- Если увидишь, что на буфете стоит целый графин, тогда пожалуйста. Не то получится неловко.
Мари Рикэр с серьезным лицом выслушала наставление и перевела взгляд с мужа на скучную в своем однообразии стену джунглей. Единственная тропинка, уводившая в лесную чащу, была занавешена циновками, чтобы никто из белых не видел, как там будут справлять праздничные обряды.
- Ты слышала, что я сказал, дорогая?
- Да. Я не забуду.
- И еще сандвичи. Не налегай на них, как в прошлый раз. Мы не наедаться туда едем. Это производит дурное впечатление.
- Я ничего в рот не возьму.
- Это тоже не годится. Подумают, ты не ешь, потому что все черствые. А сандвичи у них почти всегда черствые.
Медалька с изображением святого Христофора болталась под ветровым стеклом, как амулет.
- Я боюсь, - сказала Мари Рикэр. - Все это так сложно, а мадам Гэлль к тому же не любит меня.
- Да нет, не в том дело, - добреньким голосом втолковывал ей Рикэр. - Прошлый раз - помнишь? - ты поднялась раньше жены верховного комиссара. Мы, конечно, не обязаны подчиняться здешнему нелепому этикету, но я не хочу, чтобы нас считали выскочками, а по здешним правилам ведущие коммерсанты идут по рангу за государственными служащими. Следи за мадам Кассэн - когда она начнет прощаться.
- Я никак не запомню их фамилий.
- Ну, толстая такая. Ее нельзя не заметить. Да, кстати, если там будет Куэрри, не стесняйся и пригласи его ночевать к нам. В такой дыре чего только не дашь, чтобы поговорить с интеллигентным человеком. Ради Куэрри я даже стерплю этого атеиста доктора Колэна. Вторую кровать можно будет поставить на веранде.
Но ни Куэрри, ни Колэна на приеме у губернатора не было.
- Мне минеральной воды, пожалуйста, если вас не затруднит, - сказала Мари Рикэр.
Из сада всех пригласили в дом, потому что грузовик, разъезжающий в этот час по улицам, обстреливал город зарядами ДДТ и окутывал его ядовитым гигиеническим туманом.
Мадам Гэлль собственными ручками любезно подала Мари Рикэр стакан минеральной воды.
- Вы здесь, кажется, единственные, - сказала она, - кто успел познакомиться с нашим знаменитым Куэрри. Мэр хотел бы получить его автограф для Золотой книги, но он, видимо, безвыездно живет там, в этом скорбном месте. Может быть, вы его оттуда вытащите нам всем на благо?
- Мы с ним еле знакомы, - сказала Мари Рикэр. - Он как-то переночевал у нас, вот и все. И остался-то он только потому, что был разлив. Мне кажется, ему ни с кем не хочется встречаться. Мой муж обещал никому не говорить, что…
- Ваш муж поступил совершенно правильно, рассказав нам. Хорошо бы мы выглядели, если бы не знали, что здесь, у нас, появился знаменитый Куэрри. Какое он на вас произвел впечатление?
- Я с ним почти не говорила.
- По слухам, в некоторых отношениях репутация у него весьма и весьма скверная. Вы читали статью в "Тайме"? Ах что же я? Ведь ваш муж и показал ее нам! Об этом там, конечно, не пишут. Такие слухи ходят о нем в Европе. Впрочем, не надо забывать, что некоторые из великих святых тоже прошли через… как бы это назвать?
- Я слышу, вы говорите о святых, мадам Гэлль? - спросил Рикэр. - Какое у вас всегда прекрасное виски!
- О святых? Нет, не совсем. Мы беседуем о Куэрри.
- Я считаю, - сказал Рикэр, чуть повысив голос, точно наставник в шумном классе, - что со времени Швейцера приезд Куэрри - это, пожалуй, самое важное событие для Африки, и к тому же ведь Швейцер протестант. А какой он великолепный собеседник! Я в этом убедился, когда он ночевал у нас. Вы слышали про его последний подвиг? - Рикэр обратился ко всем сразу, позвякивая кусочками льда в стакане, точно в руках у него был колокольчик. - Две недели назад он, говорят, отправился в джунгли на поиски прокаженного, который сбежал из лепрозория. Провел там всю ночь, молился с ним, уговаривал его и в конце концов уговорил вернуться в лепрозорий и продолжать лечение. Ночью шел дождь, прокаженного трясла лихорадка, и Куэрри согревал его своим телом.
