- Как будто да. Я что-то никогда не задавался таким вопросом. Разве те, кому хорошо, задумываются над собой? Живешь день за днем.
- Доверяетесь волне, которая вас несет, - с завистью сказал Куэрри. - А женщина вам не бывает нужна?
- Та единственная, которая была нужна мне, - сказал доктор, - умерла.
- Вот почему вы сюда приехали.
- Ошибаетесь, - сказал Колэн. - Ее могила в ста ярдах отсюда. Она была моей женой.
Глава вторая
За последние три месяца строительство больницы сильно двинулось вперед. Строительная площадка уже не была похожа на раскопки древней римской виллы - поднялись стены, оконные проемы дождались проволочных сеток. Теперь уже можно было высчитать, когда начнут крыть крышу. Видя, что дело идет к концу, прокаженные приналегли на работу. Куэрри шел по недостроенному зданию вместе с отцом Жозефом, они, точно призраки, проходили сквозь несуществующие двери, проникали в помещения, которых еще не было: в будущую операционную, в рентгеновский кабинет, в комнату, где со временем поставят бачки с парафином для изъязвленных рук, в диспансер, в обе главные палаты.
- Что вы будете делать, - спросил отец Жозеф, - когда мы тут все кончим?
- А вы, отец?
- Вообще-то все зависит от настоятеля и доктора, но мне хотелось бы построить школу, где увечные могли бы учиться ремеслам. Если не ошибаюсь, это называется курс восстановительной терапии. Сестры проводят кое с кем индивидуальные занятия, но африканцы, и в особенности увечные, не так уж жаждут, чтобы в них видели отдельных индивидуумов. Выделяться из массы никому не хочется. На общих занятиях, когда можно и посмеяться и пошутить, они бы усвоили все гораздо быстрее.
- Ну а потом куда бы вы пошли?
- На ближайшие двадцать лет строительной работы хватит, и даже если будем строить одни уборные.
- Ну, тогда и я, отец, не останусь без дела.
- Архитектора жалко использовать не по назначению. Ведь у нас простые строительные работы, и больше ничего.
- Я теперь тоже строитель.
- Разве вам не хочется еще разок повидать Европу?
- А вам, отец?
- Я дело другое. Членам нашего Ордена почти все равно где жить, что в Европе, что здесь: несколько домиков, очень похожих на здешние, такие же в них комнаты, такая же часовня (даже распятия одинаковые), те же классы, та же еда, одежда и такие же лица вокруг. Но ведь для вас Европа это нечто гораздо большее - для вас это театры, друзья, рестораны, бары, книги, магазины, общество равных вам. Там вы будете, как говорится, пожинать славу.
Куэрри сказал:
- Я доволен своей жизнью здесь.
Близилось время обеда, и они пошли к миссии мимо дома, где жили монахини, мимо домика доктора, мимо убогого маленького кладбища. За кладбищем следили плохо - служение живым отнимало у миссионеров слишком много времени. О могилах вспоминали только в день поминовения усопших, и тогда на каждой, будь она языческая или христианская, вечером горела свеча или фонарь. Приблизительно у половины могильных холмиков были кресты - простые и все одинаковые, как на братских могилах солдатских кладбищ. Теперь Куэрри знал, где лежит мадам Колэн. На ее могиле креста не было, и она немного отстояла от других, но такая обособленность объяснялась только тем, что рядом с ней когда-нибудь должен был лечь и сам доктор.
- Надеюсь, вы тут и для меня найдете местечко, сказал Куэрри. - Стоить будет недорого - креста не понадобится.
- С отцом Тома это так просто не уладишь. Он будет доказывать, что, поскольку вас крестили, вы христианин на веки вечные.
- Значит, придется умирать до его возвращения.
- Тогда поторапливайтесь. Он, того и гляди, пожалует.
Миссионерам и тем дышалось свободнее без отца Тома, этот человек был до такой степени всем неприятен, что даже вызывал к себе жалость.
