- Двадцать четыре, - ответила она, не краснея. Лицо Мариаграции выразило разочарование.
- Такая старая? - с шутливым изумлением воскликнул Лео.
- Да, такая старая, - подтвердила Карла.
- Ты не должна была говорить, - упрекнула Мариаграция дочь. От горькой дольки неспелого апельсина, которую она сунула в рот, лицо ее стало еще более кислым. - Женщине всегда столько лет, на сколько она выглядит… А тебе на вид нельзя дать больше девятнадцати - двадцати.
Она проглотила последнюю дольку апельсина. Лео вынул портсигар и каждого угостил сигаретой. Над столом поплыли голубые облачка дыма. Какое-то время все четверо сидели неподвижно, в замешательстве поглядывая друг на друга. Наконец Мариаграция поднялась и сказала:
- Идемте в гостиную.
Все встали и один за другим вышли в коридор.
III
Короткий, но мучительный путь по коридору… Карла упорно смотрела в пол. Она со смутной тоской думала, что от этих каждодневных хождений рисунок старого ковра совсем истерся. И овальные настенные зеркала точно хранят отпечатки их лиц и фигур. Ведь много лет подряд они отражались в этих зеркалах - отражались всего на миг, но и этого ей и матери хватало, чтобы взглянуть, хорошо ли накрашены губы, а Микеле, чтобы проверить, как повязан галстук.
В этом коридоре привычка и скука вечно сидели в засаде и душили того, кто по нему проходил, а сами стены словно источали смертоносный яд. Все здесь с незапамятных времен было неизменным - ковер, свет ламп, зеркала, стеклянная дверь холла - слева, и темная лестничная площадка - справа. И вечно повторялось одно и то же, - Микеле останавливался, закуривал и дул на зажженную спичку, мать томно спрашивала у Лео: "У меня сегодня усталое лицо, правда?" Лео, не вынимая изо рта сигареты, равнодушно отвечал: "Нет, напротив, вы никогда еще не были так оживленны". Она всякий раз страдала от всего этого. Увы, в жизни ничего не менялось.
Они вошли в холодную полутемную гостиную, которую арка делила на две неравные части, и сели в углу, подальше от двери. Решетчатые окна были задрапированы бархатными гардинами. На стенах, на одинаковом расстоянии друг от друга висели бра, других светильников в гостиной не было. Три из них горели, слабо освещая меньшую половину гостиной, вторая половина за аркой была погружена во тьму, и с трудом можно было различить поблескивание зеркал и удлиненный силуэт рояля.
С минуту все четверо хранили молчание. Лео сосредоточенно курил. Мариаграция с печальным достоинством разглядывала свои лакированные ногти, Карла, нагнувшись, пыталась зажечь нижнее угловое бра, Микеле смотрел на Лео. Наконец угловое бра зажглось, Карла села, и Микеле сказал:
- Я был у секретаря Лео, и тот заморочил мне голову своей болтовней. Но суть дела вот в чем: насколько я понял, на этой неделе истекает срок закладной. Чтобы расплатиться с Мерумечи, нам придется продать виллу и самим убраться отсюда.
Мариаграция широко раскрыла глаза.
- Этот человек мелет всякую чепуху… Он поступает, как ему заблагорассудится… Я всегда говорила, что он настроен против нас.
- Этот человек сказал правду, - проронил Лео, уставившись в пол.
Все трое посмотрели на него.
- Но послушайте, Мерумечи! - молитвенно сложив руки, воскликнула Мариаграция. - Неужели вы хотите так вот взять и выгнать нас?… Продлите хотя бы срок выплаты…
- Продлевал уже дважды, - ответил Лео. - Хватит. Тем более, что виллу все равно придется продать.
- Как это, придется? - изумилась Мариаграция. Лео поднял наконец глаза и взглянул на нее.
- Поймите же! Если вы не соберете хотя бы восемьсот тысяч лир, не вижу, как вам удастся погасить долг, не продав виллу.
Мариаграция вдруг осознала, что перед нею разверзлась пропасть. Она побледнела и умоляюще посмотрела на Лео, но тот сосредоточенно разглядывал сигарету и даже не счел нужным ее приободрить.
- Это означает, - сказала Карла, - что нам предстоит оставить виллу и перебраться в небольшую, скромную квартиру?
