Это были беспечные и добрые слова, но едва они слетели с губ, как Цыси сразу поняла, что их нашептала тайная мысль, в которой ей не хотелось признаваться. У придворных дам было так мало занятий, они так любили посплетничать! Когда праздновался первый месяц наследника, глазастые фрейлины заметили, что дама Мэй засматривается на красавца Жун Лу - начальника императорской гвардии и родственника счастливой матери. Слух об этом не прошел мимо Цыси, но кто мог угадать, что было известно императрице Западного дворца, ведь она никому не доверялась.
- Почтенная, пожалуйста, не надо мне никакого мужа, - прошептала дама Мэй, вдруг зардевшись.
Цыси ущипнула ее за щечку.
- Не надо мужа?
- Разрешите мне всегда быть при вас, почтенная, - попросила девушка.
- Почему бы и нет, - ответила Цыси. - Но это не значит, что у тебя не должно быть мужа.
Дама Мэй побледнела, покраснела, потом снова побледнела: какая незадача, что разговор зашел о замужестве! Императрице Западного дворца достаточно только приказать устроить ее свадьбу с любым мужчиной, и придется подчиниться. А ведь сердце ее было…
Перед ними возник Ли Ляньинь. Фонар% мерцавший в руке евнуха, освещал его грубое лицо.
- Время идет, почтенная, - сказал Ли Ляньинь высоким голосом.
Цыси спохватилась:
- Ах, да! А мне еще надо проведать сына.
Обыкновенно перед аудиенцией она желала видеть наследника. И теперь императрица взошла в свой паланкин, опустила занавески, и шестеро носильщиков подняли бесценную ношу на плечи. Они двинулись вперед быстрым шагом, а следом в маленьком паланкине понесли даму Мэй.
У входа во дворец наследника носильщики привычно опустили паланкин. Цыси сошла и, оставив фрейлину ждать, поспешила к сыну. У дверей детской на страже стояли евнухи, и когда императрица проходила мимо, они поклонились.
На столе в золотых подсвечниках горели толстые красные свечи из коровьего жира. В их мерцании она увидела своего ребенка. Он спал вместе с кормилицей на одеялах, уложенных на помосте из подогреваемых кирпичей. Удобно устроившись на руке кормилицы, малыш прижимался щекой к ее обнаженной груди. Ночью он, видимо, просыпался и кричал, и женщина дала ему грудь.
Цыси посмотрела на обоих со странной болезненной тоской. Это она должна была ночью слышать его плач, это она должна давать ему грудь, а потом засыпать в тишине и покое. Ах, когда она выбирала свою судьбу, то о такой цене не подумала!
Но Цыси заглушила голос своего сердца. Время выбора миновало с рождением сына, судьба ее была решена. Она была матерью не простого ребенка, а наследника империи, и всю себя она должна посвятить тому дню, когда он станет императором четырехсот миллионов подданных. Бремя маньчжурской династии легло на ее плечи. Сяньфэн слаб, но ее сын должен стать сильным. Она сделает его сильным, ему посвятит свою жизнь, ум, волю. Она пожертвует всем. Конечно, жаль, что любимые ею занятия в дворцовой библиотеке теперь выпадали все реже. Реже стали и уроки живописи. Возможно, когда-нибудь у императрицы найдется время заняться теми картинами, которые дама Миао не разрешала ей рисовать прежде, но пока времени не хватало.
Цыси вернулась в паланкин и закрылась занавесками от предрассветного ветра. Думы о спящем ребенке согревали ее сердце. Когда-то она возжелала стать императрицей. Теперь она родила наследника, и надо было удержать империю для сына.
У Тронного зала императрицу ждал принц Гун.
- Почтенная, вы опаздываете, - воскликнул он.
- Я задержалась у сына, - призналась Цыси.
- Надеюсь, почтенная, вы не разбудили наследника. Мальчик должен расти здоровым и сильным, его ожидает трудное правление.
- Не разбудила, - отвечала Цыси с достоинством. На этом разговор окончился.
