Желая получить распоряжение барона относительно какого-то обстоятельства, касающегося майората, адвокат пошел поздним вечером в его покои. Он нашел барона совершенно расстроенным: тот мерил комнату большими шагами, заложив руки за спину. Увидев адвоката, он остановился, схватил того за руки и, мрачно глядя ему в глаза, сказал убитым голосом: "Брат приехал! Я знаю, – продолжал он, как только Ф. открыл рот, собираясь задать вопрос, – я знаю, что вы хотите сказать. Ах, вам неизвестно, что мой несчастный брат, – иначе я не могу его назвать, – как злой гений, везде преследует меня и нарушает мой покой. Не от него зависело, что я не сделался бесконечно несчастным, – этого не захотело Небо, но, с тех пор как стало известно об учреждении майората, он стал смертельно меня ненавидеть. Он завидует моему состоянию, которое в его руках обернулось бы в прах. Он самый безумный расточитель, какой только есть на свете. Его долги значительно превышают половину той доли состояния в Курляндии, которая ему принадлежит, и теперь, преследуемый кредиторами, он поспешил сюда и клянчит денег". – "И вы, брат, ему отказали?" – начал было Ф., но барон Вольфганг резко воскликнул, отпустив руки адвоката и отступая на шаг: "Молчите! Да, я отказываю! Из доходов майората я не могу и не хочу подарить ни одного талера! Но слушайте, какое предложение я безуспешно пытался сделать этому безумцу несколько часов назад, и тогда уж судите. Вам известно, что имение в Курляндии довольно значительно. Я хотел отказаться от своей половины в пользу его семейства. Губерт женился в Курляндии на красивой бедной девушке. Она принесла ему детей и бедствует вместе с ними. Управляющий имением должен был выдавать ему из доходов требуемое содержание, и кредиторы по мере возможности были бы удовлетворены. Но что для него беззаботная спокойная жизнь? Что ему жена и дети? Он желает иметь деньги, много наличных денег, чтобы сорить ими с безумным легкомыслием. Не знаю, какой демон открыл ему тайну о полутораста тысячах рейхсталеров, но он требует половину этих денег, уверяя, что они не относятся к майорату и их нужно рассматривать как свободное имущество. Я должен и хочу отказать ему в этом, но подозреваю, что он задумал погубить меня!"
Как ни старался Ф. доказать барону, что тот предубежден против брата, ему не удалось этого сделать. Клиент попросил его вступить в переговоры с жадным и недоброжелательным Губертом. Ф. сделал это с чрезвычайной осторожностью и очень обрадовался, когда Губерт, наконец, объявил: "Хорошо, я принимаю предложение владельца майората, но с тем условием, чтобы теперь, когда я нахожусь в таком положении, что из-за суровости кредиторов могу навсегда лишиться чести и доброго имени, он отсчитал мне сто фридрихсдоров наличными и позволил мне хоть немного пожить в прекрасном Р-зиттене".
"Никогда! – воскликнул барон, когда адвокат передал ему это пожелание брата. – Я никогда не допущу, чтобы Губерт хоть одну минуту прожил у меня в доме, когда здесь будет моя жена! Идите, дорогой мой друг, скажите этому нарушителю моего спокойствия, что он получит двести фридрихсдоров не взаймы, а в виде подарка, но только пусть уезжает прочь, прочь отсюда!"
Теперь Ф. точно знал, что барон женился без ведома отца и что в этом и крылась, вероятно, причина вражды двух братьев. Губерт гордо и пренебрежительно выслушал адвоката и, когда тот закончил, сказал глухим и мрачным голосом: "Я подумаю, а пока останусь здесь еще на несколько дней".
Ф. постарался доказать недовольному брату, что барон Вольфганг действительно сделал все, чтобы ему помочь. Губерт расстегнул свой жилет сверху донизу, как человек, которому не хватает воздуха, и, заложив одну руку за открытый вырез рубашки с жабо, а другой подбоченившись, быстро повернулся на одной ноге и воскликнул: "Как милостиво бросает владелец майората свои червонцы бедному нищему!"
