Она начала рассказ, - и новые картины мира открылись перед девушкой. Ехонала видела огромную страну, в центре которой жила, видела свой народ, постигала искусство столетий, берущее корни от самого известного из китайских живописцев - Ку Кайчи, который жил пятнадцать столетий назад. Ехонала особенно любила картины этого художника. Он рисовал богинь, летящих над облаками на колесницах, запряженных драконами; императорские дворцы в окружении парков. На одном из длинных шелковых свитков сто лет назад император Цяньлун поставил свою личную печать и начертал такие слова: "Эта картина не потеряла своей свежести".
Коричневатый свиток имел в длину одиннадцать футов, а в ширину девять дюймов. На нем были изображены сцены из жизни императора. Ехонале нравилась та, где медведь, приведенный на забаву двору, вырвался из рук егерей и устремился на императора, а одна из фрейлин бросилась наперерез и закрыла собой Сына неба. Ехонале казалось, что эта дама чем-то похожа на нее. Высокая, красивая и отважная, она стояла перед зверем со сложенными руками и бесстрашным видом, а стражники еще только бежали, выставив вперед копья. И была еще одна сцена, над которой она размышляла: император и императрица со своими двумя сыновьями. Возле мальчиков стояли кормилицы и учителя, все было согрето семейным теплом и дышало жизнью. Младший сын был шаловливый и непослушный. Парикмахер брил ему макушку, а он корчил рожицы, и, глядя на него, Ехонала смеялась. И у нее будет такой сын, если Небо пожелает.
Но сегодня они говорили о враче Ван Вэе, который жил тринадцать веков назад. Он оставил занятия своих предков, став поэтом и художником.
- Сегодня, - проговорила дама Миао своим звонким серебряным голосом, - вы будете изучать эскизы Ван Вэя. Посмотрите на бамбуковые листья, так изящно нарисованные на фоне темных скал. Посмотрите на цветы сливы, переплетенные с хризантемами.
Она не позволяла на занятиях говорить ни о чем, кроме живописи, и Ехонала, всегда послушная с учителями, лишь слушала и смотрела. Однако сегодня она заговорила.
- Странно, что сливы и хризантемы нарисованы вместе. Разве здесь не смешаны времена года?
Дама Миао была недовольна.
- Когда речь идет о Ван Вэе, мудрее будет не говорить о смешении, - сказала она. - Если мастер желает поместить цветы сливы среди хризантем, значит, это имеет некий смысл. Нельзя видеть здесь ошибку. Посмотрите: на одной из самых знаменитых его картин мы видим банановые листья под снегом. Разве может лежать снег на листьях банана? Но раз Ван Вэй так рисует, значит - может. Пожалуйста, поразмышляйте, какая в этом поэзия. Некоторые считают, что Ван Вэй - больше поэт, чем художник. Но я думаю, что его поэзия - это живопись, а его живопись - поэзия. Вместе это и есть искусство.
Ведь идеал искусства - показать настроение, а не факт.
Рассуждая, Миао смешивала краски и выбирала кисти.
- Вы спросите, почему я прошу вас скбпировать эту работу Ван Вэя, - продолжала она. - Я хочу, чтобы вы освоили точность и изящество. У вас есть сила. Но силу нужно укрощать, нужно овладеть ею изнутри. Только тогда можно стать гением.
- Я бы хотела задать учительнице вопрос, - промолвила Ехонала.
- Спрашивайте, - разрешила дама Миао. На квадратном столе, принесенном евнухом, перед ней лежал большой лист бумаги, и художница рисовала изящными и быстрыми мазками.
- Когда я смогу написать свою собственную картину? Рука учительницы на мгновение задержалась в воздухе. Прищурив глаза, она искоса взглянула на девушку.
- Когда я больше не смогу вам приказывать.
Ехонала промолчала. Смысл был очевиден. Когда ее выберет император, дама Миао больше не сможет ей приказывать, потому что приказывать ей не сможет никто, кроме самого императора. Она вознесется слишком высоко, никого не будет над нею. Взяв кисть, девушка начала тщательно срисовывать цветы сливы, распустившиеся среди хризантем.