Принц Гун поклонился и повел ее по внутреннему переходу к трону Дракона, за которым стояла высокая ширма, украшенная резьбой. В отсветах огромных фонарей, висевших высоко под разрисованными балками, трон поблескивал позолоченными драконами. Императрица села на свое обычное место за ширмой. Справа встала дама Мэй, а слева - евнух Ли Ляньинь.
Сквозь отверстия в ширме Цыси видела Зал аудиенций и далее террасу Дракона. Там уже собрались принцы и министры. Они приехали еще до полуночи на своих колясках, не имевших пружин, но зато обитых мехами, и намеревались передать прошения и записки самому императору. Разделившись согласно своему положению, вельможи стояли группами, каждая под знаменем из светлого шелка и темного бархата. Освещали террасу фонари, ярко горевшие по четырем углам нижнего двора. Фонари были сделаны в форме бронзовых слонов, державших факелы высоко поднятыми хоботами. Внутрь фигуры заливали масло, и питаемый им огонь устремлялся к небу, отбрасывая на террасу Дракона какой-то неистовый и беспокойный свет.
По Залу аудиенций расхаживала целая сотня евнухов, которые следили за фонарями, поправляли свои дорогие одежды, сиявшие драгоценностями, перешептывались и ждали. Никто не осмеливался возвысить голос. Странная тишина повисла над присутствующими, и чем ближе был час, определенный по звездам Советом астрологов, тем глубже становилось это безмолвие, походившее на забытье. Все застыло в ожидании. Незадолго до восхода солнца один из глашатаев протрубил в медную трубу. Это был знак: император выступил из своего дворца, императорская процессия была в пути. Она медленно продвигалась по широким нижним залам, проходя парадными входами в верхние залы, чтобы точно в час восхода прибыть к трону Дракона.
Глашатаи закричали:
- Смотрите на Властелина десяти тысячи лет! При этом возгласе императорская процессия показалась у входа в нижний двор. Утренний ветер развевал золотые знамена глашатаев. Следом появились красные с золотом туники императорской гвардии, во главе которой шел Жун Лу. За стражниками следовали одетые в желтое носильщики, державшие тяжелый золотой паланкин императора. Замыкали процессию знаменосцы.
Присутствующие упали на колени и прокричали священное приветствие: "Десять тысяч лет!.. Десять тысяч лет!.." - после чего уткнули лица в сложенные руки и не меняли этого положения, пока носильщики взбирались по мраморным ступеням на террасу Дракона. Из императорского паланкина вышел Сын неба. В сиянии золотых одежд, расшитых неизменными драконами, он прошествовал мимо красных и золотых колонн, поднялся по ступенькам на помост и сел на трон Дракона. Тонкие руки правителя легли на колени, а глаза неподвижно смотрели вперед. Опять наступила тишина. Толпа все еще не двигалась и не поднимала голов. Наконец, принц Гун встал на свое место справа от трона и громко зачитал имена принцев и министров в порядке их звания и того часа, когда они должны будут предстать перед Сыном неба. Аудиенция началась.
За своей ширмой Цыси напрягала слух, чтобы не пропустить ни слова. Из-за низкой спинки трона виднелись голова и плечи императора. Этот человек, такой величественный и такой надменный перед своими подданными, открывался ей в своем настоящем виде. Тощая желтая шея, видневшаяся из-под императорской шапочки с кисточками, казалось, принадлежала какому-то болезненному юноше, но никак не властному мужчине, а худые и узкие плечи еле выдерживали тяжесть одеяний.
Цыси наблюдала все это со смешанным чувством жалости и отвращения. Мысленно она дорисовывала к этим плечам хилое болезненное тело. Как же могли ее быстрые глаза не скользнуть дальше? Там, в зале, стоял Жун Лу во всей своей юной и мужественной красоте. Увы, они были так же далеки друг от друга, как север и юг. Ах, еще не пришел час, когда она сумеет его возвысить! Он не мог даже протянуть ей руку. Первой будет протянута ее рука, но когда представится такая возможность? Сначала надо утвердиться во власти настолько, чтобы никто не осмелился обвинить или запятнать ее имя. И вдруг, движимая чувством, которое гнала от себя, она взглянула в сторону дамы Мэй. Девушка стояла, прижавшись лицом к ширме, и завороженно глядела на…
- Отойди! - Цыси схватила даму Мэй за запястье, притянула к себе и, прежде чем отпустить, резко и больно выкрутила ей руку.
