколение, Динни, в сущности, было подлинно революционным. Видела ты пьесу о Браунинге? Тогда действительно было так, как ты говоришь: но всё это кончилось ещё до моего поступления в Сэндхерст. Мы мыслили так, как считали нужным, и поступали так, как мыслили, но не разговаривали об этом. Сейчас люди сначала говорят, потом мыслят, а уж если доходит до дела, действуют так же, как мы, если вообще действуют. Разница между сегодняшним днём и тем, что было пятьдесят лет назад, сводится к вольности в речи: теперь говорят так свободно, что это лишает предмет разговора всякой соли.
- Глубокое замечание, папа.
- Но не новое. Я десятки раз встречал такие же мысли в книгах.
- "Не находите ли вы, сэр, что огромное влияние на людей оказала война?" - как спрашивают репортёры во всех интервью.
- Война? Во-первых, её влияние давно уже сошло на нет. Во-вторых, моё поколение было слишком устойчиво, чтобы поддаться ему, а следующее за моим - перебито или раздавлено…
- Женщины остались.
- Да, они побунтовали, но не всерьёз. А для твоего поколения война только слово.
- Благодарю, папа, - прервала Динни отца. - Все это очень поучительно, но сейчас опять пойдёт крупа. Фош, за мной!
Генерал поднял воротник пальто и направился к плотнику, повредившему себе большой палец. Динни увидела, как он осмотрел повязку пострадавшего. Плотник улыбнулся, а отец потрепал его по плечу.
"Подчинённые, наверно, любили его, - решила она. - Он, конечно, старый ворчун, но хороший человек".
XXVIII
Если искусство медлительно, то правосудие ещё медлительнее. Слова "Корвен против Корвен и Крума" по-прежнему не услаждали взоры тех, кто привык прилежно изучать отдел судебной хроники в "Таймс", и внимание судьи мистера Ковелла было всё ещё поглощено бесконечными неопротестованными исками. По приглашению Дорнфорда, Динни с Клер заехали взглянуть на зал заседаний и минут пять простояли в дверях суда, словно игроки из крикетной команды, осматривающие поле накануне матча. Судья сидел так низко, что можно было разглядеть только его лицо; Динни заметила также, что над свидетельской ложей, где придётся сидеть Клер, устроено нечто вроде балдахина или козырька для защиты от дождя.
- Если вы будете держаться в глубине ложи, Клер, - предупредил Дорнфорд, когда она выходила, - вашего лица будет почти не видно. Но говорите громко, чтобы судье всё было слышно. Он злится, когда не слышит.
На другой день рассыльный доставил на Саут-сквер записку для Динни.
"Бэртон-клуб, I3/IV-32.
Дорогая Динни,
Был бы рад встретиться с вами на несколько минут. Время и место выберите сами, а я явлюсь точно. Излишне говорить, что дело касается Клер.
Искренне ваш
Джералд Корвен".
Майкла не было дома, но Динни посоветовалась с Флёр.
- Разумеется, вы должны с ним встретиться, Динни. А вдруг в последнюю минуту он взял да раскаялся? Позовите его сюда, когда Клер не будет.
- На это я, пожалуй, не рискну: они могут столкнуться. Лучше повидаюсь с ним вне дома.
- Тогда либо у статуи Ахилла, либо у статуи Ромы.
- У Ромы, - решила Динни. - Оттуда мы куда-нибудь пройдём.
Она назначила встречу на другой день в три часа и долго ломала себе голову, зачем Джерри понадобилось её видеть.
Следующий день был тёплый - настоящий оазис в этом хмуром апреле.
Подходя к статуе Ромы, девушка ещё издали заметила Корвена, который стоял у решётки, спиной к изваянию. Он курил сигарету, вставленную в коротенький красивый пенковый мундштучок, и, хотя её зять выглядел точно так же, как в тот день, когда они виделись в последний раз, Динни вздрогнула, словно почувствовав толчок.