Слова отца Жозефа оказались пророческими. Занятые осмотром новой больницы, они пропустили мимо ушей звон колокола с парохода ОТРАКО. Отец Тома уже был на берегу с картонной коробкой, заменявшей ему чемодан. Он поздоровался с ними, стоя у входа в свою комнату, как-то необычно, взволнованно, точно хозяин, встречающий гостей.
- Как видите, отец Жозеф, я вернулся раньше времени.
- Да, видим, - сказал отец Жозеф.
- А, мосье Куэрри! Мне надо поговорить с вами об одном очень важном деле.
- Да?
- Все в свое время. Терпение, терпение. За мое отсутствие произошло столько нового.
- Не мучайте нас неизвестностью! - сказал отец Жозеф.
- За обедом, за обедом, - ответил отец Тома и, точно дароносицу, подняв над головой картонную коробку, вошел с ней к себе.
В окне соседней комнаты они увидели настоятеля. Он совал головную щетку, клеенчатый мешочек с губкой и ящик сигар в рюкзак цвета хаки, который сохранился у него с последней войны и, в качестве воспоминания, последовал за ним на другой конец света. Он снял распятие со стола и, обернув его носовыми платками, тоже положил в рюкзак. Отец Жозеф сказал:
- Что-то мне все это не нравится.
За обедом настоятель молчал и о чем-то сосредоточенно думал. Отец Тома сидел справа от него. Он крошил кусок хлеба с непроницаемым, значительным видом. Настоятель заговорил, только когда обед кончился. Он сказал:
- Отец Тома привез мне письмо. Епископ вызывает меня в Люк. Я могу пробыть в отлучке несколько недель и даже месяцев и потому прошу отца Тома заместить меня на время моего отсутствия. Вы, отец, единственный, - добавил он, - у кого найдется время на возню с отчетами.
Это должно было служить извинением перед остальными миссионерами и завуалированным упреком по адресу отца Тома, который уже успел возомнить о себе. В нем не осталось почти ничего общего с тем неуверенным, жалким существом, каким он был всего месяц назад. Видимо, повышение в должности, даже временное, служит хорошим тонизирующим средством, когда человек начинает выдыхаться.
- Можете быть уверены, все будет в порядке, - сказал отец Тома.
- Я уверен в каждом из вас. Моя работа здесь самая маловажная. Вот отец Жозеф строит больницу, брат Филипп следит за динамо, а я ни того, ни другого не умею.
- Постараюсь, чтобы мои школьные дела не пострадали от этого, - сказал отец Тома.
- Я уверен, что вы со всем справитесь, отец. Мои обязанности отнимут у вас не так уж много времени, вы сами в этом убедитесь. Начальник - при всех обстоятельствах лицо заменимое.
Чем беднее наша жизнь, тем больше мы страшимся перемен. Настоятель прочел молитву и огляделся по сторонам в поисках своих сигар, но они были уже в рюкзаке. Он закурил сигарету, предложенную Куэрри, и она "сидела" на нем так же неуклюже, как если бы ему пришлось сменить сутану на обычный мужской костюм. Миссионеры, не привыкшие к проводам, стояли грустные. Куэрри чувствовал себя посторонним, попавшим в чужой дом, когда там горе.
- Больницу, наверно, достроят раньше, чем я вернусь, - печально проговорил настоятель.
- Конек без вас ставить не будем, - ответил отец Жозеф.
- Нет, нет! Обещайте ничего из-за меня не откладывать. Отец Тома, вот вам мое последнее наставление: конек ставьте без промедлений и отпразднуйте это событие шампанским… если найдете жертвователя.