Ночью, непонятно в котором часу, Ехонала проснулась от того, что чьи-то руки трясли ее за плечи. Вечером она долго ворочалась в постели, а когда наконец ее глаза закрылись, сразу погрузилась в глубокий сон. Теперь ее как будто вытаскивали из колодца; пытаясь открыть глаза, она услышала голос служанки:
- Проснитесь, проснитесь, Ехонала. Вас призывают! Сын неба зовет…
Сон как рукой сняло. Мгновенно проснувшись, Ехонала откинула шелковые одеяла и соскочила с высокой кровати.
- Я приготовила ванну, - прошептала служанка. - Быстро в воду! Благовония я добавила. И платье уже достала, ваше лучшее - сиреневое.
- Нет, не сиреневое, - возразила Ехонала, - я надену розово-персиковое.
В комнату, позевывая, входили другие служанки: обряжающая, парикмахер и хранительница драгоценностей. Наложнице не выдавали императорских драгоценностей, пока ее не призывал Сын неба.
В ванне Ехонала встала на колени, служанка тщательно намылила ее, потом смыла пену.
- Теперь выходите и вставайте на полотенце, - сказала женщина. - Я вытру вас насухо. Надо надушить все семь отверстий, особенно уши. Император любит женские уши. А ваши такие маленькие и красивые. Но не забывайте и про ноздри. А об укромных местах я позабочусь сама.*
Все эти процедуры Ехонала приняла молча. Быстрее, только быстрее - вот что было главным. Император уже проснулся, он пил вино и ел горячие пирожки, начиненные мясом и приправами… Это Ли Ляньинь приносил к их дверям все новые и новые известия об императоре.
- Не задерживайтесь, - грубым голосом шептал он сквозь занавески. - Если та, которую он хочет, не готова, он позовет другую. Его драконий нрав очень легко возбудить, могу вас уверить.
- Она готова! - закричала служанка.
Сунув два драгоценных цветка за уши Ехоналы, она вытолкнула девушку за дверь.
- Идите, моя дорогая, моя любимая, - прошептала женщина.
- О, моя собачка, - всполошилась Ехонала. Тщедушное животное следовало за ней по пятам.
- Нет, нет, - завопил Ли Ляньинь, - собаку брать нельзя! Но Ехонала, вдруг испугавшись, нагнулась и взяла свою любимицу на руки.
- Я возьму ее, - закричала она и топнула ногой.
- Нет! - снова заорал Ли Ляньинь.
- О, Владыка ада, - взмолилась служанка в отчаянии, - пусть она возьмет собачку, ты, кусок сапожного воска! Если ты рассердишь ее, то она не пойдет, и что нас тогда ждет?
Так и получилось, что, отправившись в полночь к императору, Ехонала прихватила с собой этого маленького льва, собачку-игрушку, а к Ли Ляньиню, который до того, как стать евнухом, действительно был подмастерьем у сапожника, прилипла с того дня кличка Сапожный воск. Так называли его те, кому он внушал страх или ненависть.
В нежной тьме летней ночи Ехонала следовала за Ли Лянь-инем по узким проходам Запретного города. Евнух нес фонарь из промасленной бумаги, и свеча, помещенная внутри, отбрасывала тусклый круг света, в котором шла девушка. Следом торопилась служанка. Камни, по которым они ступали, были влажными от вечерней росы, роса, как легкая изморозь, лежала и на травинках, росших между камнями. Вокруг стояла тишина, и только где-то плакала женщина.