Он не протянул руки.
- Вы очень любезны, Динни, что пришли. Давайте пройдёмся и поговорим на ходу.
Он направились к Серпентайну.
- Что касается известного дела, - неожиданно начал Корвен, - то я вовсе не жажду его выиграть.
- Зачем же было начинать? Ведь обвинение не соответствует истине.
- По моим данным - соответствует.
- В части предпосылок - может быть; в части выводов - нет.
- Вернётся ли ко мне Клер на любых угодных ей условиях, если я возьму иск назад?
- Едва ли, хотя, конечно, я могу её спросить. Я, например, не вернулась бы.
- Какое безжалостное семейство!
Динни промолчала.
- Она влюблена в этого Крума?
- Если у них даже есть чувство друг к другу, я не вправе его обсуждать.
- Почему бы нам не говорить откровенно, Динни? Ведь нас же никто не слышит, кроме вон этих уток.
- Вы потребовали возмещения ущерба, и это не подогрело в нас нежные чувства к вам.
- Ах, вот в чём дело! Но я возьму назад все свои претензии, лишь бы она вернулась, пусть даже наделав глупостей.
- Иными словами, - спросила Динни, не глядя на него, - дело, затеянное вами, представляет собой нечто вроде шантажа? Я как будто правильно выбрала термин?
Он посмотрел на неё прищуренными глазами:
- Остроумная мысль! Мне она в голову не приходила. Нет, я знаю Клер лучше разных адвокатов и детективов и потому отнюдь не убеждён, что улики на самом деле так вески, как кажутся.
- Благодарю.
- Да, но я уже предупредил вас или Клер, - Что всё равно, - что не могу и не хочу уехать отсюда, пока не приведу все в ясность. Если Клер вернётся, я просто поставлю на случившемся точку. Если нет, дам делу идти своим ходом. Такая позиция лишена смысла и на шантаж не похожа.
- А если она, предположим, выиграет, вы её опять будете преследовать?
- Нет, не буду.
- Вы же могли освободить и её и себя, - стоило только захотеть.
- Да, мог, но такой ценой, которая меня не устраивает. И потом, то, что вы говорите, сильно смахивает, - извините за резкость, - на предложение вступить в сделку.
Динни остановилась:
- Что ж, я поняла, чего вы хотите. Спрошу Клер. А сейчас расстанемся. Дальнейшие разговоры ни к чему хорошему не поведут,
Джерри тоже остановился, глядя на неё, и лицо зятя взволновало девушку. Из-под маски его жёстких смуглых черт проступили боль и растерянность.
- Мне очень жаль, что всё так сложилось, - порывисто сказала она.
- Человеческая натура - дьявольская штука, Динни, и вырваться из-под её власти невозможно. До свиданья. Желаю счастья!
Она подала ему руку. Он стиснул её, повернулся и ушёл.
Подавленная, Динни постояла под молодой берёзкой, чьи набухшие почками ветки, казалось, трепетали и тянулись к солнцу. Странное положение! Ей жалко всех - и Джерри, и Клер, и Крума, и никому из них она не в силах помочь.
Она вернулась на Саут-сквер со всей возможной для неё быстротой.
Флёр встретил её вопросом:
- Ну что?
- Мне очень неприятно, но говорить об этом я вправе только с Клер.
- Он, наверно, предложил взять иск обратно при условии, что Клер вернётся. И если у неё голова на плечах, она должна согласиться.
Динни решительно сжала губы.
Она дождалась ночи и лишь тогда зашла в комнату Клер. Сестра только что легла, и Динни, усевшись в ногах кровати, без предисловий начала:
- Джерри попросил меня о встрече. Мы виделись с ним в Хайд-парке. Он обещал прекратить дело, если ты вернёшься к нему на любых угодных тебе условиях.
Клер села на постели и обхватила руками колени:
- Так. А что ты ответила?