- Какая непосредственность! - воскликнула мадам Гэлль. - Скажите, а он не…
Губернатор был небольшого роста, близорукий, и близорукость придавала ему напряженно-глубокомысленный вид, что же касается его манеры держаться, то он явно рассчитывал на протекторат жены, хотя, подобно всем малым нациям, гордым своей культурой, не очень охотно мирился с ролью сателлита.
Он сказал:
- В мире немало святых и помимо тех, что признаны церковью.
Это заявление официально санкционировало поступок, который иначе мог бы показаться эксцентрическим, а пожалуй, и двусмысленным.
- А кто он такой, этот Куэрри? - спросил управляющего конторой ОТРАКО директор отдела городского хозяйства.
- Говорят, знаменитый архитектор. Вам следовало бы знать. Это по вашей части.
- Но ведь он приехал сюда не как официальное лицо?
- Он помогает миссионерам строить новую больницу в лепрозории.
- Но эти планы я давным-давно утвердил. Зачем им архитектор? Там нужны простые строительные работы.
- Уверяю вас, больница - это только первый шаг, - сказал Рикэр, вмешиваясь в разговор и становясь в центре круга. - Он проектирует современную африканскую церковь. Сам мне на это намекнул. Куэрри - провидец. То, что он строит, останется в веках. Молитва, одетая в камень. А вот и монсеньер. Теперь мы узнаем, как относится к Куэрри церковь.
Епископ был высокий щеголеватый господин с элегантно подстриженной бородкой и маслеными глазками бульвардье прежних времен. Мужчинам он руки не протягивал, великодушно избавляя их от необходимости преклонять колена. Но женщины любили целовать его перстень (невинная форма флирта), и он охотно позволял им это.
- Итак, среди нас появился святой, монсеньер, - сказала мадам Гэлль.
- Вы мне льстите. А как себя чувствует губернатор? Я его что-то не вижу.
- Он пошел отпереть буфет, сейчас нам подадут еще виски. Сказать вам правду, монсеньер, я имела в виду не вас. Мне бы не хотелось, чтобы вы обрели святость - во всяком случае, в ближайшее время.
- Августинианская мысль, - несколько туманно выразился епископ.
- Мы говорили о Куэрри, о нашем Куэрри, - пояснил Рикэр. - Человек с его положением вдруг решает похоронить себя в лепрозории, проводит всю ночь в джунглях около прокаженного, молится с ним. Согласитесь, монсеньер, что такое самопожертвование встречается не часто. Как вы считаете?
- Интересно, он играет в бридж?
Губернаторская реплика была принята как официальное одобрение поступка Куэрри, вопрос же епископа истолковали в том смысле, что мудрая церковь, повинуясь традициям, держит свои оценки при себе.
Епископ согласился выпить orange pressee. Мари Рикэр грустным взглядом проводила его стакан. Она отставила свою минеральную воду в сторону и теперь не знала, куда девать руки. Епископ ласково обратился к ней:
- Вас надо обучить бриджу, мадам Рикэр. У нас осталось слишком мало игроков.
- Я боюсь карт, монсеньер.
- Я благословлю колоду и сам вас научу.
Мари Рикэр не поняла, шутит епископ или нет. На всякий случай она чуть заметно улыбнулась.
Рикэр сказал:
- Не понимаю, как человек масштаба Куэрри может работать с атеистом Колэном. Уверяю вас, этот субъект не понимает значения слова "благотворительность". Помните, я хотел учредить в прошлом году День прокаженного? Он не пожелал иметь к этому никакого касательства. Заявил, что принимать такую благотворительность ему не по средствам. Мы собрали четыреста платьев и мужских костюмов, но Колэн отказался распределить их, потому, видите ли, что на всех этого не хватит и ему придется платить за остальное из собственного кармана, чтобы никто никому не завидовал. Ну помилуйте, с какой стати прокаженным кому-то завидовать? Вам следовало бы побеседовать с ним, монсеньер, о смысле благотворительных деяний.
