- Тетушке только что передали, - обратилась она к нему, - безобразную сплетню о вас. Некая весьма почтенная особа, до сих пор не проявлявшая к вам враждебных чувств, сообщила ей, что, выйдя отсюда за полночь, вы нередко отправляетесь в дома с дурной репутацией, проще говоря, в игорные дома. Больше того, в этих местах, где царит отвратительная распущенность, вы позволяете себе такие выходки, которые удивляют даже завсегдатаев. Вы не только окружаете себя женщинами, один вид которых оскорбляет порядочного человека, но и не гнушаетесь задавать тон их разговорам. Смеют даже утверждать, что вы блистаете шутками самого низкого разбора. Ваши доброжелатели - а такие нашлись даже там - сперва отнеслись к вам снисходительно, решив, что вы повторяете чужие остроты. "Виконт де Маливер молод, - говорили эти люди, - наверно, он слышал эти шутки в каком-нибудь кабаке, где ими старались рассмешить неотесанных мужланов". Но они с горестью обнаружили, что самые постыдные остроты вы даете себе труд придумывать тут же на месте. Короче говоря, ваше якобы неслыханно скандальное поведение доставило вам печальную известность среди парижских шалопаев. Особа, оклеветавшая вас, - продолжала Арманс, несколько смущенная упорным молчанием Октава, - привела в заключение такие подробности, которых тетушка не опровергла с негодованием только потому, что была совершенно ошеломлена.
Октав с восторгом заметил, что в продолжение этого длинного рассказа голос у Арманс дрожал.
- Все, что вам рассказали, правда, - ответил он ей наконец, - но впредь это не повторится. Я больше не появлюсь в местах, где вашему другу бывать не пристало.
Арманс была глубоко удивлена и опечалена. Сперва у нее даже появилось чувство, похожее на презрение. На следующий день она снова увиделась с Октавом; к этому времени ее взгляды на то, как подобает вести себя молодому человеку, уже сильно изменились. В благородной правдивости кузена, а главное, в той простоте, с которой он дал ей обещание, она нашла новый повод для того, чтобы еще крепче его полюбить. Арманс считала, что проявила достаточную строгость к себе, дав обет уехать из Парижа и навек расстаться с Октавом, если он хоть раз появится в столь недостойных местах.
ГЛАВА X
О conoscenza! non é senza i1 suo perché che il fedel prete ti chiamò: il più gran dei mali. Egli era tutto disturbato, e però non dubitafa ancora, al più al più, dubitava di esser presto sul punto di dubitare. О conoscenza! tu sei fatale a quelli, nei quali l'oprar segne da vicino il credo.
Il cardinal Gerdil.
Нужно ли говорить, что Октав сдержал слово? Он отказался от развлечений, осужденных Арманс.
Жажда деятельности и желание увидеть новые стороны жизни толкнули его на посещения домов малопочтенных, но нередко менее скучных, чем благопристойные гостиные. С той минуты, как он почувствовал себя счастливым, какой-то инстинкт заставлял его искать общения с людьми: он хотел властвовать над ними.
Октав впервые начал понимать, до чего скучны слишком хорошие манеры и чрезмерно холодная учтивость: дурной тон хотя бы позволяет кстати и некстати говорить о себе, и человек перестает чувствовать себя таким одиноким. Когда появляется пунш на столе одного из тех шумных салонов в конце улицы Ришелье, которые иностранцу кажутся великосветскими гостиными, у гостя сразу же исчезает ощущение: "Я здесь один в людской пустыне". Напротив, ему кажется, что он окружен двумя десятками близких друзей, хотя имена их ему и неизвестны. Рискуя скомпрометировать и нас и нашего героя, мы все же осмелимся сказать: Октав сожалел, что больше не может встречаться с иными из своих ночных собутыльников.
Жизнь, которую он вел до сближения с обитателями особняка Бонниве, казалась ему теперь нелепой и полной заблуждений. "Шел дождь, - думал он в своей обычной оригинальной и образной манере, - а я вместо того, чтобы взять зонтик, глупо злился на небо или в порыве страстного восхищения красотой и справедливостью, похожем на приступ безумия, воображал, будто дождь идет нарочно для того, чтобы досадить мне".
Радуясь возможности делиться с м-ль Зоиловой наблюдениями, сделанными им, подобно Филиберу, на сомнительных, хотя и весьма изысканных балах, он говорил ей:
- Я открыл там нечто непредвиденное. Я уже не в восторге от архисветского общества, которое прежде так любил. Мне кажется, что искусными словами оно прикрывает осуждение всякой кипучей деятельности, всякого своеобразия. Если вы не копия, вас обвинят в невоспитанности. К тому же светское общество превышает свои права. Когда-то его привилегией было решать, что хорошо и что плохо, но в наши дни, когда ему всюду мерещатся враги, оно осуждает не только то, что действительно пóшло, но и то, что, по его мнению, вредит его интересам.