- Что спрошу тебя.
- Как по-твоему, почему он это предлагает?
- Отчасти потому, что хочет примирения с тобой; отчасти потому, что не слишком верит в неопровержимость улик.
- Вот как! - сухо отозвалась Клер. - Я в неё тоже не верю. Но к нему не вернусь.
- Я и сказала ему, что ты едва ли вернёшься. А он назвал нас "безжалостным семейством".
У Клер вырвался короткий смешок.
- Нет, Динни, я уже изведала всю мерзость бракоразводного дела. Я теперь как каменная, и мне безразлично, выиграем мы или проиграем. Больше того, мне кажется, что я предпочла бы проиграть.
Динни через одеяло погладила сестру по ноге. Она колебалась. Рассказать ли Клер о том, что она почувствовала, увидев лицо Джерри?
Клер, словно прочитав её мысли, продолжала:
- Мне всегда смешно смотреть на людей, которые воображают, будто им известно, какими должны быть взаимоотношения супругов. Флёр рассказывала мне о своём отце и его первой жене. Ей, видимо, кажется, что та наделала много шуму из ничего. Скажу одно: судить о чужих отношениях - самоуверенное идиотство. Пока в спальнях не установили киносъёмочные камеры, всем уликам - грош цена. Можешь поставить его в известность, Динни, что ничего уже изменить нельзя.
Динни поднялась:
- Хорошо. Скорей бы всё кончилось!
- Да, - отозвалась Клер. - Поскорей бы! Не знаю только, что будет с нами, когда всё кончится. Боже, суды храни!
Динни повторяла это горькое восклицание ежедневно в течение двух недель, посвящённых судом разбору неопротестованных исков, под рубрикой которых могло бы пройти и дело её сестры, не обратив на себя внимания и не вызвав никаких откликов. Она послала Корвену короткую записку с сообщением, что её сестра не согласна. Ответа не последовало.
По просьбе Дорнфорда она вместе с Клер осмотрела его новый дом на Кемпден-хилл. Зная, что он выбрал себе этот кров в надежде разделить его с нею, если она согласится, Динни чувствовала себя неловко, отмалчивалась и сказала только, что здесь все очень мило и что в саду следует поставить скворечню. Дом стоял на отшибе, в нём было просторно и много воздуху, сад располагался на южном склоне холма. Огорчённая своим безразличием, она обрадовалась, когда настало время уезжать, хотя подавленное и печальное лицо Дорнфорда искренне тронуло её при расставании. В автобусе, по дороге домой, Клер сказала:
- Чем ближе я знакомлюсь с Дорнфордом, тем ясней вижу, что вы подходите друг другу. Он на редкость деликатен и с ним можно молчать. Прямо ангел, а не человек.
- Не сомневаюсь.
И в голове Динни, приноравливаясь к ритму покачивающегося автобуса и без конца повторяясь, зазвучала строфа:
Как широка река, как берег крут!
Что ждёт за нею - отдых иль скитанья?
Искать ли тучных пастбищ или тут,
На скудной почве, длить существованье?
Но лицо её хранило то выражение отрешённости, маску которой, как знала Клер, не стоило и пытаться приподнять.
Ожидание события, даже когда последнее непосредственно вас не заденет, - занятие не из приятных. Однако для Динни оно заключало в себе то преимущество, что отвлекало девушку от мыслей о собственной особе и сосредоточивало их на её близких. В первый раз на памяти Динни над именем Черрелов нависла реальная угроза публичного позора, и девушка особенно остро ощущала, как реагирует на это её клан. Она радовалась, что Хьюберта нет в Англии: при его нетерпеливом характере он бы страшно нервничал. Конечно, четыре года назад его личные неприятности тоже стали достоянием гласности, но тогда опасности подвергалась его жизнь, а не честь. Сколько бы люди ни уверяли, что развод в наши дни - сущая безделица, всё равно в стране, гораздо менее современной, чем предполагается, с понятием развода по традиции связывается представление о клейме позора. Во всяком случае у кондафордских Черрелов была своя гордость и свои предрассудки, и они больше всего на свете ненавидели гласность.
