– Небу угодно было, чтобы ты оказался там и против своей воли заглянул в самые сокровенные тайны этого дома. Теперь пришла пора все тебе открыть. Довольно часто мы говорили с тобой о вещах, которые ты скорее чувствовал, чем понимал. Природа символически демонстрирует в смене времен года весь цикл человеческой жизни – так говорят все, но я думаю иначе. Весенние туманы падают вниз, летние пары поднимаются к небу, только чистый осенний эфир ясно рисует нам отдаленный ландшафт, пропадающий в зимней ночи. Я думаю, что в просветлении старости яснее видно господство неисповедимых сил. Взор устремляется к обетованной стране, путешествие в которую начинается с временной смерти. Как ясна для меня в эту минуту темная судьба того дома, с которым я был связан такими же крепкими узами, какие образует обыкновенно родство. Как все это явственно встает перед моим внутренним взором! Но, несмотря на то что я так четко это вижу, есть нечто, чего я не могу выразить словами, и ни один человеческий язык не способен на это. Береги глубоко в своем сердце сознание, что таинственные отношения, в которые ты осмелился вмешаться, могли тебя погубить! Но теперь это все уже прошло!
Историю Р-зиттенского майората, которую рассказал мне тогда старик, я так точно сохранил в своей памяти, что могу повторить ее почти что его словами, только дядюшка говорил о себе в третьем лице.
– Однажды бурной осенней ночью 1760 года все обитатели Р-зиттена были разбужены страшным грохотом – казалось, будто массивное здание замка распалось на тысячу обломков. В одну минуту все уже были на ногах, тотчас зажгли светильники, и смотритель замка, испуганный, со смертельно-бледным лицом, отправился в обход по дому. Каково же было всеобщее удивление, когда при осмотре обнаружилось, что все помещения – переходы, залы и комнаты – оказались невредимы, лишь в гробовой тишине страшно разносились визг с трудом отворяемых дверей и каждый шаг идущих по комнатам. Нигде не было ни малейших следов какого бы то ни было обвала.
Мрачное предчувствие охватило смотрителя замка. Он вошел в большой рыцарский зал, к которому сбоку примыкал кабинет, где обычно отдыхал барон Родерих фон Р. после своих астрономических наблюдений. Маленькая дверца, находившаяся между дверьми этого и еще одного кабинета, вела в узкий проход к астрономической башне. Но, когда Даниэль (так звали смотрителя) открыл эту дверцу, в образовавшееся отверстие на него со страшным грохотом полетели целые горы мусора и битого кирпича, так что он в ужасе отскочил назад и, уронив на пол подсвечник, свечи в котором тотчас погасли, громко закричал: "О, великий Боже! Барона раздавило!"
В эту минуту послышались плач и горестные возгласы, доносившиеся из кабинета, где отдыхал барон. Войдя, Даниэль нашел там остальных слуг, собравшихся у тела их господина. Он был одет богаче и лучше, чем когда-либо, и сидел с выражением покоя и достоинства на невозмутимом лице в кресле, обитом драгоценной тканью, будто отдыхая после завершения важной работы. Но это был покой смерти. Когда рассвело, стало видно, что верхушка башни рухнула внутрь. Громадные каменные плиты пробили потолок и пол астрономической комнаты, при этом обвалились также и мощные балки, так что удар двойной силы разрушил помещения нижних этажей и проломил часть замковой стены и узкого прохода. Не было возможности войти в эту дверцу, не рискуя провалиться в глубокую яму.
Старый барон предвидел даже час своей смерти и заранее известил об этом своего сына. Поэтому на другой же день в замке появился старший сын покойного Вольфганг, барон фон Р-зиттен, новый владелец майората. Доверившись предчувствию старого отца, он тотчас по получении рокового письма оставил Вену, где находился в то время, и поторопился в родовое имение.
Домоправитель обил черной материей большую залу и устроил великолепное скорбное ложе, куда и положили старого барона в том платье, в котором его нашли. По углам смертного одра стояли высокие серебряные светильники с зажженными свечами. Вольфганг молча взошел по лестнице в зал и приблизился к телу отца. Здесь он остановился, скрестив на груди руки и сдвинув брови, и пристально и мрачно посмотрел на бледное лицо отца. В этот момент он походил на статую, ни одна слеза не выкатилась из его глаз. Наконец, почти судорожным движением протянув руку к трупу, он глухо пробормотал: "Планеты ли повелевали тебе сделать несчастным сына, которого ты любил?"
