- Даже теперь? После всего того, что я тебе рассказала?!
Микеле посмотрел на нее.
- Должен тебе сказать, - в некотором замешательстве пояснил он, - что все это время я лишь делал вид, будто не знаю о связи мамы с Лео… Я давно все знал.
- Давно?
- По крайней мере, уже лет десять.
Он наклонился и поднял с пола упавший разрезной нож. И когда он клал его на место, ему вдруг до слез захотелось хоть раз быть правдивым до конца.
- И вот, так же, как я не в силах ненавидеть Лео, хотя могу рассказывать тебе во всех подробностях историю его связи с мамой… так же я не могу любить тебя. Причина одна - равнодушие, полное равнодушие ко всему на свете. И потому, раз уж я не в состоянии притворяться, будто умираю от страсти, жажду заключить тебя в свои объятия, я предпочитаю ничего такого не делать.
Он умолк и посмотрел на Лизу. Увидел ее глаза, полные такой растерянности и тоски, что ему стало ее жаль.
- Постарайся меня понять, - с досадой, мрачно добавил он. - Ну, как я могу делать что-то, ничего при этом не испытывая!
- А ты попробуй…
Он покачал головой.
- Бесполезно… Все равно, как если бы я пришел к Лео и сказал ему: "Послушай, мой дорогой, я тебя и не думал ненавидеть… Наоборот, ты мне очень симпатичен. Я преисполнен к тебе дружеских чувств. Но увы, мне придется влепить тебе пощечину…" И затем началась бы драка.
- Но любовь приходит потом… - упрямо возразила Лиза с поразившим Микеле бесстыдством… - Когда двое лучше узнают друг друга.
- Мы даже слишком хорошо друг друга знаем!
Лиза побледнела. Никто еще не отвергал ее так грубо. Она испугалась - неужели ее "милый юноша" покинет ее навсегда? На миг у нее мелькнула безумная мысль - броситься перед ним на колени, точно перед святым, умоляя его остаться. Но она только робко спросила:
- Ты все это говорил не всерьез, да?
- Более чем всерьез.
Она встала, подошла к нему и взяла его за руку. Сердце ее учащенно билось, щеки пламенели от еле сдерживаемого возбуждения.
- Не будь таким жестоким, - проникновенным голосом сказала она, гладя его руку. - Неужели… ты ничего не испытываешь?… Ну совсем ничего… к твоей Лизе?… Скажи, неужели ты не доставишь мне этой радости? - добавила она, обняв его шею… - Микеле, неужели ты совсем не любишь меня?!
Ее багрово-красное лицо исказилось от волнения. Голос звучал назойливо, слащаво… Всем телом подавшись к Микеле, она касалась коленом его ноги. Он покачал головой.
- Пойми же, - повторил он, вне себя от ярости на эту назойливую в своей похотливости женщину. - Куда денется вся твоя любовь, если я, не очень-то считаясь с твоими чувствами, без лишних слов опрокину тебя на диван, словно продажную женщину, и овладею тобой? Пойми же!
- Но мы еще не дошли до того… чтобы ты опрокинул меня на диван… - глупо засмеявшись, ответила она, польщенная его словами.
После секундного колебания она с томным видом крепко обняла его и, откинувшись назад, упала на диван. Вначале ее трюк удался. Застигнутый врасплох, Микеле рухнул вместе с ней. Но когда он увидел ее возбужденное, пылающее лицо, горящие глаза, властно нахмуренные брови, вытянутую, как у гусыни, шею, когда ощутил всю тяжесть ее тела, он уже не в силах был сдержать исступленное презрение.
Он поднял голову, уперся ладонями в ее лицо, умоляющее и одновременно жалкое, высвободился из объятий и рывком вскочил на ноги.
- Если ты так жаждешь наслаждений, - угрюмо сказал он, машинально поправляя галстук, - тогда вернись… вернись к Лео…
Лиза осталась лежать на диване. Она закрыла лицо руками, грудь ее бурно вздымалась, вся она казалась воплощением боли и стыда. Но едва он произнес имя ее прежнего любовника, как она тут же вскочила и, сверкая глазами, как обвинитель на процессе, протянула к нему руку.