Тихое, однообразное житье-бытье заставляло их забывать на долгие годы, что они здесь на послушании, но сейчас это сразу вспомнилось. Кто знает, что ждет настоятеля, какой обмен письмами мог произойти между епископом и начальством в Европе? Настоятель рассчитывал вернуться через несколько недель (епископ, пояснил он, хочет о чем-то посоветоваться с ним), но все они отлично понимали, что его могут и вовсе не вернуть сюда. Может быть, где-то уже принято решение об этом. Они не выказывали своих чувств и только с душевной любовью смотрели на него, как смотрят на умирающего (все, кроме отца Тома, который уже пошел перетаскивать свои бумаги в настоятельский кабинет), и настоятель тоже смотрел на них и на стены неуютной трапезной, где прошли его лучшие годы. Отец Жозеф говорил правильно: куда ни поедешь, жилье всюду одинаковое, трапезные отличаются одна от другой не больше, чем колониальные аэровокзалы, но именно поэтому человек и отмечает малейшие различия между ними. Всюду и везде на стене будет висеть цветная репродукция портрета папы, но вот у этой в правом уголке коричневое пятно, потому что прокаженный, который окрашивал рамку, нечаянно мазнул тут кистью. Стулья в трапезной тоже были сделаны прокаженными по тому казенному образцу, который полагается в учреждениях мелким служащим. Такие тоже можно было увидеть в каждой миссии, но один из здешних стульев считался ненадежным; с тех пор как приезжий миссионер, отец Анри, попытался проделать на нем цирковой номер с балансированием на спинке, его всегда отставляли к стене. Даже книжный шкаф отличался своим особым недостатком: верхняя полка у него была немного перекошена, а рядом на стене виднелись пятна, которые напоминали каждому что-то свое. На других стенах и пятна будут похожи на что-то другое. Куда ни переберешься, имена у твоих коллег почти те же (популярных святых, в честь которых чаще всего называют, не так уж много), но тамошний отец Жозеф будет не совсем таким, как здешний.
С реки донесся зов пароходного колокола. Настоятель вынул сигарету изо рта и посмотрел на нее, будто недоумевая, как она туда попала. Отец Жозеф сказал:
- Надо бы выпить вина.
Он поискал в буфете и вынул оттуда бутылку, уже наполовину распитую несколько недель назад по случаю праздника. Все-таки каждому по наперстку хватило.
- Bon voyage, отец.
Пароходный колокол ударил еще раз. Отец Тома заглянул в дверь и сказал:
- А не пора ли, отец?
- Да. Только схожу за своим рюкзаком.
- Вот он, - сказал отец Тома.
- Ну, тогда… - Настоятель украдкой снова оглядел комнату: пятно на портрете, сломанный стул, кривая полка.
- Благополучного возвращения, - сказал отец Поль. - Я пойду позову доктора Колэна.
- Нет, нет, он сейчас отдыхает. Мосье Куэрри объяснит ему, почему так получилось.
Они пошли проводить его до берега, рюкзак нес отец Тома. У сходней настоятель взял его и перекинул за спину привычным солдатским движением. Он тронул отца Тома за локоть:
- По-моему, бухгалтерия у меня должна быть в порядке. В следующем месяце постарайтесь задержать отчеты как можно дольше… а вдруг я вернусь.
Он неуверенно помолчал и добавил с извиняющейся улыбкой:
- Берегите себя, отец Тома. Постарайтесь без излишней экзальтации.
И через несколько минут пароход и река увезли его от них.
Отец Жозеф и Куэрри вместе возвращались домой. Куэрри спросил:
- Почему он выбрал именно отца Тома? Любой из вас живет здесь гораздо дольше его.
- Как настоятель сказал, так оно и есть. Мы все выполняем определенные обязанности, но, откровенно говоря, отец Тома единственный среди нас, кто хоть что-то смыслит в счетоводстве.
Куэрри лег в постель. В это время дня из-за жары нельзя было ни работать, ни даже спать, разве только по несколько минут, неглубоким сном. Ему приснилось, будто он уезжает вместе с настоятелем, но во сне они ехали почему-то не к Люку, а в обратную сторону. Пароход шел по сужающемуся руслу, все дальше и дальше забираясь в гущу джунглей, и теперь это был не пароход, а епископская баржа. В епископской каюте лежал покойник, и они с настоятелем везли его хоронить в Пенделэ. Удивительно, откуда он взял тогда, что лепрозорий самая крайняя точка для епископской баржи? Ведь сейчас он едет на ней все дальше и дальше в глубь страны.