Потом он разразился громким смехом. Ф. отлично видел, что и речи не могло быть о полном примирении братьев. К досаде барона, Губерт надолго расположился в комнатах, отведенных ему в боковом флигеле замка. Замечали, что он часто и подолгу разговаривает с домоправителем и тот даже ходит с ним охотиться на волков. Вообще же гостя видели редко, он избегал встреч с братом, что и тому было бы неприятно.
Ф. чувствовал гнетущую атмосферу в замке, он признавал, что какая-то особая неприятная манера Губерта, проявлявшаяся во всем, что он говорил и делал, сводила на нет всякую радость. Ужас барона при виде брата был ему теперь совершенно понятен.
Адвокат сидел как-то один в судейской зале среди документов, когда вошел Губерт. Тот был серьезнее чем когда-либо и сказал почти грустно: "Я соглашаюсь на последнее предложение брата. Позаботьтесь о том, чтобы я получил сегодня свои двести фридрихсдоров, я уезжаю ночью верхом и один". – "С деньгами?" – спросил Ф. "Именно так, – ответил Губерт. – Я знаю, вы хотите сказать – такая тяжесть! Сделайте перевод на Исаака Лазаруса в К. Я уезжаю туда сегодня ночью. Меня тянет прочь отсюда, старик выпустил всех своих злых духов". – "Вы говорите о своем отце, господин барон?" – сухо спросил Ф.
Губы Губерта задрожали, он крепко ухватился за стул, чтобы не упасть, но потом, овладев собой, воскликнул: "Так, значит, сегодня, господин адвокат!" С этими словами он покинул комнату.
"Он видит, что меня не обмануть и что он преодолеет мою твердую волю, – сказал барон, – делая перевод на имя Исаака Лазаруса в К.".
Отъезд враждебно настроенного брата снимал с его плеч тяжелое бремя. Давно уже не был он так весел, как в тот день за вечерней трапезой. Губерт попросил извинения, что не выйдет к столу, и все простили его весьма охотно.
Ф. жил в одной из дальних комнат, окна которой выходили во двор. Ночью он вдруг проснулся: ему показалось, что его разбудил отдаленный жалобный вой. Но, сколько адвокат ни прислушивался, все было по-прежнему тихо, и он посчитал, что услышанное ему приснилось. Однако им овладело какое-то особое чувство тревоги и ужаса, и он не мог оставаться в постели. Адвокат встал и подошел к окну. Вскоре открылись ворота замка, из них вышла фигура с горящей свечой в руке и прошла через двор. Ф. узнал старого Даниэля и увидел, как тот открыл конюшню, вошел туда и вскоре вывел оседланную лошадь. Тогда выступила из темноты другая фигура, закутанная в шубу и в лисьей шапке. Ф. узнал Губерта, который несколько минут о чем-то говорил с Даниэлем, а потом ушел. Даниэль отвел лошадь обратно в конюшню, запер ее и замковые ворота, а потом вернулся назад той же дорогой, что и пришел.
Губерт хотел уехать, но в последнюю минуту раздумал, это было совершенно ясно. Также ясно было и то, что младший барон заключил союз со старым домоправителем. Ф. едва смог дождаться утра, стремясь сообщить барону о событиях ночи.
На другое утро, в тот час, когда барон обыкновенно вставал, Ф. услышал беготню, хлопанье дверей, обрывки фраз и крики. Выйдя из своей комнаты, он наткнулся на слуг, которые, не обращая на него внимания, бегали по лестницам с мертвенно-бледными лицами. Наконец, он узнал, что барон пропал и его уже несколько часов не могут найти. Он лег в постель в присутствии егеря, а потом, вероятно, встал и вышел из комнаты в ночных туфлях, в халате и со свечой в руке, потому что всех этих вещей не нашли.