Девушка в ужасе повернула голову и встретилась с огромными темными глазами своей госпожи, свирепыми и гневными.
Цыси больше ничего не сказала, но не отводила взгляда до тех пор, пока девушка не опустила голову. По щекам фрейлины покатились слезы. Только тогда Цыси отвернулась. Но в душе ее шла жестокая борьба. Она не может позволить, чтобы сердце отвлекало ее разум. Она получила урок. Надо уметь властвовать над своими чувствами. Надо забыть о любви!
В это время перед троном стоял наместник одной из южных провинций. Не поднимаясь с колен, этот человек громко зачитывал свиток, который держал перед собой. Наместник обладал высоким тонким голосом, не сильным, но пронзительным. Он был знаменитым ученым и написал свой доклад рифмами в старинном классическом стиле. Только образованные люди могли понять его, и внимательно слушавшей Цыси это удавалось.
А суть была в следующем: на юге снова досаждали европейские торговцы. Предводительствовали англичане, которые разгневались по пустячному поводу. Он, наместник, даже стыдится упомянуть об этом перед троном Дракона. Однако из-за подобных пустяков разгорались войны. Как только белые люди не получали желаемого, они угрожали войной. Уговоры на них не действуют - это ведь варвары. А спор разгорелся всего-навсего из-за флага.
Император что-то прошептал, и слова его повторил принц Гун.
Сын неба спрашивает о значении слова "флаг", - сказал он громко и отчетливо.
Флаг, высочайший, - отвечал наместник, не поднимая глаз, - это всего лишь знамя.
Император снова что-то прошептал, и опять принц Гун повторил его слова громко и отчетливо.
- Почему англичане гневаются из-за того, что в конце концов является всего лишь куском ткани?
- Высочайший, - объяснил наместник, все еще не поднимая глаз. - Англичане - суеверный народ. Они необразованны и приписывают волшебные свойства продолговатому куску ткани, раскрашенному в красный, белый и голубой цвета. Для них это символ, посвященный какому-то богу, которому они поклоняются. Они не терпят неуважения к этому куску материи. Если они где-то устанавливают его, то это означает их собственность. В последний раз они прикрепили флаг к шесту на корме небольшого торгового судна, которое перевозило китайских пиратов. Так вот, уже много поколений эти китайские пираты являются проклятием наших южных провинций. Днем они спят, а по ночам нападают на суда, стоящие на якоре, или на прибрежные деревни. И вот капитан суденышка заплатил англичанам некоторую сумму за право воспользоваться их флагом. Он думал, что я, наместник, недостойный слуга высочайшего, не осмелюсь тогда преследовать пиратов. Но я, наместник, не побоялся. Я захватил судно и заковал капитана в цепи. Затем я приказал снять флаг. Когда англичанин Джон Бауринг, британский торговый уполномоченный в Кантоне, услышал об этом, он заявил, что я оскорбил священный символ, и потребовал, чтобы я извинился от имени Трона.
Присутствующих охватил ужас. Сам император был раздражен. Он выпрямился на троне:
- Извиниться? За что?
- Высочайший, - промолвил наместник, - таковы и были мои слова.
- Встань, - приказал император.
- Встань, Сын неба приказывает тебе, - повторил принц Гун. Это было против правил, но наместник подчинился. Высокий стареющий человек, он происходил из северных китайцев, но как и все ученые, верно служил маньчжурскому трону. Трон ценил китайских ученых, и когда они с честью выдерживали императорские экзамены, использовал их на государственной службе. Поэтому интересы этих людей были связаны с правящей династией, и традиция эта длилась уже много веков.