Хотя Ехонала никогда не бывала в императорском дворце, она, как и любая другая наложница, знала, что он находится в центре Запретного города, посреди императорских садов. Вот и ворота переднего двора. Они бесшумно открылись, и евнух повел ее через широкий внутренний двор в большой зал, а затем по коридорам, тихим и безлюдным, мимо настороженных застывших евнухов. Наконец они достигли высоких двойных дверей, украшенных резьбой из золотых драконов. Здесь дожидался их сам главный евнух Ань Дэхай, надменный, самовлюбленный человек. Его горделивое лицо было спокойно, а руки сложены на груди. Длинный атласный халат главного евнуха, отделанный пурпурной парчой и перепоясанный золотым поясом, сверкал в свете свечей, ярко горевших в высоких резных подсвечниках из лакированного дерева. Он не заговорил с Ехоналой, он даже не показал виду, что узнал ее, когда та приблизилась. Жестом правой руки он отпустил Ли Ляньиня, который почтительно отступил.
Но вдруг главный евнух заметил мордочку собачонки, высовывающуюся из рукава Ехоналы.
- Нельзя брать собаку в спальные покои императора, - строго приказал он.
Ехонала подняла голову, посмотрела ему в глаза и ответила:
- Тогда не пойду и я.
Слова были дерзкими, но девушка произнесла их тихим спокойным голосом, как будто ее совсем не волновало, пойдет она к императору или нет.
На лице Ань Дэхая отразилось безмерное удивление.
- Разве можно не повиноваться Сыну неба? - спросил главный евнух.
Ехонала не ответила и продолжала стоять, поглаживая собачку.
- Старший брат, - выступил вперед Ли Ляньинь, - эта наложница совершенно несносна. Она разговаривает, как дитя, но в душе свирепее тигрицы. Мы все ее побаиваемся. Если она не желает идти, то разумнее отослать ее обратно. Не стоит даже пытаться ее заставлять, ибо ум ее упрямее камня.
Тут за спиной Ань Дэхая отодвинулась занавеска и показалось лицо евнуха.
- Спрашивают, почему произошла задержка, - закричал он. - Спрашивают, не должен ли Он сам прийти, чтобы уладить дело!
- Старший брат, разреши ей войти с собачкой, - умоляюще попросил Ли Ляньинь, - она может спрятать ее в рукаве. А если собачка окажется беспокойной, то ее можно будет отдать служанке, которая будет сидеть за дверью.
Главный евнух нахмурился, а Ехонала как ни в чем не бывало продолжала глядеть на него широко раскрытыми невинными глазами. Ему ничего не оставалось, как уступить. Он проворчал и, походя, выругался, а ее провели в комнату. Там на одной из стен висели тяжелые атласные занавеси императорского желтого цвета с драконами, вышитыми алым шелком. Они скрывали тяжелые двери резного дерева. Главный евнух отодвинул занавеси, открыл двери и знаком приказал ей войти. Теперь она пошла одна, а занавеси опустились за ней. Ехонала стояла перед императором.
Дракона окружали драконы. Искусно отлитые, они взбирались по бронзовым колоннам огромной императорской кровати, приподнятой на помосте. Невесомые и пятипалые, они изгибались над нею в орнаменте цветов и плодов, поддерживая растянутую над колоннами сеть из золотых нитей. На желтом атласе, расшитом драконами, покрыв ноги атласным одеялом, также расшитым драконами, сидел Сын неба, опираясь на высокие желтые подушки.
Император был облачен в ночную рубашку из красного шелка с высоким воротником и длинными рукавами. Тонкие нежные руки правителя лежали одна на другой. Ехонала видела Сына неба лишь однажды, когда была им выбрана, но в тот день его венчал парадный головной убор. Теперь он сидел с непокрытой головой. Волосы у него оказались короткими и черными. Лицо же с выпуклым, нависшим над глазами лбом было длинным и узким.
Мужчина и женщина молча смотрели друг на друга. Потом н дал знак подойти ближе. Не отрывая глаз от лица императора, она медленно двинулась к нему. Приблизившись, снова остановилась.
- Ты первая женщина, которая вошла в эту спальню с поднятой головой, - произнес он тонким высоким голосом. - Наложницы боятся смотреть на меня.
"Сакота", - подумала она.
Сакота, конечно же, вошла, понурив голову, и стояла здесь окорная, испуганная, бессловесная. Где сейчас Сакота? В какой из комнат неподалеку она спала?
- Я не боюсь, - промолвила Ехонала мягким решительным голосом. - Посмотрите, я принесла свою собачку.