Когда в один прекрасный день Динни отправилась завтракать в приход святого Августина в Лугах, она обнаружила, что и там царит довольно натянутая атмосфера. Казалось, её дядя и тётка объявили друг другу: "Мы примиряемся с тем, что процесс неизбежен, но не можем ни понять его, ни одобрить". Они не пытались ни высокомерно осуждать Клер, ни разыгрывать из себя оскорблённых в своей добродетели детей церкви, но всем своим видом говорили Динни, что Клер могла бы найти себе занятие получше, чем попадать в такие положения.
Направляясь с Хилери на Юстенский вокзал провожать партию юношей, уезжавших в Канаду, Динни испытывала неловкость, потому что искренне любила и уважала своего дядю, задавленного работой и совсем не похожего на священника. Он наиболее полно олицетворял собой принцип бескорыстного служения долгу, в рабстве у которого пребывала вся её семья, и хотя девушка порой думала, что люди, на чьё благо он трудится, вероятно, счастливее, чем он сам, она безотчётно верила, что он живёт подлинно реальной жизнью в мире, где так мало подлинно реального. Оставшись наедине с племянницей, Хилери высказался более определённо:
- В истории с Клер, Динни, мне противнее всего то, что в глазах общества она опустится до уровня молодой бездельницы, у которой одна забота - копаться в своих семейных дрязгах. Честное слово, я уж предпочёл бы, чтобы она серьёзно влюбилась и даже перешла границы дозволенного.
- Не беспокойтесь, дядя, за этим не станет, - вполголоса бросила Динни. - Дайте ей только время.
Хилери улыбнулся:
- Ладно, ладно! Ты же понимаешь, что я имею в виду. Глаза у общества холодные, слабые, близорукие: они всегда во всём видят самое худшее. За настоящую любовь я могу многое простить, но мне претит неразборчивость в вопросах пола. Это неопрятно.
- По-моему, вы несправедливы к Клер, - со вздохом возразила Динни. У неё были веские причины для разрыва. А если за ней ухаживают, то вы же знаете, дядя, что это неизбежно, если женщина молода и привлекательна.
- Ну, - проницательно заметил Хилери, - я вижу, ты могла бы кое-что порассказать. Вот мы и пришли. Знай ты, с каким трудом я уговорил этих мальчиков поехать, а власти - дать согласие, ты поняла бы, почему мне порой хочется превратиться в гриб, чтобы ночью я вырастал, а утром меня съедали за завтраком.
Сказав это, он вошёл с Динни в здание вокзала и проследовал к ливерпульскому поезду. Здесь они увидели семерых юнцов в кепках: одни из них уже сидели в вагоне третьего класса, другие стояли возле него и подбадривали друг друга на истинно английский манер, отпуская шутки по поводу костюма товарищей и время от времени повторяя:
- Что? Мы приуныли? Ну, нет!
Они приветствовали Хилери возгласами:
- Хэлло, викарий!.. Вот мы и на старте!.. Сигаретку, сэр?
Хилери взял сигарету, и Динни, стоявшая поодаль, восхитилась тем, как быстро и легко он стал своим человеком в этой маленькой группе.
- Эх, что бы вам с нами поехать!
- Я не прочь бы, Джек.
- Расставайтесь-ка со старой Англией!
- С доброй старой Англией!
- Сэр!..
- Слушаю, Томми.
Динни не разобрала последних фраз: она была слегка смущена явным интересом, который проявляли к ней уезжающие.
- Динни!
Девушка приблизилась к вагону.
- Поздоровайся с молодыми людьми. Моя племянница.