Опустив руки и отступив на шаг, молодой барон поднял глаза вверх и проговорил примирительно, смягчившимся голосом: "Бедный безумный старик! Кончился весь этот дурацкий карнавал! Теперь ты видишь, что ограниченные земные владения не сравнимы с горним миром. Какая воля, какая сила управляет из-за могилы? – Барон снова замолк, потом порывисто воскликнул: – Нет, ни единой частицы моего земного счастья, которого ты пытался меня лишить, не похитит твое упрямство!"
При этом он вынул из кармана сложенную бумагу и, зажав ее двумя пальцами, поднес к горящей свече одного из светильников, стоявших у тела. Бумага, вспыхнувшая от огня, высоко взвилась. Когда же блики пламени начали играть на лице трупа, мускулы его, казалось, задвигались, и старик беззвучно произнес какие-то слова, так что стоявших поодаль слуг охватил панический ужас.
Барон спокойно завершил свое дело, тщательно растоптав ногой последние клочки бумаги, которые, горя, упали на пол. Потом он бросил еще один мрачный взгляд на отца и быстрым шагом вышел из траурной залы.
На другой день Даниэль сообщил молодому господину об обвалившейся башне и пространно описал, что произошло в ту ночь, когда умер его господин. Он окончил свой рассказ тем, что хорошо было бы немедленно починить башню, потому что, если она еще больше обрушится, весь замок может быть если не полностью уничтожен, то сильно попорчен.
"Починить башню? – вскрикнул барон, гневно сверкая глазами. – Починить башню? Никогда!.. Разве ты не понимаешь, старик, – про– должил он уже спокойнее, – что башня не может обвалиться без особых причин?.. Что, если мой отец сам хотел уничтожить то место, где занимался своими таинственными изысканиями, и сам сделал некоторые приготовления, давшие возможность обрушить верхушку башни тогда, когда ему захотелось, уничтожив таким образом все, что находилось внутри нее? Но, что бы ни произошло, пускай хоть весь замок обрушится, мне все равно. Неужели ты думаешь, что я поселюсь в этом диком совином гнезде? Нет! Я продолжу дело того предка, который воздвиг фундамент для нового замка в красивой долине, – вот кому я хочу подражать!" – "Так, значит, – тихо сказал Даниэль, – все старые верные слуги окажутся на улице?" – "Само собой разумеется, – ответил барон, – что я не оставлю у себя на службе немощных согбенных стариков, но я никого не прогоню". – "Меня, домоправителя, – с горечью воскликнул старик, – лишить дела!"
Тут барон, стоявший спиной к старику, намереваясь выйти из залы, вдруг обернулся, весь багровый от гнева, подошел к Даниэлю, пригрозив ему сжатым кулаком, и крикнул страшным голосом: "Тебя, старый лицемер, который занимался с моим стариком отцом таинственными делами наверху, тебя, который, быть может, воспользовался безумием бедняги, чтобы внушить ему роковое решение, поставившее меня на край пропасти, – тебя мне следовало бы прогнать как паршивого пса!"
Испуганный этими ужасными словами, старик смотритель упал на колени, и барон, возможно в порыве гнева, подняв при последних словах правую ногу, так сильно ударил ею старика в грудь, что тот упал с глухим стоном. Бедняга с трудом поднялся на ноги и, издав странный звук, похожий на рев смертельно раненного зверя, пронзил барона взглядом, в котором горели отчаяние и ярость. Он не притронулся к кошельку с деньгами, который бросил ему, уходя, господин.
Между тем появились ближайшие родственники семьи, жившие неподалеку. Пышная траурная процессия сопровождала тело старого барона до фамильного склепа, находившегося в р-зиттенской церкви. После того как церемония закончилась и все разошлись, нового владельца майората, по-видимому, оставило мрачное настроение, и он, казалось, даже радовался, получив владение в собственность. Он проверял отчеты о доходах от майората с адвокатом старого барона Ф., которому последний при первом же разговоре выказал свое полное доверие, передав ему все дела. Молодой барон рассчитывал, сколько можно потратить на улучшение имения и на постройку нового замка. Ф. полагал, что старый барон не мог истратить весь свой годовой доход, а поскольку среди его бумаг были найдены только две незначительные суммы в банковских билетах да еще помещенная в железный ящичек тысяча талеров, то, вероятно, остальные деньги были спрятаны где-нибудь еще. А кому же было знать об этом, как не Даниэлю, который только и ждал, чтобы его об этом спросили.