Его разбудил скрип стула. Наверно, это баржа задела днищем подводную корягу. Он открыл глаза и увидел отца Тома, который сидел возле его кровати.
- Я не хотел вас будить, - сказал отец Тома.
- Я не спал, так - дремал немножко.
- Один ваш друг просил меня кое-что передать вам, - сказал отец Тома.
- У меня нет друзей в Африке, кроме тех, что я нашел здесь.
- У вас их больше, чем вы думаете. Я говорю о мосье Рикэре.
- Рикэра я своим другом никогда не считал.
- Да, верно, это человек немножко несдержанный, но перед вами он просто преклоняется. Его жена что-то ему рассказала, и он теперь жалеет, что говорил о вас с английским журналистом.
- Значит, жена гораздо умнее его.
- К счастью, все получилось как нельзя лучше, - сказал отец Тома, - и этим мы обязаны мосье Рикэру.
- Как нельзя лучше?
- Англичанин написал о вас просто великолепно и о нас тоже.
- Как, уже?
- Первый очерк он передал из Люка по телеграфу. Мосье Рикэр ходил на почту вместе с ним. Он поставил условием, что ему дадут прочитать написанное. Мосье Рикэр, конечно, не пропустил бы ничего такого, что могло бы повредить нам. Ваша работа там просто превозносится. Первый очерк уже появился на французском языке в "Пари-диманш".
- В этой газетенке?
- У нее широкий круг читателей, - сказал отец Тома.
- Она печатает одни сплетни!
- Тем не менее там все-таки заинтересовались вашим посланием, а это делает им честь.
- Каким посланием? О чем вы?
Он резко повернулся на другой бок и лег лицом к стене, чтобы не видеть подобострастно-въедливого взгляда отца Тома. Зашуршала бумага - отец Тома вынимал что-то из кармана сутаны. Он сказал:
- Разрешите мне прочитать вам оттуда. Уверяю вас, вы получите большое удовольствие. Очерк называется "Зодчий душ человеческих. Отшельник с берегов Конго".
- Набор слов! Тошно слушать! Право, отец, писания этого человека меня совершенно не интересуют.
- Вы слишком суровы к нему. А я очень жалею, что не успел показать эту вырезку настоятелю. Тут слегка перепутано название нашего Ордена, но чего же еще ждать от англичанина? Послушайте хотя бы самый конец. "Когда один знаменитый политический деятель Франции уединился в глуши, сложив с себя бремя государственных забот, мир протоптал дорогу к его двери".
- Он все путает, - сказал Куэрри. - Решительно все. Это был писатель, а не политический деятель. И писатель американский, а не французский.
- Зачем же придираться к мелочам? - укоризненно проговорил отец Тома. - Слушайте дальше: "Весь католический мир обсуждал таинственное исчезновение знаменитого архитектора Куэрри. Того самого Куэрри, творческий диапазон которого простирается от современнейшего храма, построенного им в Соединенных Штатах, - настоящего дворца из стекла и стали, до крохотной белой доминиканской капеллы на Лазурном берегу…"
- Теперь он путает меня с этим дилетантом Матиссом, - сказал Куэрри.
- Не обращайте внимания на мелочи.
- Я надеюсь, в ваших же интересах, что евангелисты были повнимательнее к мелочам, не то что мистер Паркинсон.
- "Знаменитого архитектора уже давно не видели в тех ресторанах, где он был завсегдатаем. Я выслеживал его от любимого им "Седла барашка"…"
- Это же несусветная чепуха! За кого он меня принимает - за гурманствующего туриста, что ли?
- "…до самого сердца Африки. Недалеко от тех мест, где Стэнли, окруженный дикими племенами, когда-то разбил свой лагерь, след Куэрри наконец-то отыскался".