Забытые наложницы наставляли ее, как следует обращаться к Сыну неба. С ним нельзя говорить, как с простым смертным. Ведь он - Властелин десяти тысячелетий, Высокочтимый, Августейший владыка, - такими словами надо его называть. Однако Ехонала вела себя с императором, просто как с мужчиной.
Она погладила шелковую головку своей любимицы и, опустив глаза, сказала:
- До того как я попала во дворец, я никогда не видела таких собачек. Я только слышала о собачках-львах, а теперь у меня есть своя собственная.
Император воззрился на нее, видимо не сообразив сразу, что ответить на такой детский лепет.
- Подойди, сядь рядом со мной, - наконец произнес он. - Скажи, почему ты не боишься меня?
Она вступила на помост и опустилась на краешек кровати. Собачка, все еще сидевшая у нее на руках, понюхала ароматный воздух и чихнула. Девушка засмеялась.
- Что это за духи, от которых чихает мой лев? - спросила она.
- Это камфоровое дерево, - ответил император. - Ответь все-таки, почему ты меня не боишься?
Ехонала гладила собачку и чувствовала, как он изучает ее лицо, губы, руки. Неожиданно у нее пошли мурашки по телу, и она задрожала от холода, хотя лето было в разгаре, а рассветный ветер еще не поднялся. Она ниже склонила голову, будто бы разглядывая собачку, а потом заставила себя заговорить робко и нежно, как ребенок:
- Я знаю свою судьбу.
- А откуда ты знаешь? - спросил он, задетый за живое.
Девушка начинала его забавлять. Его тонкие губы изогнулись в улыбке, а сумрачные глаза потеплели.
- Когда меня призвали во дворец, - продолжала она все тем же робким и нежным голосом, - я жила у дядюшки, который опекал меня, потому что мой отец умер. Я сразу же пошла во двор, остановилась возле усыпальницы под гранатовым деревом и помолилась богине Гуаньинь. Я зажгла ладан, а потом…
Ехонала замолчала, губы у нее задрожали, она попыталась улыбнуться.
- А потом? - спросил император, зачарованный этим прекрасным лицом, таким нежным и юным.
- В тот день не было ветра, - сказала Ехонала. - Дым ладана поднимался прямо к небу, он расплывался благоухающим облаком, и в этом облаке я увидела лицо…
- Лицо мужчины? - спросил он.
Она кивнула, как кивает ребенок, когда от робости не может говорить.
- Это было мое лицо? - спросил он.
- Да, ваше величество, - ответила девушка. - Ваше императорское лицо.
Прошло два дня и две ночи, а она все еще не выходила из императорской спальни. Трижды он засыпал, и тогда она шла к двери, давая знак служанке. Крадучись, женщина проходила сквозь занавески в соседний будуар, где евнухи, нагрев на углях котел, готовили ванну. Служанке оставалось только черпать воду большим фарфоровым кувшином и освежать свою госпожу. Она приносила Ехонале чистое белье и новые халаты, причесывала ее и делала завивку. Кроме указаний, наложница не промолвила ни слова, а служанка, ничего не спрашивая, делала свое дело. Потом госпожа снова удалялась в императорскую спальню, и за желтыми занавесками закрывались тяжелые двери.
Ехонала сидела возле окна огромной императорской спальни и ждала, когда император проснется. То, что должно было свершиться, - свершилось. Теперь она знала, что это за мужчина. Слабое и нервное существо: неутолимая страсть, владевшая им, была скорее похотью ума, чем вожделением плоти. Когда он терпел неудачу, то плакал у нее на груди. И это был Сын неба!
Однако когда он проснулся, Ехонала окружила его нежностью и вниманием. Он был голоден, и она послала за главным евнухом, чтобы тот принес любимые блюда императора. Вместе с ним она принялась за еду. Собачке она тоже давала кусочки мяса и время от времени выпускала ее во двор. Когда трапеза закончилась, император приказал главному евнуху снова занавесить окна от солнечных лучей, оставить его одного и не приходить без вызова. Не имел он желания встречаться и со своими министрами.