Холодно выслушав кузена, Арманс ответила:
- От ваших теперешних утверждений до якобинства один шаг.
- Я был бы в отчаянии от этого, - живо возразил Октав.
- В отчаянии от чего? Оттого, что вы узнаёте правду? - спросила Арманс. - Потому что, судя по всему, вы не можете поддаться доводам ложной философии.
Весь вечер Октав был погружен в глубокую задумчивость.
С тех пор, как он увидел общество в истинном свете, ему начало казаться, что г-жа де Бонниве, постоянно твердящая о своем полном равнодушии к свету и презрении к успеху, в действительности лишь раба безграничного честолюбия.
Злобные нападки врагов маркизы, случайно ставшие известными Октаву и несколько месяцев назад представлявшиеся ему чудовищной клеветой, теперь оценивались им просто как недобросовестные и безвкусные преувеличения. "Мою прекрасную кузину, - размышлял он, - не могут удовлетворить ни знатное происхождение, ни огромное богатство. Быть может, незапятнанная репутация, которую она завоевала безупречным поведением, расчетливым умом и обдуманной благотворительностью, для нее не цель, а только средство.
Госпожа де Бонниве жаждет власти, но ей по душе не всякая власть. Почет, приносимый положением в свете, благосклонностью двора, всеми преимуществами, которыми можно обладать в монархическом государстве, ничего для нее не значит, она слишком привыкла к нему, он ей приелся. Чего может хотеть король? Стать богом.
Она пресыщена лестью, которой ее окружает корыстолюбие, ей нужно уважение, идущее от сердца. Она мечтает испытать то, что испытывает Магомет, говоря с Сеидом, и, мне кажется, я был очень близок к чести уподобиться Сеиду.
Моя прекрасная кузина не способна жить чувствами: их у нее слишком мало. Ей нужны не иллюзии, трогательные или возвышенные, не нужна страсть и преданность одного-единственного человека; она жаждет стать пророчицей, окруженной толпой учеников и, главное, обладающей властью немедленно уничтожить всякого, кто посмеет взбунтоваться против нее. В основе ее характера слишком много обыденного, чтобы она могла довольствоваться иллюзиями. Ей нужно реальное могущество, и если я буду по-прежнему откровенен с ней в разговорах, может статься, что в один прекрасный день ей придет в голову испытать эту абсолютную власть на мне.
В скором времени ее, безусловно, начнут осыпать анонимными письмами, ей поставят в вину мои слишком частые визиты. Возможно даже, что герцогиня д'Анкр, уязвленная моим пренебрежением к ее салону, позволит себе прямую клевету. Благосклонность ко мне госпожи де Бонниве не выдержит такой двойной атаки. Тщательно сохраняя видимость самой пылкой дружбы, без конца повторяя свои жалобы на то, что я редко у нее бываю, она вскоре вынудит меня стать у нее совсем редким гостем.
Ей кажется, например, что я почти уже совсем приобщен к немецкому мистицизму, и она может пожелать, чтобы я заявил об этом в каком-нибудь нелепом публичном выступлении. А если, во имя моего дружеского расположения к Арманс, я отвечу согласием, от меня в ближайшем будущем потребуют чего-нибудь совсем уже невозможного".
ГЛАВА XI
Somewhat light as air...
There's language in her eye, her cheek, her lip,
Nay, her foot speaks; her wanton spirits look out
At every joint and motive of her body.
О there encounterers, so glib of tongue,
That give accosting welcome ere it comes.
"Troilus and Gressida", act IV.
Октава принимали с распростертыми объятиями во всех приятных салонах, посещаемых людьми, которые трижды в год бывали на приемах у короля. Молодой виконт вскоре заметил, каким успехом пользуется в обществе графиня д'Омаль. Она была не только самой блестящей, но, пожалуй, и самой остроумной кокеткой своего времени. Некий брюзга-иностранец сказал однажды, что французские дамы высшего света складом ума напоминают престарелых послов. В манерах г-жи д'Омаль было что-то детское. Наивность ее ответов и безудержная веселость поступков, внушенных мимолетной прихотью, приводили в отчаяние соперниц графини. У нее бывали капризы, очаровательные по непосредственности, а как подражать капризам?