- Лео… Ты сказал, что я должна вернуться к Лео?! - крикнула она, не обращая внимания на то, что волосы ее растрепались, а блузка расстегнулась. - И, если не ошибаюсь, ты сказал также, что не в силах ненавидеть Лео, верно? Несмотря на все, что ты о нем знаешь?
- Да… да… Но какая здесь связь? - пробормотал Микеле, пораженный ее остервенением.
- Я-то знаю, какая тут связь, - с нервным смешком ответила она. - Уж я-то знаю!
Вдруг она умолкла и торопливо сглотнула слюну.
- Вот что я тебе скажу, - снова не выдержала она и, наклонившись, впилась в него своими злыми, как у разъяренной кошки, глазами. - Есть одна очень серьезная причина, из-за которой ты мог бы возненавидеть Лео, а я никогда к нему не вернусь.
- Моя мать? - неуверенно сказал Микеле, которого явно смутил угрожающий жест Лизы. В ответ она лишь презрительно захохотала.
- Твоя мать!.. Ну, разумеется, только о ней и речь! - воскликнула она, захлебываясь хриплым смехом. - Бедный мой Микеле, твоя мать уже давно вне игры… Очень давно…
Микеле взглянул на нее. Ему показалось, что смотрит он на нее с недосягаемой высоты, испытывая чувство превосходства. И не столько из-за большей душевной чистоты, сколько из-за презрительной жалости к этому еще более ничтожному, слепому существу, с укором, мстительно простершему к нему руку. Ему хотелось наклониться и пригладить ее растрепавшиеся волосы, чтобы она немного успокоилась. Но он не успел.
- Нет… - продолжала она, не сводя с него взгляда. - Нет, дорогой мой… речь идет не о твоей матери, а о ком-то другом… угадай сам. Ну, попробуй угадать… - Она снова нервно засмеялась, поудобнее устроилась на диване, поправила волосы, одернула блузку. Теперь она смотрела прямо перед собой, словно хотела пронзить насквозь стены будуара, чтобы разглядеть за ними фигуры, запечатлевшиеся в ее памяти.
- Я?! - Она изобразила на лице полнейшее изумление. - Я?… Но я же тебе сказала, бедный мой Микеле, что по этой самой причине никогда не вернусь к Лео… И знаешь, из-за кого?! Знаешь?!
С губ ее готово было сорваться имя, но в последний момент она сдержалась.
- Нет, - сказала она, покачав головой. - Нет, лучше ничего тебе не говорить.
Первый порыв неподдельного возмущения прошел, она стала прежней лживой Лизой, которая находит лучшее утешение в тонкой, захватывающей игре, сотканной из намеков и недомолвок.
- Не хочу, чтобы по моей вине произошла трагедия…
Она закурила сигарету и, всем своим видом показывая, что твердо решила молчать, уставилась в ковер на полу.
- Послушай, Лиза, - бросил Микеле, - что ты все-таки собиралась сказать?… Ведь я вижу, ты сгораешь от желания открыть мне тайну… И окончим на этом разговор.
Он подошел к ней, схватил за волосы и запрокинул ей голову. Глядя в ее злые, неумные глаза, он подумал, что она с безнадежным упрямством совершает ошибку за ошибкой. И снова почувствовал к ней презрительную жалость. "Если б я любил, - подумал он, отпуская ее голову, - все было бы по-другому". Он снова сел.
- Что за манеры, что за манеры! - тягучим голосом говорила она, в растерянности поправляя взлохмаченные волосы.
Микеле не спускал с нее глаз. "Виноваты не они, а я… И она, и Карла, и мама нуждаются в моей любви… А я ничего не могу им дать".
- Значит, ты хочешь знать все, до конца?
- Да… и не тяни…
Секунду она молчала.
- Ты сказал, - нерешительно начала Лиза, - что хотел бы, но не можешь ненавидеть Лео?
- Да, - ответил он. - И еще я сказал, - смущенно добавил он, - что хотел бы, но не могу тебя полюбить…
Она резко махнула рукой.
- Обо мне не беспокойся, - сухо сказала она.
Помолчала с минуту, точно собираясь с мыслями, прежде чем приступить к рассказу.