- Ты извинился? - спросил император, задавая вопросы сам, а не через брата, что выражало глубокую озабоченность Сына неба.
Наместник ответил:
- Высочайший, как я мог извиниться, когда я, как бы ни был низок, назначен троном Дракона? Извиняться к англичанам я послал капитана с его командой. Но это не удовлетворило невежествещюго и надменного Бауринга. Он снова прислал мне китайцев, объявив, что ему нужны мои, а не их извинения. В крайней досаде я приказал обезглавить китайцев, виновных в этих беспокойствах.
- А это удовлетворило англичанина Бауринга? - спросил император.
- Нет, высочайший, - ответил наместник. - Его ничто не удовлетворит. Он ищет предлог, чтобы начать новую войну и захватить еще больше наших земель и наших сокровищ. Хотя это и противоречит закону, запрещающему провозить опиум из Индии через наши границы, Бауринг всячески поощряет контрабанду. Он говорит, что раз этим занимаются китайские торговцы, то англичанам, индийцам и даже американцам можно разрешить поставлять сюда это отвратительное семя, что, безусловно, деморализует и ослабит наш народ. Более того, теперь контрабандой ввозится и оружие, и его продают китайским мятежникам на юге. А когда белые люди из Португалии стали похищать китайцев, торговать ими как рабочей силой, Бауринг заявил, что поддержит португальцев. К тому же он продолжает утверждать, что англичане не удовлетворены той землей, на которой мы им позволили строить дома. Высочайший, теперь эти англичане настаивают, чтобы ворота Кантона были всегда открыты для них и для их семей. Они желают ходить по нашим улицам наравне с нашими людьми. Белые мужчины будут рассматривать наших женщин, а белые женщины, у которых нет скромности, будут прохаживаться так же свободно, как и мужчины. И то, что мы пожалуем одному белому племени, запросят и все другие, как они уже делали это раньше. Разве это не составляет угрозу нашим традициям, разве это не развратит наш народ?
Император согласился.
- Мы и в самом деле не можем позволить иностранцам свободно ходить по нашим улицам.
- Высочайший, я запретил это. Но боюсь, что англичане" превратят мои запреты в предлог для новой войны. Будучи маленьким человеком, я не смею брать на себя такую ответственность.
Слушая за ширмой эти речи, Цыси страстно желала во весь голос сказать, как она возмущена наглостью чужеземцев. Но она была женщиной, и ей надлежало молчать.
Император снова заговорил:
- Вы сами представили наше мнение англичанину Баурингу?
Сейчас он был настолько раздражен, что его голос поднялся до слабого крика. Это встревожило стоявшего перед ним человека, который никогда раньше не видел императора таким. Не поднимая лица к трону, наместник повернул голову к принцу Гуну.
- Высочайший, - ответил он, - я не могу принять Баурин-га. Дело в том, что он считает себя равным мне по положению. Но как он может так считать, если я назначен троном Дракона? Это будет оскорблением самому трону, я ответил, что приму его только так, как принимаю других послов из государств-данников, и так же, как они, он должен приблизиться ко мне на коленях.
- Ты поступил правильно, - согласился император, пытаясь успокоиться.
Поощренный наместник продолжил доклад:
- К тому же, высочайший, этот Бауринг настаивает, чтобы я запретил кантонцам печатать настенные листовки, которые обличают белых людей. Эти листовки, высочайший, китайцы наклеивают на городские ворота. Бауринг в ярости, потому что они называют его племя варварским и требуют, чтобы все захватчики покинули наши берега.
- Они правы! - воскликнул император.
- Совершенно правы, высочайший, - согласился наместник. - И как я могу запретить людям? Это старинная привилегия и традиция - говорить то, что они думают, и публично оповещать правителей о своих пожеланиях. Должен ли я теперь объявить, что народ не может высказывать свое мнение?