Поведение Октава никогда не отличалось простодушием и непосредственностью. Все свои поступки он окружал таинственностью. Если не считать нескольких разговоров с Арманс, каждое его слово было обдуманным. Но ему была необходима уверенность, что в беседе его никто не перебьет. Его нельзя было упрекнуть в лицемерии: он не унизился бы до лжи, но к цели всегда шел окольным путем.
Октав нанял себе выездного лакея, прежде служившего у г-жи д'Омаль. Этот бывший солдат оказался человеком хитрым и жадным. Октав брал его с собой на долгие верховые прогулки - не меньше семи-восьми лье по лесам, окружающим Париж. Иногда, в минуты скуки, Октав позволял ему болтать, и через несколько недель он был отлично осведомлен об образе жизни г-жи д'Омаль. Молодая женщина, своей бесконечной ветреностью себя сильно скомпрометировавшая, вполне была достойна уважения, в котором некоторые лица ей отказывали.
Октав тщательно рассчитал, сколько времени и усилий ему понадобится, чтобы заинтересовать блистательную г-жу д'Омаль, и довольно бесцеремонно решил, что вскоре сможет прослыть ее любовником. Он так ловко все придумал, что во время праздника, устроенного в замке Андильи, г-жа де Бонниве сама представила молодого человека г-же д'Омаль. Обстоятельства этого знакомства не могли не показаться ветреной графине интересными и волнующими. Желая оживить ночную прогулку по чудесным лесистым холмам Андильи, Октав внезапно появился среди гостей в костюме мага, озаренный бенгальскими огнями, искусно спрятанными за стволами вековых деревьев. В этот вечер он был очень красив, и г-жа де Бонниве говорила о нем с каким-то бессознательным восторгом. Не прошло и месяца после первой встречи графини с Октавом, как начали поговаривать о том, что виконт де Маливер сделался преемником г-на де Р. и еще многих других в качестве близкого друга г-жи д'Омаль.
Эта женщина, столь легкомысленная, что ни она сама, ни другие никогда не знали, какая выдумка может прийти ей в голову через четверть часа, сделала следующее наблюдение: стоит часам в любой гостиной пробить полночь, как самые сановные гости (они же и самые скучные) начинают разъезжаться по домам. Поэтому она стала назначать у себя приемы от двенадцати до двух часов ночи. Октав, всегда уходивший от г-жи де Бонниве последним, загонял лошадей, чтобы как можно раньше попасть к графине д'Омаль, которая жила на шоссе д'Антен. Там его приветствовала женщина, только потому благодарившая небо за свое высокое происхождение и богатство, что они давали ей возможность в любое время суток совершать безумства, подсказанные минутной прихотью.
Если в своем загородном доме в полночь, когда все разбредались по спальням, г-жа д'Омаль, проходя по вестибюлю, замечала, что ярко светит луна и на улице тепло, она брала под руку того из молодых людей, который в этот вечер казался ей наиболее занимательным, и уходила с ним гулять по парку. Глупцу, который навязывался сопровождать ее, она без церемонии предлагала направиться в противоположную сторону. Но если тому, кто гулял с ней, не удавалось ее развлечь, то на следующий день она с ним уже не разговаривала. Правда, когда рядом с вами идет женщина такого блестящего ума, заключенного в такой взбалмошной головке, не быть пресным по сравнению с нею весьма трудно.
Это-то и принесло успех Октаву. Люди, которые, прежде чем что-нибудь сделать, всегда думают о правилах приличия и образцах поведения, не могли оценить привлекательных свойств Октава. Зато они пришлись по вкусу восхитительнейшей из парижанок, вечно гнавшейся за новой выдумкой, которая помогла бы ей интересно провести вечер. Октав всюду сопровождал г-жу д'Омаль, между прочим, и в Итальянскую оперу.
На последних представлениях с участием г-жи Паста, когда мода собрала в театр весь Париж, Октав позволил себе так громко разговаривать с молодой графиней, что ужасно мешал певцам. Его замечания забавляли г-жу д'Омаль, и она была в восторге от полнейшей непринужденности, с которой он умел быть дерзким.
Сам Октав отлично понимал, каким дурным вкусом отдает его поведение, но к этому времени он уже научился довольно ловко выпутываться из самых глупых положений. Позволяя себе какую-нибудь нелепую выходку, он невольно думал и о совершаемой им дерзости и о том, каким разумным могло бы быть его поведение. От такой внутренней раздвоенности в глазах молодого человек зажигался огонь, восхищавший графиню. Октаву нравилось намекать всем и каждому, что он без ума от г-жи д'Омаль, а самой графине, молодой и прелестной женщине, с которой он проводил целые дни, не говорить ни слова, хотя бы отдаленно напоминавшего признание в любви.