Но монсеньер уже успел отойти от него, поддерживая под локоть Мари Рикэр.
- Ваш супруг, кажется, очень интересуется этим Куэрри?
- Он рассчитывает, что с ним можно будет поговорить.
- А разве вы такая уж молчальница? - спросил епископ игривым тоном, точно он подцепил ее где-нибудь у кафе на бульварах.
- О том, что его интересует, я не умею говорить.
- О чем же это?
- О свободе воли, и божественной благодати, и… и о любви.
- О любви?.. Бросьте, бросьте! В любви-то вы кое-что смыслите!
- Он не про ту любовь, - сказала Мари Рикэр.
2
К тому времени, когда Рикэры собрались уходить - из-за мадам Кассэн они страшно задержались, - степень опьянения Рикэра достигла опасной черты. От бьющей через край благожелательности он перешел к недовольству - своего рода космическому недовольству, которое вслед за поисками недостатков в других людях обращалось к исследованию его собственных. Мари Рикэр знала, что, если ее муж согласится на этой первоначальной стадии принять снотворное, все еще может обойтись. Забвение придет к нему раньше, чем религиозный подъем, который, подобно распахнутой настежь двери в районе красных фонариков, неизменно приводил к постельным делам.
- Мне иной раз кажется, - сказал Рикэр, - что нашему епископу не хватает возвышенности духа.
- Он был очень мил со мной, - сказала Мари Рикэр.
- Наверно, завел разговор о картах?
- Да, предложил научить меня бриджу.
- Он же знает, что я запрещаю тебе играть в карты.
- Откуда? Я никому об этом не говорила.
- Я не допущу, чтобы моя жена превратилась в типичную колонистку.
- По-моему, она уже превратилась. - Мари добавила чуть слышно: - Хочу быть как все.
Он продолжал раздраженно:
- Здешние дамы только и знают, что болтать целыми днями о всякой чепухе и…
- Ах, если бы я тоже умела болтать! Вот было бы хорошо! Хоть бы кто научил меня!
Так бывало всегда. Кроме минеральной воды, она ничего не пила, а развязывало ей язык его спиртуозное дыхание, будто виски проникало в кровь к ней самой, и то, что она говорила в таких случаях, было недалеко от истины. Истина, коей, по словам евангелиста, полагалось бы "делать нас свободными", раздражала Рикэра, точно заусеница. Он сказал:
- Что за вздор! Перестань рисоваться. Иногда в тебе вдруг появляется что-то общее с мадам Гэлль.
Ночь встречала их своим нестройным хором, и звуки, несшиеся из джунглей и справа и слева, заглушали рокот мотора. Ей вдруг так захотелось пройтись по магазинам, что карабкаются вверх по крутой улице Намюр! Она уставилась в светящуюся приборную доску, пытаясь разглядеть за ней витрину с обувью. Потом вытянула ногу рядом с тормозной педалью и прошептала:
- Я ношу шестой номер.
- Что ты сказала?
- Ничего.
В свете фар она увидела деревянную клетку - будто вдоль дороги шествовал марсианин.
- Завела дурную привычку разговаривать сама с собой.
Она промолчала. Ведь ему не скажешь: мне больше не с кем говорить о кондитерской на углу, о том, как сестра Тереза сломала ногу, о пляже в августе, где я была с родителями.
- Тут большая доля моей вины, - сказал Рикэр, переходя во вторую стадию. - Я этого не отрицаю. Мне не удалось приобщить тебя к истинным духовным ценностям - истинным с моей точки зрения. Чего же еще ждать от управляющего маслобойным заводом? Я не создан для такой жизни. Казалось бы, даже ты должна понять это.
Его самодовольная желтая физиономия, точно маска, висела между ней и Африкой.
Он сказал:
- В молодости мне хотелось стать священником.