Разом стало удивительно тихо. Динни семь раз пожала руку семерым юнцам, сдёрнувшим кепки, и семь раз пожелала им счастливого пути.
Затем парни гурьбой ринулись в вагон, раздался взрыв грубоватых голосов, оборванное "ура", и поезд тронулся. Динни стояла рядом с Хилери, чувствуя, что у неё перехватывает горло, и махая рукой кепкам и лицам, высовывавшимся из окна.
- Вечером у них уже начнётся морская болезнь, - заметил Хилери. - Это хорошо. Она - лучшее лекарство от мыслей о будущем и прошлом.
Простившись с Хилери, Динни поехала навестить Эдриена и, к своему неудовольствию, застала у него дядю Лайонела. Когда она вошла, мужчины замолчали. Затем судья спросил:
- Скажи, Динни, есть ли какая-нибудь надежда примирить Клер с Джерри до начала этого неприятного дела?
- Никакой, дядя.
- Так. Тогда, насколько я разбираюсь в законах, Клер разумней всего не являться на суд и от защиты отказаться. Зачем ей оставаться на мёртвой точке в своих отношениях с мужем, если нет надежды на то, что они опять сойдутся?
- Я сама того же мнения, дядя. Но вы ведь знаете, что обвинение не соответствует истине.
Судья поморщился:
- Я рассуждаю с мужской точки зрения, Динни. Выиграет Клер или проиграет, огласка все равно нежелательна. Но если они с этим молодым человеком не станут защищаться, всё пройдёт почти незаметно. Эдриен уверяет, что Клер не примет от мужа никакой материальной поддержки. Следовательно, эта сторона вопроса тоже отпадает. В чём же тогда дело? Известны тебе её мотивы?
- Весьма относительно и притом под секретом.
- Жаль! - вздохнул судья. - Если бы люди знали законы так же, как я, они не стали бы защищаться в таких обстоятельствах.
- Но Джерри, помимо всего прочего, требует возмещения ущерба.
- Да, Эдриен мне рассказывал. Это уж прямо какой-то средневековый пережиток.
- По-вашему, дядя Лайонел, месть тоже средневековый пережиток?
- Не совсем, - ответил судья с кривой усмешкой. - Но я никогда бы не предположил, что человек с положением Корвена может позволить себе такое излишество. Посадить жену на скамью подсудимых - не очень красиво!
Эдриен обнял Динни за плечи:
- Динни переживает это острее нас всех.
- Догадываюсь, - пробормотал судья. - Корвен, конечно, положит эти деньги на имя Клер.
- Клер их не возьмёт. Но почему вы уверены, что она обязательно проиграет? Мне кажется, закон создан для того, чтобы защищать справедливость, дядя Лайонел.
- Не люблю присяжных, - отрезал судья.
Динни с любопытством посмотрела на него. Он сегодня поразительно откровенен. Судья добавил:
- Передай Клер, что говорить надо громко, отвечать кратко. И пусть не острит. Право вызывать смех у публики принадлежит одному судье.
С этими словами он ещё раз криво усмехнулся, пожал племяннице руку и ушёл.
- Дядя Лайонел хороший судья?
- Говорят, что он вежлив и нелицеприятен. В суде я Лайонела не слышал, но насколько я знаю его как брат, он человек добросовестный и дотошный, хотя порою бывает не в меру саркастичен. А всё, что им сказано о деле Клер, совершенно бесспорно, Динни.
- Я сама в этом убеждена. Всё упирается в моего отца и в возмещение ущерба.
- По-моему, Джерри теперь раскаивается, что потребовал денег. У него не адвокаты, а скверные крючкотворы. Им бы лишь поудить рыбу в мутной воде!
- Разве это не призвание всех юристов?
Эдриен засмеялся.
- Вот чай! Утопим в нём наши горести и пойдём в кино. Говорят, сейчас идёт замечательная немецкая картина. Подумай только, Динни, - подлинное великодушие на экране.