- История совсем короткая, - начала она наконец свой рассказ, опустив глаза и разглядывая руки.;- Помнишь… вчера Лео, Мариаграция и Карла вернулись с танцев… Погас свет, и все стали искать свечи… Потом твоя мать утащила меня в свою комнату показать новое платье, которое ей привезли из Парижа… Очень красивое платье, вот только в талии у пояса была лишняя складка. Спустя какое-то время, уж не помню почему, я решила спуститься вниз… Открываю дверь, вхожу… Угадай, кто был в передней?
Микеле быстро взглянул на нее. Рассказывала она сдержанно, ледяным тоном. И слушал он ее рассеянно, без особого интереса, как слушают обычную банальную историю. Но вдруг вспомнил, что вступление было связано с Лео. Постепенно сжимая круг, Лиза подобралась к самому важному. От мрачного и грозного предчувствия беды у него защемило сердце.
- Лео? - не сказал, а выдохнул он.
- Да, Лео, - подтвердила Лиза, старательно и невозмутимо стряхивая пепел. - Лео и Карлу… Они сидели обнявшись.
Микеле остался сидеть неподвижно, как зачарованный, уставившись Лизе прямо в лицо. Его словно оглушило, перед глазами все двоилось, точно он надел разбитые очки.
Лиза поглядывала на него с любопытством, страхом и тупой гордостью человека, который нанес врагу внезапный удар или одним словом пригвоздил к позорному столбу.
- Как это - обнявшись? - спросил он наконец.
- Обнявшись, - со всей жестокостью повторила Лиза, злясь на его непонятливость и глядя на него, точно на вздрагивающего, раненого зверя, который никак не хочет умереть. - Как? Как все… Карла сидела у него на коленях, прильнув тубами к его губам… Одним словом - обнявшись.
Молчание. Микеле уставился на ковер возле самого дивана, розовый, как и обои будуара, весь обтрепанный по краям, - крепко сжатые ноги Лизы с силой вдавились в него. "Обнявшись… - повторил Микеле про себя. - Обнявшись… Но это немыслимо! - хотелось ему крикнуть. - Немыслимо!" Он был удивлен, даже поражен неожиданностью случившегося. Но гнева не испытывал, отвращения - тоже. Скорее уж ему не терпелось узнать все досконально, услышать новые подробности.
Так, в напряженном молчании, прошло несколько секунд. Он уже собрался задать ей несколько вопросов, как вдруг с ужасом понял, что и теперь, в решающую минуту, не испытывает тех чувств, которые должна была бы вызвать у него эта удручающая новость. Карла в объятиях Лео - даже это не вызывало у него ничего, кроме чисто светского любопытства. Несчастье сестры не тронуло его до глубины души. Нет, он снова не выдержал неожиданного испытания на искренность и отзывчивость. Эти двое, Лео и Карла, казались ему обычной влюбленной парочкой, как множество других, знакомых и незнакомых, а не двумя близкими ему людьми.
"Ты должен понять, - внушал он самому себе, - речь идет о Карле - твоей сестре… Лиза видела ее в объятиях Лео, любовника твоей матери… Разве это не ужасно? Не гнусно?… Ведь это… почти кровосмешение". Но Карла и Лео, своим поступком предавшие мать, оставались безнадежно чужими ему людьми, и ему никак не удавалось вызвать в себе гнев и отвращение к ним. И даже приблизиться к ним он был не в силах.
Он взглянул на Лизу и по ее глазам, по всему ее виду понял, что она с наслаждением и острым любопытством ждет великолепной сцены, когда праведный гнев оскорбленного брата выльется наружу. "Гнев… ярость… ненависть, - лихорадочно проносилось у него в мозгу. - Все богатства мира за крупицу искренней ненависти". Но, увы, он оставался равнодушным и свинцово-спокойным: ни гнева, ни ярости, ни ненависти. Карла вся в слезах, обнаженная, униженная, Лео - безжалостный сластолюбец, - весь этот стыд и позор его не трогали.
И тут ему пришла на ум отчаянная мысль, - раз уж последнее испытание закончилось крахом и даже сильнейший шок не вывел его из душевного оцепенения, не лучше ли попробовать притвориться, будто он способен и на щедрую любовь, и на ненависть, и на гнев. И уже потом притворяться вовсю, обильно, бурно, словно он огнедышащий вулкан. Мысль, конечно, была безумной. "Это конец", - подумал Микеле. Ему показалось, что он в самом деле навсегда утратил чистые, неиссякаемые вечные источники жизни… "Да - конец… Но что-то должно произойти… и что-то непременно произойдет". Он встал.