С тех пор как они поженились, он говорил ей об этом после выпивки, по крайней мере раз в месяц, и каждый раз она вспоминала их первую ночь в антверпенском отеле, когда он снял с нее свое тело и, точно нетуго набитый мешок, шмякнулся рядом, и тогда ее рука с нежностью коснулась его плеча (жесткого и круглого, как брюква), потому что ей показалось, будто она в чем-то не угодила ему, и он грубо спросил: "Тебе что, мало? Мужчина не может без конца". Потом он лег на бок, отвернувшись от нее; медалька, с которой он никогда не расставался, была закинута за спину во время их объятий и теперь лежала у него ниже поясницы, укоризненно глядя ей в лицо. Она хотела сказать в свое оправдание: "Ты женился на мне по своей воле. Я тоже целомудренная - меня воспитали монахини". Но целомудрие, которому учили в монастыре, связывалось в ее представлении с чистой белой одеждой, со светом и нежностью, а у него оно было как заношенная власяница пустынника.
- Что ты сказала?
- Ничего.
- Я делюсь с тобой самыми сокровенными своими чувствами, а тебе хоть бы что.
Она проговорила жалобным голосом:
- Может, это ошибка?
- Какая ошибка?
- Наш брак. Я была слишком молода.
- Ах, вот как! Значит, я слишком стар и не удовлетворяю тебя?
- Нет, нет!.. Я не…
- Для тебя любовь существует только в одном определенном смысле. Что же, по-твоему, такой любовью обходятся и святые?
- Я не знаю ни одного святого, - в отчаянии проговорила она.
- Ты не допускаешь, что я, человек скромный, способен пройти сквозь непроглядную ночь души? Да где мне! Ведь я всего-навсего твой муж, который спит с тобой в одной постели!
Она прошептала:
- Я ничего не понимаю. Не надо, прошу тебя. Я ничего не понимаю.
- Чего ты не понимаешь?
- Я думала, что любовь должна приносить людям счастье.
- Вот чему тебя учили в монастыре!
- Да.
Он скорчил гримасу и тяжело задышал, отчего в кабине сразу же запахло виски "Бочка 69". Они проехали мимо страшного чучела в кресле; до дома теперь было близко.
- О чем ты думаешь? - спросил он.
Она снова была в магазине на улице Намюр, и пожилой мужчина бережно - так бережно! - надевал ей на ногу туфлю на гвоздике. Она ответила:
- Ни о чем.
Рикэр проговорил неожиданно мягким голосом:
- Какая благоприятная минута для молитвы.
- Для молитвы? - Она поняла, что ссоре конец, но не испытала при этом ни малейшего облегчения, так как знала по опыту, что стоит начаться дождю, жди молнии над самой головой.
- Когда мне не о чем думать, точнее, когда у меня нет ничего такого, о чем думать необходимо, я всегда читаю "Отче наш" и "Аве Мария" и даже покаянную молитву.
- Покаянную?
- Да, приношу покаяние, что понапрасну рассердился на одну милую девочку, которую я люблю.
Его рука легла ей на бедро, и пальцы стали легонько ерзать по шелку, точно в поисках мышцы, за которую можно зацепиться. Ржавеющие на свалке котлы свидетельствовали, что машина приближается к дому, за поворотом мелькнет свет в окне спальни.
Она хотела было пройти прямо к себе, в маленькую душную неуютную комнату, где ей иногда разрешалось ночевать одной во время нездоровья или в опасные дни, но он удержал ее за руку. Да она, собственно, и не надеялась, что удастся улизнуть. Он сказал:
- Ты не сердишься на меня, Мави?
Он всегда начинал по-детски коверкать ее имя, когда намерения у него были отнюдь не детские.
- Нет. Но… сегодня рискованно.
Единственная надежда была, что он не хочет ребенка.
- А, перестань! Я же проверил по календарю, перед тем как выехать.
- Последние два месяца у меня очень запаздывало.
Она купила однажды баллон для спринцевания, но он нашел его и выбросил вон, после чего так долго ее отчитывал за столь чудовищное и противоестественное поведение и с таким чувством распространялся о христианском браке, что лекция эта закончилась в постели.