Охваченный мрачным предчувствием, Ф. отправился в роковую залу, примыкавший к которой кабинет Вольфганг, как и отец, выбрал для своей спальни. Дверь в башню была отворена настежь, и адвокат в ужасе воскликнул: "Он разбился и лежит внизу!" Так оно и было. Сверху напа`дало столько снега, что можно было ясно рассмотреть лишь выступавшую из обломков окоченевшую руку несчастного. Прошло много часов, прежде чем рабочим удалось, рискуя жизнью, спуститься вниз и поднять тело на веревках. Борясь со смертью, барон крепко схватился за серебряный подсвечник, и рука, в которой он был все еще зажат, была единственной уцелевшей частью его тела, страшно изуродованного при падении на острые камни.
С невообразимым отчаянием Губерт бросился в зал, как только тело принесли и положили на широкий стол, на то самое месте, где за несколько недель до этого лежал старый Родерих. Пораженный ужасным зрелищем, он воскликнул, рыдая: "Брат, мой бедный брат! Нет, не этого просил я у бесов!"
Ф. содрогнулся при этих словах, ему показалось, что он должен схватить Губерта как убийцу брата. Тот без чувств повалился на пол, его перенесли в постель, и несчастный довольно скоро пришел в себя. Очень бледный, с мрачным, потухшим взглядом он вошел в комнату Ф., медленно сел в кресло, так как от слабости не мог стоять, и сказал: "Я желал смерти моему брату, потому что отец своим глупым решением отдал ему лучшую часть наследства. Теперь он умер таким ужасным образом, я владелец майората, но мое сердце разбито, я не могу быть счастлив и никогда не буду. Я оставляю вас в вашей должности, вы получите самые широкие полномочия касательно управления майоратом, в котором я больше не задержусь!"
Губерт вышел из комнаты и через два часа уже был на пути в К. По-видимому, несчастный Вольфганг вставал в ту ночь для того, чтобы пройти в другой кабинет, где находилась библиотека. Спросонья он ошибся, открыл дверцу, ведущую в башню, ступил в нее и упал. Но это объяснение было довольно сомнительным. Если барон не мог заснуть и хотел взять из библиотеки книгу для чтения, то не шло и речи о сонливости, а ведь только в этом случае и можно было ошибиться и наткнуться на башенную дверцу, которую еще нужно было открыть, приложив для этого немалые усилия.
Все эти соображения адвокат озвучил перед собравшимися слугами. Выслушав его, егерь барона Франц сказал: "Ах, господин адвокат, совсем не так это было!" – "Так как же тогда?" – спросил его Ф.
Франц, честный и верный малый, не хотел говорить при всех и дал адвокату понять, что не прочь побеседовать с ним наедине. Таким образом, адвокат узнал, что барон часто говорил с Францем о сокровищах, которые лежали внизу, погребенные под обломками, и что часто, точно одержимый злым духом, он вставал по ночам, отворял дверцу, ключ от которой отдал ему Даниэль, и жадно всматривался в глубину. Очевидно было, что в ту роковую ночь, после того как ушел егерь, барон совершил еще одну прогулку к башне, и, вероятно, внезапно у него закружилась голова, отчего он и упал вниз.
Даниэль, по-видимому тоже потрясенный страшной смертью барона, высказал предположение, что хорошо бы заложить эту опасную дверцу, что и было незамедлительно сделано. Барон Губерт фон Р., новый владелец майората, уехал назад в Курляндию и больше в Р-зиттене не показывался. Ф. получил полномочия, необходимые для неограниченного управления майоратом. Строительство нового замка не состоялось, а старое здание было по возможности приведено в хороший вид. Уже много лет спустя, поздней осенью, Губерт снова явился в Р-зиттен, провел там несколько дней, запершись вместе с Ф. в своей комнате, и снова уехал в Курляндию. Проезжая через К., он оставил в тамошней ратуше свое завещание.