- Нет, - сказал он, расхаживая взад и вперед по будуару, как и полагается потрясенному, разгневанному мужчине. - Нет, дальше так продолжаться не может… Всему есть предел.
Он слушал себя самого с трезвой иронией, и ему показалось, что голос его звучит недостаточно сурово. Он решил говорить погромче. Сделал паузу. Затем торопливо продолжал:
- Лео уверен, что ему все дозволено, но он ошибается.
Лиза сидела неподвижно, немного согнувшись, и молча смотрела на него.
"Нет - слишком слабо, - подумал он, не переставая расхаживать взад и вперед. - Надо сразить Лео наповал одной-единственной фразой. Ведь я брат и сын, и мне нанесено страшное оскорбление - моя сестра обесчещена, а мать опозорена". Все эти выспренние слова о сыновнем долге казались ему нелепым, безнадежно устаревшим вздором. "Я должен нанести Лео смертельную обиду… И если понадобится - то даже обрушиться на него с великой яростью". Но как он ни пытался разжечь в себе гнев, его все больше одолевала тоскливая усталость. Он словно со стороны насмешливо наблюдал за разыгрываемой им самим комедией, и ему все сильнее хотелось встать перед Лизой на колени, точно перед любимой женщиной, и открыть ей правду. "Лиза, я лгу, мне безразличны и Карла, и все вокруг. Что мне делать, Лиза?"
Но Лиза не была любимой женщиной, и она бы его не поняла. Она, как и все остальные, ждала от него естественного в таких случаях бурного взрыва возмущения.
- Как же ты теперь поступишь? - спросила она. Он остановился и устремил на нее скорбный взгляд, стараясь изобразить смятение, которого на самом деле не испытывал.
- Как поступлю?… Как я теперь поступлю?… Как я теперь поступлю? - скороговоркой трижды повторил он. - Яснее ясного, что я должен сделать… Прийти к этому негодяю и схватить его за горло.
Ему показалось, что Лизу поразило его ожесточение.
- Когда? - спросила она, пристально глядя на него сквозь дым сигареты, словно прилипшей к губам.
- Когда?… Завтра… Нет, сегодня же… Немедля…
Он взял со стола сигарету, закурил. Заметил, что Лиза окинула его удивленным взглядом.
- Что ты ему скажешь? - поинтересовалась она.
- О! Я ему все выскажу. Но при этом буду с ним сдержан и холоден. Предельно холоден, - ответил он, с отчаянной решимостью взмахнув рукой. Он хмуро смотрел прямо перед собой, как человек, разглядевший свою судьбу, - с каждой минутой ему становилось все легче притворяться. - Всего несколько слов… Но он поймет, что это вовсе не шутка!..
Лиза снова бросила на него быстрый взгляд. "Какой же я кретин!" - подумал он.
- Но отвратительнее всего - низость Лео, его двуличие, - продолжал он в горячей надежде проникнуться искренним гневом и убедить самого себя и Лизу… - Если б он ее по-настоящему любил, это еще можно было бы если не простить, то как-то понять… Но нет… Я уверен, что он ее не любит. Просто она ему приглянулась, показалась хорошенькой, и он решил с ней позабавиться… И только… Это вполне в его характере. И если вообще подло пользоваться неопытностью девушки, - трижды подло хладнокровно соблазнять ее, да еще если ты близкий друг ее матери!.. Поистине трудно быть большей… - Он поискал для Лео самое подходящее слово. - Большей свиньей… Я уже сказал, если б им овладела страсть, настоящее, искреннее, глубокое чувство, тут уж пришлось бы смириться… Но ни страсти, ни любви, ни глубокого чувства нет и в помине. Одна лишь похоть и гнусная, отвратительная ложь. Он притворяется искренним, страстно влюбленным… Такое нельзя ни понять, ни простить… Он сам обрек себя на суровую кару, - с пафосом воскликнул Микеле.
Первые слова он произнес довольно неуверенно, но постепенно вдохновился и конец своей длинной тирады произнес с поразившей его самого силой и чувством.