Разве это не вызовет новый мятеж? В прошлом году я запугал их, приказав провинциальной армии убивать всех мятежников. Как я уже докладывал трону Дракона, тогда было убито восемьдесят тысяч. Но если хоть один остается в живых, то рядом, подобно сорнякам, появляются десять тысяч новых. И разве мы не отдадим так власть в руки китайских бунтарей, которые постоянно думают, что ими должны править китайцы, а не маньчжуры?
Наместник попал в самое уязвимое место. Сын неба поднес правую руку ко рту, чтобы скрыть дрожание губ. Император боялся подданных-китайцев больше, чем наседавших на него белых людей. Голос у него сорвался.
- Конечно, - едва слышно пробормотал он, - сдерживать народ не следует.
Принц Гун моментально подхватил эти слова и повторил их.
- Конечно же, народ не следует сдерживать. - Его голос зазвучал громко и отчетливо.
Среди принцев и министров поднялся сдержанный гул одобрения.
- Мой приказ будет известен завтра, - сказал император наместнику, когда снова наступила тишина.
Тот девятикратно склонился головой до пола и уступил место перед троном новому министру. Все понимали, почему Сын неба не дал ответ сразу.
Когда Цыси призвали в ту ночь к императору, она знала, что должна сказать. Весь день она размышляла в одиночестве и даже не посылала за сыном. Императрица боролась с собственным гневом. Если бы она поддалась гневу, то заставила бы Сына неба послать на иностранцев войска и прогнать белых людей - всех до единого, до самого последнего младенца, чтобы они никогда больше не возвращались на берега Китая. Но ее время еще не пришло. Она хорошо понимала, что, если хочешь властвовать над другими, надо прежде всего научиться властвовать над самим собой. Разве не читала она в "Литературном сборнике" такие слова: "Правитель, выбирающий верное поведение, успешно правит, не издавая указов. А когда его личное поведение ошибочно, то пусть даже он издает хорошие указы, их все равно не будут исполнять".
Если это изречение могло применяться к правителю-мужчине, то насколько же правильно оно для женщины! Как строго ей придется следовать этим словам! Ах, если бы она родилась мужчиной! Она сама бы повела императорские армии на захватчиков. Какие же грехи она совершила в своей прошлой жизни, что родилась женщиной в нынешние трудные времена, когда нужны сильные мужчины? Она с грустью размышляла над этим вечным вопросом, заглядывая в самые глубины своего существа. Да, она родилась женщиной, которую боги наградили мужским умом. Мужской ум лишь поможет ей делать то, что должно быть сделано.
Когда в ту ночь Цыси пришла в императорскую спальню, Сын неба был напуган. Увидев его страх, она поняла, что он едва дождался ее прихода. Император взял правую руку Цыси и, поглаживая ее ладонь, задал тот вопрос, который ему не терпелось задать своей любимой:
- Как же нам следует поступить с этим англичанином Баурингом? Не заслуживает ли он смерти?
- Да, - мягко ответила Цыси, - заслуживает, как любой, кто оскорбляет Сына неба. Но знаете, мой господин, если вы хотите убить гадюку, то голову ей следует отсечь одним ударом, иначе эта тварь снова на вас нападет. Поэтому ваше оружие должно быть остро, а удар точен. Мы не знаем, какое оружие выбрать сейчас, но видим, что змея сильна и коварна. Поэтому, прошу вас, тяните время, не подчиняйтесь, но и не отказывайте. Ждите, когда мы сможем нанести решительный удар.
Она говорила, и с его болезненного лица исчезало беспокойство. Каждое слово он воспринимал, как голос Неба. Когда Цыси закончила, император с жаром воскликнул:
- Ты сама богиня милосердия Гуаньинь! Небо послало мне тебя в это страшное время, чтобы ты могла направлять и поддерживать меня.
Император не раз говорил ей слова любви, называл ее своим сердцем и своей печенью, но то, что он произнес сейчас, понравилось Цыси больше всего.
- Гуаньинь, - ответила она, - моя самая любимая богиня.
И ее голос, мягкий и сильный от природы, звучал нежно и покорно.