- Совершенно верно, - подтвердил Микеле.
Снова воцарилось молчание.
Теперь Мариаграцию охватил самый настоящий ужас. До сих пор она и слышать не желала о бедняках и очень сердилась, когда о них упоминали. Она вообще не признавала, что существуют люди, жизнь которых проходит в невзгодах и тяжком труде. "Им живется много лучше, чем нам, - неизменно говорила она. - Мы - восприимчивее, тоньше и потому страдаем куда сильнее". И вот теперь ей придется смешаться с ними, пополнить ряды жалких неудачников. Подобное же чувство отвращения, страха и унижения она испытала, когда однажды очутилась в маленькой машине среди грозно орущей толпы оборванцев-забастовщиков. Еще больше, чем неизбежная нужда и лишения, ее пугала мысль о том, как к ней отнесутся и что будут говорить ее прежние знакомые, сплошь уважаемые, богатые, респектабельные люди. Это угнетало ее и жгло, как огнем. Она уже видела себя бедной, одинокой, без друзей, без развлечений: Не будет больше ни балов, ни праздников, ни светских застольных бесед при свете люстр. Ее и двух ее детей ждет полное забвение и беспросветное одиночество.
Она побледнела еще сильнее. "Я должна поговорить с Лео наедине, - думала она. - Без Карлы и без Микеле. Мои ласки убедят его, и он все поймет". Она посмотрела на Лео.
- Все-таки дайте мне отсрочку, Мерумечи, - искательно проговорила она. - А уж деньги мы как-нибудь раздобудем.
- Но как? - с легкой иронической улыбкой спросил Лео.
- Ну, возьмем ссуду в банке… - неуверенно проговорила Мариаграция.
Лео засмеялся.
- Ах, в банке! - Он наклонился к Мариаграции. - Банки, - отчеканивая каждый слог, сказал он, - не дают ссуду без надежных гарантий. Особенно теперь, когда все нуждаются в наличных. Но допустим, они согласятся. Какую гарантию вы сможете им представить, уважаемая синьора?
"На его доводы трудно что-либо возразить", - подумал про себя Микеле.
Речь шла о его судьбе, он должен был бы возмутиться, затеять спор с этим наглым типом. "Ведь для нас это вопрос жизни или смерти, мы в любую минуту рискуем оказаться нищими, буквально без гроша в кармане". Но как он ни пытался взвинтить себя, предстоящее разорение оставляло его равнодушным. Словно он видел, как тонет чужой человек, смотрел и даже пальцем не хотел пошевелить.
Совсем иначе повела себя Мариаграция.
- Вы уж дайте нам отсрочку, - твердо сказала она, выпрямившись в кресле. - Можете не сомневаться, - точно в срок получите ваши деньги, все, до последнего чентезимо.
Лео мягко улыбнулся и покачал головой.
- Я и не сомневаюсь. Но тогда зачем вам отсрочка?… Если вы найдете способ через год достать нужную сумму, то почему бы не прибегнуть к этому способу сейчас и не расплатиться сразу же?
Он наклонился к Мариаграции. В его лице было столько спокойствия и уверенности, что она испугалась. Перевела растерянный взгляд с Лео на Микеле и затем на Карлу. "Значит, моих слабых, неопытных детей ждут тяжкие лишения?" Ее захлестнула волна неудержимой материнской любви.
- Послушайте, Мерумечи, - доверительным тоном сказала она. - Вы - друг семьи… с вами я могу быть совершенно откровенной… Речь идет не обо мне, не для себя прошу я об отсрочке, я готова жить даже на чердаке. - Она воздела очи к потолку. - Богом клянусь, я не о себе думаю. Но Карла уже на выданье… Вы знаете жизнь… В тот самый день, когда мы покинем виллу и переберемся на какую-нибудь грошовую квартиру, все отвернутся от нас… Так уж люди устроены… И тогда о замужестве дочери нечего будет и мечтать.
- Ваша дочь, - с притворным участием сказал Лео, - так красива, что на нее всегда найдутся претенденты.
Он посмотрел на Карлу и незаметно ей подмигнул. Карлу переполнял гнев, она с трудом сдерживалась.