Во время пребывания в Р-зиттене барон, совершенно изменившийся за это время, много говорил о предчувствии близкой смерти. Спустя год он умер. Его сын, тоже Губерт, вскоре приехал из Курляндии, чтобы вступить во владение богатым майоратом. По-видимому, юноша соединял в себе все дурные качества своих предков: с первых же минут своего пребывания в Р-зиттене он выказал заносчивость, надменность, неуживчивость и алчность. Он хотел немедленно многое поменять: прогнал повара и хотел побить кучера, что, однако, ему не удалось сделать, поскольку этот здоровенный малый не собирался терпеть побои, – словом, он решил проявить себя как суровый владелец майората, когда Ф. решительно пресек его попытки, строго и вполне определенно заявив: "Ни один стул не будет сдвинут со своего места, ни одна кошка не оставит этого дома, если ей здесь нравится, до тех пор, пока не вскроют завещания". – "Вы возражаете владельцу майората", – начал было барон.
Ф. не дал взбешенному юноше закончить фразу и сказал, смерив его проницательным взглядом: "Не торопитесь, господин барон! Вы не можете вступить в права до оглашения завещания. Теперь господин здесь я, один я, и сумею ответить насилием на насилие. Вспомните, что в силу моих полномочий, как душеприказчик вашего отца, и в силу постановлений суда я имею право запретить вам оставаться в Р-зиттене, так что советую вам во избежание неприятностей спокойно вернуться в К".
Суровость адвоката и решительный тон придали его словам надлежащую силу, и потому молодой барон увидел, что оружие его слишком слабо для такой крепкой постройки, и счел за лучшее прикрыть насмешками позор своего отступления.
Прошло три месяца, и наступил день, когда, согласно воле покойного, завещание должны были огласить в Р-зиттене. Кроме чиновников судебного ведомства, барона и Ф., в зале суда находился молодой человек с благородной осанкой, которого привел с собой Ф. Его приняли за писаря адвоката, потому что из-за борта его сюртука торчала сложенная бумага. Барон, по обыкновению, едва взглянул на него и резко потребовал, чтобы скорее покончили с этой скучной и ненужной церемонией, не тратя времени на словоизвержение и бумагомарание. Вообще он не понимал, при чем тут завещание, если речь идет о вступлении во владение, и уж тем более по отношению к майорату. Барон удостоверил руку и печать покойного отца и, бросив на бумагу мимолетный взгляд, отвернулся. В то время как судейский писарь стал вслух читать завещание, он равнодушно смотрел в окно, небрежно свесив правую руку через спинку стула и барабаня левой рукой по зеленому сукну судейского стола.
После краткого вступления покойный барон Губерт фон Р. заявлял, что никогда не был настоящим владельцем майората, а лишь управлял им от имени единственного сына покойного барона Вольфганга фон Р., носившего, как и дед его, имя Родерих. Он и был тем, кому должен по праву достаться майорат после смерти его отца. Подробные отчеты по доходам, расходам и по наличному состоянию найдут в доставшихся ему по наследству бумагах.
Вольфганг фон Р., как рассказывал Губерт в своем завещании, познакомился во время путешествия в Женеву с девицей Жюли де Сен-Валь. Возникшее у него чувство было настолько сильным, что он решил никогда больше с ней не расставаться. Она была очень бедна, а семья ее принадлежала к знатному, но не блестящему роду. Уже одно это не позволяло ему надеяться на согласие старого Родериха, все стремления которого сводились к тому, чтобы как можно больше возвысить род владельцев майората. Он решился, однако, сообщить отцу из Парижа о своей привязанности; случилось то, чего и следовало ожидать, причем старик решительно объявил, что он сам нашел невесту для владельца майората и ни о какой другой не может идти и речи. Вольфганг, собиравшийся ехать в Англию, вернулся в Женеву под именем торговца Борна и женился на Жюли, которая по прошествии года родила ему сына, после смерти отца ставшего владельцем майората. Так же подробно объяснялись причины, по которым Губерт, давно обо всем знавший, так долго молчал и считал себя владельцем майората. Все они основывались на прежних договоренностях с Вольфгангом, но были, по-видимому, недостаточны и неосновательны.
Как громом пораженный барон уставился на писаря, который приводил все эти обстоятельства монотонным голосом. Когда он закончил, Ф. встал с места, взял за руку молодого человека, которого привел, и сказал, поклонившись присутствующим: "Честь имею, господа, представить вам барона Родериха фон Р., нового владельца майората Р-зиттена!"