- Что же до Карлы, - заключил он, - то она не виновата… Она лишь позволила себя соблазнить.
Наступило молчание. Сидя на диване и обхватив голову руками, Лиза изучающе смотрела на Микеле.
- Конечно, лживость - большой порок, - одобрительным тоном, но как-то неопределенно сказала она.
- Очень большой.
Он подошел к окну - солнце скрылось, над городом нависли серые плотные облака. Лиза жила на втором этаже, но дом стоял на холме, и из окна открывался вид на окрестные крыши; дымовые трубы, слуховые окна, карнизы - все они, на фоне серых облаков, казались мокрыми и ржавыми, блекло-коричневого цвета. А сквозь потрескавшееся стекло одного из окон они приобретали искаженную форму и оттенки, словно их красил грязной кистью неумелый маляр. Вдалеке дым сливался с облаками, образуя полосу тумана, за которой неровные очертания крыш и лес печных труб становились все гуще и расплывчатей, покуда не сливались в одно сплошное пятно.
Внизу черепица домов была бледно-красной, и в трещинах росли пучки травы. Микеле молча рассматривал этот мрачный пейзаж. Он впервые обнаружил, что и город может представлять собой живописную картину, и никак не мог оторвать от нее глаз. Особенно его поразили бесчисленные крыши. "Снять бы их, посмотреть, что происходит в этих домах", - подумал он. Вдруг от одного слухового окна к другому метнулся черный кот. Какое-то мгновение Микеле провожал его взглядом. "Скоро начнется дождь", - подумал он, глядя на серое небо и на серые крыши вдали. Он поежился, отвернулся от окна и снова увидел выцветший будуар и Лизу, в глубокой задумчивости сидящую на ободранном диване. Он подошел к ней. "Надо притворяться, - подумал он, с трудом возвращаясь к насквозь пропитанной ложью действительности. - Мне хочется… хочется спать… но я должен притворяться". Между необходимостью притворяться и желанием спать не было никакой связи, но это последнее слово непроизвольно пришло ему на ум, как точное выражение охватившей его смертельной усталости.
- Который час? - резко спросил он. - Не пора ли мне отправиться к Лео?
Лиза медлительно повернула голову и посмотрела на наручные часы.
- Четыре, - сказала она, внимательно глядя на Микеле. Помолчала. Потом добавила: - А не лучше ли сначала позвонить, дома ли он?
Встала и пошла к двери.
В коридоре было совсем темно. Лиза повернула выключатель, и желтый, неяркий свет залил с низкого потолка унылые стены. Телефон висел у дверей гостиной на высоте среднего человеческого роста. Внизу, на полочке лежала телефонная книга. Лиза торопливо перелистала ее, принялась набирать номер станции.
- Но ты и в самом деле пойдешь к нему? - с сомнением спросила она, повернувшись к Микеле.
- Ты еще сомневаешься? - решительно ответил он. Но ему показалось, что Лиза смотрит на него презрительно, с явным недоверием.
- Нет, вовсе нет, - поспешила ответить она. Повернулась и набрала номер.
Зазвонил телефон. Встав на цыпочки, Лиза крикнула своим низким голосом: "Аллоооо… Аллооо…" Подождав немного, позвонила снова. Тем временем Микеле разглядывал коридор: два платяных шкафа, пустой книжный шкаф, несколько стульев. Лиза стояла к нему спиной. Сквозь пронизанную желтым светом блузку еще сильнее, чем в будуаре просвечивала розовая, жирная спина, схваченная у плеч двумя белыми бретельками комбинации. В тусклом свете лампочки бедра казались не такими широкими, а ноги - не такими кривыми. Он рассеянно смотрел на нее и думал: "Я у Лизы… Стою в коридоре… Нужно притворяться… Ежеминутно… Без конца притворяться". Не вполне отдавая себе отчет в своих действиях, он подошел к ней и обнял за талию.
- Ты до сих пор на меня сердишься? - притворно-задушевным голосом спросил он, касаясь губами ее затылка. В трубке послышался чей-то голос. Лиза назвала номер и повернулась к Микеле.
- Обо мне не думай, - сказала она, вновь оценивающе взглянув на него. - Подумай лучше о сестре и о Лео.