"Кто захочет на мне жениться, - хотелось ей крикнуть матери, - когда в доме хозяйничает этот человек, а ты разорилась?!" Ее оскорбляла и унижала бесцеремонность, с какой мать, которая обычно совсем не заботилась о ней, теперь, в споре с Лео, прикрывалась ею как щитом. С этим надо покончить раз и навсегда. Она отдастся Лео, и тогда уже никто не возьмет ее в жены. Она посмотрела Мариаграции прямо в лицо.
- Обо мне, мама, не волнуйся, - твердо сказала она. - Я в этой истории мало что значу, и, пожалуйста, меня в нее не впутывайте.
И тут сидевший в углу Микеле рассмеялся горько, с наигранной веселостью. Мариаграция повернулась к нему.
- Знаешь, кто первым от нас отвернется, когда мы покинем виллу?! - воскликнул он с едким сарказмом, хотя в душе оставался совершенно равнодушным. - Догадываешься?
- Право, не знаю.
- Лео, наш Лео.
Лео протестующе взмахнул рукой.
- А, вы, Мерумечи! - в сильном волнении повторила Мариаграция и пристально посмотрела на любовника, словно желая прочесть на его лице, способен ли он на подобное предательство. Внезапно глаза ее блеснули, и она сказала, грустно усмехнувшись: - Ну конечно… Наверняка… А я-то, глупая, надеялась!.. Знаешь, Карла, - добавила она, обращаясь к дочери, - Микеле прав… Первым, кто сделает вид, будто вообще незнаком с нами, будет Мерумечи. Разумеется, не забыв вначале получить свои деньги… И не пытайтесь возражать, - продолжала она со злой улыбкой, - вы не виноваты, все мужчины таковы… Могу поклясться, что вы пройдете мимо с одной из ваших милых элегантных приятельниц, даже не удостоив меня взглядом. Отвернетесь… Да, да… дорогой мой, отвернетесь… Я готова повторить это под пытками. - Она умолкла на миг. - Ведь даже Христа, - с горькой покорностью судьбе заключила она, - предали его лучшие друзья.
Захлестнутый бурным потоком обвинений, Лео положил сигарету.
- Ты, - сказал он, обращаясь к Микеле, - мальчишка, и потому не стоит обращать на тебя внимания. Но как вы, синьора, могли подумать, что я из-за каких-то там денег способен бросить своих лучших друзей! От вас я ничего подобного не ожидал! - воскликнул он, повернувшись к Мариаграции. - Воистину не ожидал. - Он покачал головой и снова взял сигарету.
"Какой фарисей!" - с невольным восхищением подумал Микеле. Внезапно он вспомнил, что его ограбили, унизили, втоптали в грязь достоинство матери! "Нужно оскорбить этого наглеца, - подумал он, - устроить скандал". И он понял, что за вечер упустил, и безвозвратно, множество куда более благоприятных возможностей для ссоры. К примеру, когда Лео отказался дать им отсрочку.
- Не ожидал, да? - сказал он, откинувшись на спинку стула и скрестив ноги. И после мгновенного колебания добавил: - Ты негодяй.
Все обернулись. Мариаграция изумленно посмотрела на сына. Лео медленно вынул изо рта сигарету.
- Что ты сказал?
- Я хотел сказать, - выдавил из себя Микеле, вцепившись в ручки кресла и не находя в своем равнодушии истинных причин, подвигнувших его на столь жестокое оскорбление, - что Лео… нас разорил… а теперь притворяется нашим другом… Хотя на самом деле никогда им не был…
В ответ - осуждающее молчание сестры и матери.
- Послушай, Микеле, - сказал наконец Лео, буравя его своими невыразительными глазами, - я еще раньше замечал, что тебе, не знаю уж почему, непременно хочется затеять со мной ссору… Сожалею, но тебе это не удастся. Будь ты мужчиной, я бы ответил тебе, как положено… Но ты безответственный мальчишка… Поэтому тебе лучше всего пойти и хорошенько выспаться. - Он умолк и снова сунул в рот сигарету. - Надо же такое придумать, - со злостью сказал он. - В тот самый момент, когда я хотел предложить вам более выгодные условия.
Снова воцарилась тишина.
- Мерумечи прав, - нарушила молчание Мариаграция. - Не он нас разорил… И потом, он всегда был нам другом… Почему же ты его так грубо оскорбил?