Барон был обеспокоен тем, что Даниэль, которого он тяжко обидел, не столько ради собственной пользы – потому как одинокий старик, желавший окончить свои дни в родовом замке Р-зиттен, не нуждался в больших деньгах, – сколько из мщения за нанесенное оскорбление решит скорее сгноить спрятанные сокровища, чем указать их местонахождение. Молодой хозяин подробно рассказал адвокату о происшествии с Даниэлем, закончив тем, что по разным слухам, которые до него дошли, Даниэль был человеком, который поддерживал в старом бароне странное нежелание видеть в Р-зиттене своих сыновей. Адвокат заявил, что эти сведения совершенно неверны, поскольку на свете не было существа, которое могло бы хоть сколько-нибудь повлиять на решения старого барона, и решил выпытать у Даниэля, не спрятал ли его старый господин свои деньги в каком-нибудь потайном месте.
Но едва адвокат заговорил: "Скажи, Даниэль, как случилось, что старый барон оставил так мало денег?" – как домоправитель ответил с неприятной улыбкой: "Вы говорите, господин адвокат, про те несчастные талеры, что вы нашли в ящичке? Да ведь остальное-то лежит в подвале рядом со спальней старого барона, но самое главное, – продолжал он, и улыбка его превратилась в отвратительную гримасу, а глаза разгорелись кровавым огнем, – много тысяч червонцев погребено там, внизу, под мусором".
Адвокат немедленно позвал барона, и все трое отправились в спальню. В одном из углов этой комнаты Даниэль сдвинул на стене филенку, и под ней обнаружилась замочная скважина. Барон жадно посмотрел на нее, потом с большим трудом вытащил из кармана тяжелую связку блестящих ключей, висевших на большом кольце, и стал пробовать отпереть ими замок. В это время Даниэль стоял выпрямившись и с некой насмешливой горделивостью глядел на барона, который весь согнулся, желая лучше рассмотреть замок. Потом дрожащим голосом слуга проговорил: "Если я собака, милостивый государь, то есть у меня и собачья верность!"
С этими словами он протянул барону блестящий стальной ключ, который тот жадно выхватил у него из рук и без труда открыл им дверь. Они вошли в маленький, с низкими сводами подвал, где стоял большой железный сундук с поднятой крышкой. На мешках с деньгами лежала дощечка. Старый барон написал на ней своим хорошо известным каллиграфическим почерком:
"Сто пятьдесят тысяч рейхсталеров в старых фридрихсдорах из доходов майоратного имения Р-зиттен. Сумма эта назначается на постройку замка. Владелец майората, который унаследует от меня эти деньги, должен воздвигнуть на самом высоком холме, лежащем к востоку от замковой башни, которую он найдет обвалившейся, высокий маяк для мореплавателей и каждую ночь его зажигать.
Р-зиттен, в ночь на Св. Михаила в 1860 году.
Барон Родерих фон Р.".
Сначала барон поднял один за другим мешки с монетами и снова бросил их в сундук, восхищаясь звоном золота, потом он обернулся к старому домоправителю и, поблагодарив за верность, сказал, что только из-за клеветы он сначала так дурно обошелся с верным слугой. Его не только оставляют в замке, но сохраняют за ним должность домоправителя с удвоенным жалованьем.
"Я обязан тебе всем. Если хочешь золота, забирай один из этих мешков" – так закончил свою речь молодой барон, потупив взгляд и указывая старику на сундук.
Лицо домоправителя вдруг побагровело, и он издал тот ужасный звук, похожий на предсмертный вой раненого зверя, про который барон рассказывал адвокату. Тот содрогнулся, а старик пробормотал сквозь зубы нечто похожее на слова: "Не деньги, а кровь!" Барон, погрузившийся в созерцание сокровищ, ничего этого не заметил.
Даниэль, дрожа всем телом, словно в лихорадке, подошел к господину со склоненной головой, с покорным видом поцеловал ему руку и сказал плаксиво, проводя рукой по глазам, словно отирая слезы: "Милостивый господин, на что одинокому старику золото? Что до удвоенного жалованья, то я приму его с радостью и буду делать свое дело усердно и без обиды".
Барон, не обративший особого внимания на слова старика, захлопнул тяжелую крышку сундука так, что весь подвал содрогнулся и заскрипел, потом запер сундук, тщательно спрятал ключи и сказал: "Хорошо, хорошо, старик, но ты еще говорил про золото, которое лежит внизу, в обвалившейся башне!"
Старый домоправитель молча подошел к дверце и с трудом ее отпер. Но как только она распахнулась, в залу с силой ворвался вихрь воздуха со снегом и, каркая, влетел перепуганный ворон, стал биться в окна и, найдя открытую дверцу, ринулся в пропасть. Барон ступил в проход, но, посмотрев вниз, в глубину, попятился назад. "Отвратительный вид – голова кружится!.. – пробормотал он и без чувств упал на руки адвоката, но тотчас пришел в себя и спросил старика, глядя на него проницательным взором: – А там, внизу?.."