Он положил ей руку ниже талии и чуть подтолкнул в нужном ему направлении.
- Сегодня, - сказал он, - мы рискнем.
- Но как раз сегодня-то и нельзя. Я обещаю тебе…
- Не за тем церковь соединила нас, Мави, чтобы мы избегали всякого риска. Не надо перебарщивать в надежные дни.
Она проговорила умоляющим голосом:
- Я только на минутку. У меня там все мои вещи, - ей было противно раздеваться под его шарящим взглядом. - Я ненадолго. Обещаю, что ненадолго.
- Я буду ждать тебя, - пообещал и Рикэр.
Она раздевалась, стараясь по возможности оттянуть время, потом достала пижамную кофту из-под подушки. В комнате хватало места только для узенькой металлической кровати, стула, платяного шкафа и комода. На комоде стояла фотография ее родителей - двое счастливых пожилых супругов, которые поженились поздно и произвели на свет только одного ребенка. Там же лежала открытка от двоюродного брата с видом Брюгге и старый номер журнала "Тайм". Под комодом у нее был спрятан ключ, и она отперла им нижний ящик. В этом ящике помещался ее тайный музей: подозрительно новенький требник, подаренный ей в день ее первого причастия, морская раковина, программа концерта в Брюсселе, однотомное школьное издание "Истории католической церкви в Европе" Андрэ Лежена и тетрадка с ее сочинением на тему о религиозных войнах, написанным в последнем семестре (кончила она с отличными отметками). Теперь к этой коллекции присоединился и старый номер "Тайма". Портрет Куэрри прикрыл "Историю" мосье Лежена, он лег чужеродным телом среди детских сувениров. Ей вспомнились слова мадам Гэлль: "Репутация у него в некоторых отношениях весьма и весьма скверная". Она заперла ящик и спрятала ключ - мешкать дольше было небезопасно. Потом прошла через веранду в их спальню, где в глубине марлевого балдахина двуспальной кровати, под деревянным распятием лежал голый Рикэр. Он был похож на утопленника, поднятого со дна рыбачьей сетью. Густая поросль у него на животе и на ногах темнела, как водоросли. Но лишь только она вошла, он мгновенно ожил и приподнял край сетки.
- Иди, Мави, - сказал он.
Христианский брак (сколько раз ей говорили об этом ее духовные наставники!) был символом бракосочетания Христа с церковью его.
Глава вторая
Настоятель со старомодной учтивостью потушил сигару, но не успела мадам Рикэр сесть, как он машинально закурил другую. Стол у него был завален прейскурантами скобяных и хозяйственных товаров и клочками бумаги со сложнейшими вычислениями, которые каждый раз давали другой ответ, ибо математик он был плохой и производил умножение весьма запутанным способом сложения, а деление многозначных чисел - путем целой серии вычитаний. Прейскурант лежал открытым на странице, где рекламировались бидэ, которые настоятель принимал за новую модель ножной ванны. Когда мадам Рикэр вошла к нему, он был занят подсчетом, хватит ли у него денег на покупку для лепрозория штук тридцати таких ванночек. Как раз то, что нужно для лепрозных ног!
- Мадам Рикэр! Вот не ожидал! А ваш муж.
- Нет.
- И вы отважились ехать в такую даль одна?
- У меня были попутчики до Перрэнов. Там я переночевала. Мой муж просил меня отвезти вам два бочонка масла.
- Как это любезно с его стороны!
- Ах, что вы! Мы слишком мало помогаем лепрозорию.
Настоятель вдруг подумал, что можно попросить Рикэров купить несколько штук таких вот новых ножных ванн, но он не знал, сколько им будет по средствам. Человеку, не имеющему никакой собственности, всякий, у кого есть деньги, кажется богачом. Сколько же попросить? Одну ванну или все тридцать? Он стал поворачивать прейскурант к Мари Рикэр, но осторожно, так, чтобы казалось, будто его руки просто перебирают бумаги на столе. Насколько легче было бы приступить к делу, если бы она воскликнула: "Какая интересная ванночка, это что-то новое!" - и тогда он бы подхватил…