"Теперь ты же его и защищаешь!" - подумал Микеле. Ему противны были эти люди, да и сам он был себе противен. "Знали бы вы, насколько все это мне безразлично", - хотелось ему крикнуть в ответ. Взволнованная, дрожащая за свою судьбу мать, растерянная Карла, лицемер Лео, все они показались ему сейчас нелепыми марионетками. И все-таки он завидовал даже им, - ведь они жили реальной жизнью и всерьез воспринимали слово "негодяй", как оскорбление. А для него их жесты, слова и чувства были всего лишь бессмысленной игрой, притворством… Но он решил идти до конца.
- Все, что я сказал, - чистая правда, - без всякого внутреннего убеждения проговорил он. - И я…
Лео, возмущенный донельзя, брезгливо пожал плечами.
- Прошу тебя, не мели ерунды, - прервал он Микеле, с ожесточением стряхивая пепел. - Очень тебя прошу.
Мариаграция уже собралась прийти ему на помощь и завела свое обычное: "Ты глубоко ошибаешься, Микеле", - как вдруг дверь приоткрылась, и в просвете показалась белокурая женщина.
- Можно? - спросила она. Все обернулись на голос и на луч света, пробившийся сквозь полутьму.
- А, это ты, Лиза! - воскликнула Мариаграция. - Входи, входи.
Дверь растворилась, и Лиза вошла в гостиную. Длинное синее пальто мягко облегало ее немного грузное тело. Ноги у нее были тоненькие, как спички, тогда как плечи - округлые и полные, отчего украшенная серебристой шляпой-цилиндром голова, и без того маленькая, казалась просто крохотной. И хотя пальто было широкое, свободного покроя, грудь и полные бедра выпирали, впечатляя своими формами. Тем более удивительной была худоба ног с узенькими лодыжками, которые виднелись из-под широкого пальто.
- Я не помешала? - спросила Лиза, подходя поближе. - Час поздний… Но я ужинала тут неподалеку и не удержалась от искушения заглянуть к вам…
- Ну, что ты, что ты! - воскликнула Мариаграция. Она встала и пошла навстречу приятельнице. - Раздевайся, снимай пальто.
- Нет, нет! - сказала Лиза. - Посижу минутку и пойду… Хотя, пожалуй, расстегнусь… тут очень жарко…
Она расстегнула пояс, и стало видно, что на ней блестящее шелковое платье - голубые цветы на черном фоне. Она поздоровалась с Карлой: "Добрый вечер, Карла", - с Лео: "А, Мерумечи, вы, как всегда, уже тут!" - с Микеле: "Как поживаешь, Микеле?" - и села на диван рядом с Мариаграцией.
- Какое у тебя, Лиза, красивое платье! - воскликнула та, распахнув на приятельнице пальто. - Ну, что новенького?
- Увы, новостей никаких, - ответила Лиза, оглядываясь вокруг. - Но почему вы так взволнованы? Можно подумать, что вы спорили, а я своим появлением помешала вам!
- Вовсе нет, - возразил Лео, загадочно поглядев сквозь клубы дыма на Лизу. - Напротив, все мы в самом благодушном настроении.
- Беседовали о разных пустяках, - сказала Мариаграция. Она взяла коробку сигарет и протянула приятельнице.
- Кури!
И тут, как всегда некстати, в разговор вмешался Микеле.
- Ты не ошиблась, - сказал он, слегка наклонив голову и пристально глядя на Лизу. - Мы спорили, и ты своим появлением прервала наш спор.
- Ах, вот как! - воскликнула Лиза, ехидно улыбаясь. И, не вставая с кресла, добавила: - Так я ухожу, ухожу!.. Весьма сожалею, что помешала вашему семейному совету.
- Ничуть не помешала, - возразила Мариаграция и с гримасой неодобрения бросила сыну: - Глупец!
- Я - глупец? - как эхо, повторил Микеле. "Поделом мне, - подумал он. - Конечно. Я и есть глупец… Только глупца могут волновать твои страхи и сомнения…" Он ощутил полнейшее безразличие и тоску. Обвел взглядом полутемную гостиную, лица сидевших рядом. Ему показалось, что Лео смотрит на него с насмешкой, на его пухлых губах змеилась издевательская улыбочка. Решительный, твердый мужчина наверняка сумел бы обидеться и затеять ссору… А он, Микеле, - нет. Он испытывал сейчас чувство превосходства, презирал и жалел этих людей… Но, увы, оставался равнодушным… Все-таки, вопреки своему желанию, он вновь попробовал возмутиться. "Я должен его оскорбить", - убеждал он себя.