Старик между тем запер дверцу, для чего навалился на нее всей тяжестью тела, с трудом повернул большой ключ в скважине и вынул его из совершенно проржавевшего замка. Сделав это, он повернулся к барону и сказал со странной улыбкой, помахивая большими ключами: "Да, внизу погребены тысячи тысяч, все замечательные инструменты покойного барона – телескопы, квадранты, глобусы, ночные зеркала – все превратилось в мусор, раздавленное балками и камнями". – "Но наличные деньги? Наличные? – перебил в нетерпении барон. – Ты говорил про червонцы!" – "Я говорил про вещи, – невозмутимо ответил старик, – которые стоили многих тысяч червонцев!"
Больше ничего нельзя было от него добиться. Барон был, по-видимому, очень рад, что получил сразу все средства, в которых нуждался, чтобы осуществить свой заветный план, то есть постройку нового великолепного замка. Адвокат думал, что, выражая свою волю, покойный говорил только о ремонте и перестройке старого замка и что, действительно, едва ли новая постройка сможет соперничать с величественными размерами и строгим стилем старого родового замка, но молодой хозяин остался при своем мнении, полагая, что решения можно изменять. При этом он дал понять, что считает своим долгом благоустроить резиденцию в Р-зиттене сообразно климату, почве и местоположению, чтобы вскоре привезти сюда, как любимую жену, одно существо, во всех отношениях достойное величайших жертв.
Таинственность, которой окружал молодой барон, быть может, уже втайне заключенный союз, заставила адвоката прекратить дальнейшие расспросы. Между тем его успокаивало решение клиента, потому что в стремлении того к богатству адвокат действительно видел скорее желание заставить любимую женщину забыть отечество, от которого она должна была отказаться, нежели алчность. Но он все-таки обнаружил в бароне и скупость, и корыстолюбие, когда тот, роясь в золоте и любуясь старыми фридрихсдорами, проворчал: "Старый плут, наверно, не сказал нам о главном богатстве, но будущей весной я велю в моем присутствии разобрать башню до основания".
Пришли строители, с которыми барон долго обсуждал то, как должно выглядеть новое здание. Он отклонял все чертежи, все казалось ему недостаточно богатым и величавым. Наконец, он начал сам рисовать планы, и это приятное занятие, при котором в его воображении неизменно возникала светлая картина счастливого будущего, приводило молодого хозяина поместья в хорошее расположение духа, передававшееся и остальным. Его щедрость и привычка жить на широкую ногу противоречили всем представлениям о скупости.
Даниэль, по-видимому, тоже забыл нанесенную ему обиду. Он держался всегда спокойно и покорно с бароном, который часто следил за ним недоверчивым взглядом, продолжая думать о кладе, погребенном на дне башни. Но все удивлялись тому, что старик, казалось, молодеет день ото дня. Возможно, его глубоко огорчила смерть старого господина, и он только теперь начал отходить от удара; быть может, причиной этого было то, что теперь ему не нужно было, как прежде, проводить в холодной башне бессонные ночи, он лучше ел и пил хорошее вино, но только из старика домоправитель превратился в сильного мужчину плотного телосложения, с румяными щеками, который был бодр и громко смеялся, услышав шутку.
Приятная жизнь в Р-зиттене была нарушена появлением младшего брата молодого хозяина майората Вольфганга – Губерта, при виде которого барон Вольфганг смертельно побледнел и громко воскликнул: "Что тебе здесь нужно, несчастный?"
Губерт бросился брату в объятия, но тот схватил его в охапку и потащил в дальнюю комнату, где они, уединившись, заперлись. Братья провели наедине несколько часов, после чего Губерт вышел из комнаты расстроенный и велел подать себе лошадь. Адвокат двинулся ему наперерез, тот хотел пройти, но Ф., охваченный предчувствием, что сейчас может произойти непоправимое, попросил его переждать хотя бы два часа. В ту же минуту появился и барон, крича: "Останься, Губерт! Надеюсь, ты одумаешься!"
Взгляд Губерта просветлел, он овладел собой и, тотчас сбросив на руки стоявших позади слуг свою роскошную шубу, взял Ф. под руку и сказал ему с насмешливой улыбкой: "Так, значит, владелец майората меня здесь терпит".
Адвокат полагал, что печальное недоразумение, вероятно, вскоре разрешится. Губерт взял стальные щипцы, стоявшие у камина, и, разбив ими толстое дымящееся полено, сказал Ф.: "Вы видите, господин адвокат, что я добрый человек и гожусь для разных домашних дел, но Вольфганг полон престранных предрассудков, и, кроме того, он жалкий скупец".
Ф. посчитал неудобным вмешиваться во взаимоотношения братьев, тем более что лицо Вольфганга, его поведение и тон ясно показывали, что его обуревают страсти.