Отец Тома поднял голову и сказал:
- Вот тут он в самых лестных словах отзывается о нашей работе. "Самоотверженность… беззаветное служение делу… белоснежные одежды, беспорочная жизнь". По-моему, у него определенно есть чувство стиля. "Что подвигло великого Куэрри пожертвовать карьерой, которая принесла ему славу и богатство, и посвятить себя служению неприкасаемым? Я был не в силах задать ему этот вопрос, ибо, когда мои поиски подошли к концу, меня в бессознательном состоянии, в сильнейшем приступе лихорадки, снесли на берег из пироги - утлой скорлупки, в которой я проник в те места, что Джозеф Конрад назвал "Сердцем Тьмы". Своим спасением я обязан горстке верных туземцев, сопровождавших меня в моем путешествии по Великой реке и выказавших мне такую же преданность, с какой их деды служили Стэнли".
- Дался ему этот Стэнли, - сказал Куэрри. - Сколько путешественников побывало в Центральной Африке, но англичане, видно, больше ни о ком не слышали.
- "Когда я очнулся, пальцы Куэрри нащупывали мой пульс, глаза Куэрри не отрывались от моих глаз. И тут я понял, что этого человека окружает великая тайна".
- Неужели вам в самом деле нравится эта белиберда? - спросил Куэрри. Он рывком поднялся и сел на кровати.
- Жития многих святых написаны гораздо хуже, - сказал отец Тома. - Стиль дела не решает. Намерения у него были благие. Может, не вам об этом судить? Слушайте дальше: "О существе этой тайны я услышал из уст самого Куэрри. Хотя говорил он со мной так, как, может статься, ему никогда ни с одной душой человеческой не приходилось говорить, - столько жгучего раскаяния и сожалений о прошлом, не менее колоритном и озорном, чем прошлое святого Франциска, проведшего юность в темных закоулках городка на реке Арне…" Как жалко, - грустно сказал отец Тома, - что меня не было, когда вы все это рассказывали. Следующий абзац я опускаю, там главным образом о прокаженных. Он, видимо, заметил только увечных, что очень жаль, так как это создает довольно мрачное представление о нашей жизни здесь.
В роли настоятеля отец Тома был более благосклонен к миссии, чем месяц назад.
- А вот тут он, по его собственному выражению, подходит к самой сути дела. "Разгадку тайны мне поведал ближайший друг Куэрри - некто Андрэ Рикэр, управляющий местной пальмовой плантацией. Это, видимо, очень похоже на Куэрри: из скромности таиться от миссионеров, давших ему работу здесь, и с такой готовностью открыть душу этому плантатору - человеку, которого вы меньше всего ожидали бы видеть в роли ближайшего друга великого архитектора. "Хотите знать, какая им движет пружинка? - спросил меня мосье Рикэр. - Любовь, беззаветная, самоотверженная любовь, не ведающая ни барьеров классовых различий, ни разницы в цвете кожи. Мне не приходилось встречать человека, столь умудренного в вопросах веры. Вот за этим самым столом мы допоздна сидели с великим Куэрри и говорили о природе божественной любви". Как видите, обе половины этой странной натуры смыкаются: мне Куэрри рассказывал о женщинах, которых он любил в Европе, а своему другу на фабрике, затерянной в джунглях, - о любви к Богу. В век атома миру нужны святые. Когда один знаменитый политический деятель Франции уединился в глуши, сложив с себя бремя государственных забот, мир протоптал дорогу к его двери. И мир, который отыскал Швейцера в Ламберне, безусловно сумеет найти путь и к отшельнику с берегов Конго". По-моему, без упоминания о святом Франциске вполне можно было обойтись, - сказал отец Тома. - Чего доброго, истолкуют как-нибудь неправильно.
- Сколько же тут вранья! - воскликнул Куэрри. Он встал с кровати и подошел к чертежной доске с наколотым на нее листом ватмана. Он сказал: - Я не допущу, чтобы этот человек…
- Что вы хотите? Журналист, - сказал отец Тома. - Такие преувеличения у них в порядке вещей.
- Я не о Паркинсоне. Для него это работа. Рикэр - вот я о ком. Я никогда не говорил с Рикэром ни о любви, ни о Боге.