Он взглянул на Лео.
- Хотел бы я знать, - глухим голосом спросил он, - чему ты улыбаешься?
- Я улыбаюсь?! - с притворным изумлением воскликнул Лео. - Клянусь, мне даже…
- И все же я хотел бы знать, - с трудом, повысив голос, повторил Микеле. Однажды в трамвае он был свидетелем ссоры между двумя синьорами, одинаково толстыми и надменными. Каждый из них, призвав вначале в свидетели пассажиров и грозно перечислив свое звание, высокое положение, фронтовые ранения, - словом, все, что могло впечатлить присутствующих, лишь затем, чтобы окончательно сокрушить врага, перешел на крик, после чего действительно рассвирепел. Так и надо ссориться, так он и поступит.
- Не думай, что при Лизе я не решусь повторить свои слова… Повторяю… Ты негодяй!
Все уставились на него.
- Ну это уже слишком! - возмутилась Мариаграция. Лиза с любопытством смотрела на Микеле.
- Что случилось? - спросила она.
Лео не пошевелился и не подал виду, что оскорблен. Лишь громко, презрительно и зло расхохотался.
- Великолепно… просто великолепно!.. Уж и улыбнуться нельзя.
Внезапно он встал и, стукнув кулаком по столу, процедил:
- Шути, да знай меру. С меня довольно… Либо Микеле извинится, либо я ухожу.
Все поняли, что дело принимает скверный оборот и что громовой хохот Лео был лишь предвестием бури.
- Мерумечи совершенно прав, - властным голосом сказала Мариаграция, сурово глядя на Микеле. Сейчас она не испытывала к сыну ничего, кроме неприязни, - больше всего она боялась, что любовник воспользуется благоприятным случаем и порвет с ней. - Твое поведение - отвратительно, и я требую, чтобы ты извинился перед Мерумечи.
- Но… Не понимаю?… Почему Мерумечи - негодяй? - изумлялась Лиза, явно желая подлить масла в огонь. Лишь Карла сидела неподвижно и молчала. Она испытывала отвращение и тягостную дурноту и чувствовала, что жалкие, ничтожные события этого дня вот-вот переполнят чашу ее терпения. Прищурив глаза, она с болью следила за тупыми, возбужденными лицами остальных.
- Ах, приказываешь! - не скрывая иронии, сказал Микеле. - А если я не подчинюсь?
- Тогда ты доставишь большое огорчение своей матери, - с театральным пафосом ответила Мариаграция.
Микеле молча глядел на нее. "Доставишь большое огорчение своей матери", - повторил он про себя, и фраза показалась ему хотя и выспренной, но полной глубокого смысла. "Конечно, - с омерзением подумал он, - обидели Лео… ее любовника… И она сразу вспомнила про оскорбленное материнское достоинство". Но фраза оставалась прежней: "Ты доставишь большое огорчение своей матери", - отвратительной и неопровержимой. Он отвел взгляд от ее печального лица. И как-то сразу забыл о своем твердом решении быть честным и беспощадным. "В конце концов мне безразлично, - подумал он… - Почему бы и не извиниться и тем самым избавить ее от огорчения?" Он поднял голову. Нет, все равно он скажет правду, покажет им, до какой степени все это оставляет его равнодушным.
- Значит, вы думаете, - начал он, - что я не хочу извиниться перед Лео?… Если бы вы знали, как мне все надоело!
- Ничего не скажешь, приятные я слышу речи… - прервала его Мариаграция.
- Как мало это меня трогает, - разгорячившись, продолжал Микеле. - Вы даже не представляете себе!.. Словом, можешь не волноваться, мама… Если хочешь, я не только извинюсь, но и поцелую вашему Лео ноги.
- Ни за что не извиняйся, - подала голос Лиза, которая с величайшим вниманием следила за происходящим.
Все посмотрели на нее.
- Покорно тебя благодарю! - оскорбленным тоном воскликнула Мариаграция. - Как ты смеешь настраивать Микеле против собственной матери?!