Ань Дэхай выглядел озабоченным:
- Ваше величество, с юга пришли плохие вести. Тайпинские мятежники захватили еще полпровинции. Ваши министры и принцы с нетерпением ждут аудиенции.
- Я не пойду, - раздраженно ответил Сын неба и откинулся на подушки.
Главному евнуху ничего не оставалось, как удалиться.
- Закрой двери на засов, - приказал император Ехонале.
Она заперла двери, и когда снова повернулась к нему, то увидела взгляд, полный неудовлетворенного животного желания.
- Подойди сюда, - пробормотал он. - Сейчас я в силе. Мясо помогло мне.
Снова она должна была повиноваться. На этот раз он действительно был силен, и тогда она вспомнила, о чем сплетничали женщины, жившие во Дворце забытых наложниц. Они говорили, что если император слишком долго задерживался в спальне, то в его любимое блюдо подмешивали сильнодействующее зелье, которое давало ему внезапную большую силу. Но зелье было опасным, и чрезмерно возбуждать организм не следовало - могло наступить глубокое истощение, грозящее смертью.
Истощение пришло на третье утро. Император откинулся на подушку в полуобморочном состоянии. Его губы посинели, глаза закрылись. Он не мог пошевелиться, желтая кожа продолговатого лица приобрела бледно-зеленый оттенок, что делало его похожим на мертвеца. В великом страхе Ехонала пошла к двери, чтобы позвать на помощь. Но она не успела крикнуть, - в покои вошел главный евнух, который как будто ждал этого зова.
- Пусть немедленно пришлют дворцового врача, - приказала Ехонала.
Она выглядела гордой и хладнокровной, а ее огромные глаза были такими черными, что Ань Дэхай повиновался.
Ехонала вернулась к ложу: император заснул. Она посмотрела в его отрешенное лицо, и ей захотелось плакать. Она стояла, охваченная странным ознобом, который преследовал ее в эти дни и ночи, а потом пошла к дверям и отворила их ровно настолько, чтобы проскользнула ее стройная фигурка. На деревянном стуле дремала служанка. Ехонала положила руку ей на плечо и легонько потрясла.
Где ваша собачка? - спросила старая женщина. Ехонала глянула на нее невидящим взором.
Ночью я вынесла ее во двор… Я забыла!
- Не беспокойтесь, - сказала женщина ласково. - Пойдемте, пойдемте со мной… Обопритесь на руку преданной вам старушки…
И Ехонала позволила повести себя по узким проходам. Занялась заря, и восходящее солнце освещало розово-красные стены. Так она снова вернулась в свой одинокий дом. Служанка суетилась и все время что-то говорила, пытаясь подбодрить госпожу.
- Все судачат о том, что никогда наложницы не задерживались у Сына неба так долго. Даже супруга проводит с ним не более чем одну ночь. Евнух Ли Ляньинь говорит, что теперь вы - фаворитка. Вам больше ничего не надо бояться.
Ехонала улыбалась, но губы ее дрожали.
- Так говорят? - спросила она и выпрямилась, вновь обретя свою обычную плавную грацию.
Но когда, омытая и переодетая в мягчайший шелк, Ехонала лежала в своей постели, когда занавеси были задернуты, а служанка ушла, ее вновь затрясло в смертельном ознобе. Она должна молчать всю жизнь, потому что не сможет говорить ни с кем. Никого не может считать своим другом. Никогда раньше не представляла она, что такое одиночество. Не было никого…
Никого? Но разве Жун Лу не ее родич? Он ее кузен, а узы крови нельзя разорвать. Ехонала села на кровати, вытерла глаза и хлопнула в ладоши.
- Что прикажете? - спросила служанка от двери.
- Пришли ко мне евнуха Ли Ляньиня, - приказала Ехонала. Служанка колебалась. Сомнение ясно выражалось на ее круглом лице.
- Славная госпожа, - посоветовала она, - не слишком доверяйте этому евнуху. Зачем он вам теперь?