Госпожа де Маливер, удивленная поведением сына, стала иногда бывать в салонах, где, сопровождая г-жу д'Омаль, появлялся и он. Однажды, уходя от г-жи де Бонниве, г-жа де Маливер попросила маркизу уступить ей Арманс на весь следующий день.
- Мне нужно разобрать множество всяких бумаг, и я не справлюсь без зорких глаз милой Арманс.
К одиннадцати часам утра, еще до завтрака, г-жа де Маливер, как было условлено, послала карету за Арманс. Они позавтракали вдвоем. Когда горничная выходила из комнаты, ее госпожа сказала:
- Помните, меня ни для кого нет дома, даже для Октава и господина де Маливера.
Из предосторожности она собственноручно заперла дверь своей передней на ключ.
Удобно расположившись в кресле и усадив на низеньком стуле возле себя Арманс, г-жа де Маливер произнесла:
- Дитя мое, мне нужно поговорить с тобой о деле, для меня давно уже решенном. У тебя всего лишь сто луидоров ренты - это единственное, что могут сказать мне противники моего страстного желания видеть тебя женой Октава.
С этими словами она крепко обняла девушку. За всю свою жизнь бедная Арманс не испытала большего счастья. Слезы радости хлынули из ее глаз.
ГЛАВА XII
Estavas, linda Ignez, posta em socego.
De teus annos colhendo doce fruto
Naquelle engano da alma ledo e cego
Que a fortuna, naô deixa durar multo.
"Os Lusiadas", cant. III.
- Но, дорогая мама, - сказала Арманс, когда после долгого молчания обе они обрели какую-то способность здраво рассуждать, - Октав ни разу не говорил, что привязан ко мне так, как, думается, должен быть привязан муж к своей жене.
- Мне трудно встать с кресла, - возразила г-жа де Маливер, - иначе я подвела бы тебя к зеркалу, показала бы тебе твои глаза и спросила, станешь ли ты отрицать, что уверена в сердце Октава. Я в нем уверена, а ведь я всего лишь его мать. Впрочем, я отлично знаю, что у моего сына есть недостатки, и даю тебе на размышление целую неделю.
Не знаю, славянская ли кровь, или длительные невзгоды развили в Арманс способность мгновенно постигать все последствия внезапной жизненной перемены, знаю только, что она всегда одинаково ясно видела эти последствия, касались ли они ее собственной судьбы, или судьбы чужого ей человека. Именно силе характера, а также уму девушка была обязана тем, что г-жа де Бонниве ежедневно поверяла ей свои тайные замыслы и вместе с тем журила ее. Маркиза охотно советовалась с Арманс по самым щекотливым вопросам, но нередко при этом добавляла: "Такой ум не сулит молодой девушке ничего хорошего".
Когда прошли первые минуты радости и глубокой признательности, Арманс решила, что ей не следует рассказывать г-же де Маливер о вымышленном женихе, в существование которого она заставила поверить Октава. "Или госпожа де Маливер еще ни о чем не говорила со своим сыном, или же он скрыл от нее препятствие, мешающее исполнению ее плана", - подумала она. Второе предположение сильно омрачило ее душу.
Ей хотелось бы думать, что Октав ее не любит. Она ежедневно убеждала себя в этом, стараясь таким образом оправдать в собственных глазах нежные заботы которыми она дружески окружала кузена. А вместе с тем это внезапное и решительное доказательство его равнодушия легло на ее сердце такой тяжестью, что она на время словно онемела.
Арманс дорого заплатила бы в эту минуту за возможность выплакаться на свободе. "Если госпожа де Маливер заметит хоть одну мою слезинку, - говорила себе девушка, - она будет вправе сделать неопровержимые выводы. Ей так по сердцу этот брак, что она, пожалуй, способна рассказать Октаву о моих слезах, как о доказательстве того, что я отвечаю на его мнимую любовь". Под конец разговора Арманс погрузилась в глубокую задумчивость, которая, однако, ничуть не удивила г-жу де Маливер.
Они вместе отправились к маркизе де Бонниве. В гостиной они застали Октава, но хотя в тот день Арманс еще не видела его, встреча с ним не разогнала ее тоски. Она едва отвечала ему: у нее не было сил для разговоров. Ее задумчивость, так же как и холодность к нему, не ускользнули от Октава. Он грустно сказал ей:
- Сегодня у вас нет времени вспомнить, что я ваш друг.
Вместо ответа Арманс пристально посмотрела на него, и взгляд ее принял то серьезное, сосредоточенное выражение, за которое ей не раз доставалось от г-жи де Бонниве.