Барон Губерт со сдержанной злобой в горящих глазах взглянул на юношу, словно свалившегося с неба, для того чтобы отнять у него богатый майорат и половину имущества в Курляндии, погрозил ему кулаком и, не в состоянии произнести ни единого слова, выбежал из зала суда. По приглашению судебных чиновников барон Родерих представил доказательства, которые должны были удостоверить его как лицо, за которое он себя выдавал. Юноша показал свидетельство из регистрационной церковной книги, в которой венчался его отец, где значилось, что в такой-то день торговец Вольфганг Борн, уроженец К., сочетался браком с девицей Жюли де Сен-Валь в присутствии названных особ. Также он показал и свое метрическое свидетельство (он был крещен в Женеве, как ребенок, родившийся в законном браке от торговца Борна и его супруги Жюли, урожденной де Сен-Валь) и разные письма своего отца к его давно уже умершей матери, которые все были подписаны только буквой В.
Ф. с мрачным видом пересмотрел все эти бумаги и, сложив их обратно, сказал не без тревоги: "Ну, бог даст, уладится!"
На следующий же день барон Губерт фон Р. прислал через адвоката, найденного им у своего друга в ратуше К., заявление, в котором требовал – ни больше, ни меньше – передать майорат в его руки.
"Само собой разумеется, – говорил адвокат, – что ни по завещанию, ни по какому-либо иному праву покойный барон Губерт фон Р. не мог распоряжаться майоратом. Это завещание было, значит, не что иное, как написанный и оформленный законным образом договор, по которому барон Вольфганг фон Р. должен был передать майорат сыну, оставшемуся в живых. Договор этот имел не больше юридической силы, чем всякое другое свидетельство, а потому не мог повлиять на узаконение мнимого барона Родериха фон Р. Дело претендента – выяснить посредством процесса свое ближайшее право наследования, которое слишком явно попрано, и потребовать выдачи майората, который принадлежит теперь по праву наследования барону Губерту фон Р. После смерти отца имущество переходит непосредственно к сыну; не нужно никаких разъяснений касательно вступления во владение наследством, так как майорат не может быть отнят, и не следует беспокоить нынешнего владельца майората никакими посторонними соображениями. Не имеет значения, какое основание имел покойный указать иного владельца майората; можно только заметить, что, как видно из оставшихся после него бумаг, он сам имел в Швейцарии любовную связь, так что, может быть, мнимый сын брата – это его собственный внебрачный сын, которому он в припадке раскаяния хотел завещать богатый майорат".
Сколь бы многое ни говорило в пользу истинности обстоятельств, подтверждаемых завещанием, как ни возмутились судьи последней версией, в которой сын не побоялся обвинить покойного отца в преступлении, всем казалось правильным то, как представлено было дело. И только благодаря своей неутомимости и непоколебимой уверенности в том, что вскоре отыщутся неопровержимые доказательства законных прав барона Родериха фон Р., Ф. добился того, что передачу майората отложили, решив дождаться окончательного решения вопроса.
Ф. перерыл все письма старого Родериха, не найдя никаких упоминаний об отношениях Вольфганга с девицей Сен-Валь. В раздумье он сидел в Р-зиттене в спальне старого Родериха, которую обшарил вдоль и поперек, и работал над обращением к нотариусу в Женеве, который мог помочь ему как человек деятельный и проницательный и должен был предоставить некоторые сведения, позволявшие прояснить дело молодого барона. Наступила полночь, полная луна ярко светила в окна соседней залы, дверь в которую была открыта настежь. Тут послышались характерные звуки, будто кто-то медленно и тяжело поднимался по лестнице, гремя ключами. Адвокат насторожился, затем встал, прошел в залу и ясно услышал, что кто-то приближается к ее дверям. Вскоре дверь отворилась, и человек со смертельно-бледным расстроенным лицом, в ночном платье, держа в одной руке подсвечник с горящими свечами, а в другой большую связку ключей, медленно вошел в комнату.