Изумительная повесть, рассказывающая о последнем бое танкового корпуса уже после Дня Победы.
Борис Львович Васильев
Встречный бой
повесть
1
Рассвет в горах наступал медленно. Длинные тени ползли по долинам, нехотя отрываясь от земли, туман плотно окутывал кусты, а поверх стлался синий пороховой дым, почти не тающий в холодном воздухе.
Генерал смотрел в стереотрубу до рези в глазах. В искусственном, многократно отраженном и преломленном мире оптики все казалось плоскостным, неестественным, а радужная пленка, занимавшая восточную часть зоны обзора, раздражала ярмарочными красками.
- Не вижу! - сердито сказал он. - Выбрали энпе, нечего сказать! Где танки Колымасова?
- Левее моста, товарищ генерал, - негромко пояснил маленький капитан-разведчик, оборудовавший для комкора этот наблюдательный пункт.
Генерал оторвался от окуляров, поправил сбитую на затылок фуражку.
- Выдвинуть вперед, - сказал он. - Так, чтобы я моторы слышал. Струсили под занавес, разведчики? - Он насмешливо посмотрел на капитана покрасневшими от бессонницы глазами и легко прыгнул на бруствер. - Связь, не отставать!..
Генерал шагал туда, где глухо гремел бой, прикрытый тугими клубами сизо-серой смеси дыма и тумана. Он шел в рост, не пригибаясь от случайных снарядов, сунув руки в карманы ватника и поеживаясь. За ним неслышно скользили адъютант и два автоматчика.
Было прохладно, и стволы автоматов покрылись мельчайшими капельками росы. Солнце никак не могло перевалить через горы, в низине было еще по-ночному сумрачно, и только высоко в редких прогалинах тумана угадывалось светлеющее небо.
- Три семнадцать, - сказал генерал, взглянув на часы. - Поздно здесь светает.
Генерала обогнали сначала разведчики во главе с капитаном, а потом и связисты, тащившие катушки и дублирующую рацию.
- Чтоб связь работала! - крикнул вдогонку генерал.
- Так точно, товарищ генерал! - автоматически отозвался лейтенант-связист и побежал, по временам пригибаясь и удобнее укладывая провод.
Разведчиков было шестеро - в ватниках, подпоясанных ремнями, с автоматами за плечом, ножами и гранатами на поясе. Шестеро молчаливых, привыкших общаться скорее знаками, чем словами, прошедших войну солдат. Они одинаково бесшумно, чуть пригнувшись, шли след в след за капитаном, и по профессионально легкой, неторопливой и расчетливой походке их можно было принять за пехотинцев, если бы не традиционные черные шлемы, которые в танковых войсках носили все, даже тыловики, ремонтники и связисты.
- Не вышло, - усмехнулся рыжеватый молодой разведчик, когда они обогнали генерала. - Разве его обманешь?
- А бой-то, по всему видать, последний, - вздохнул рослый сержант, тащивший стереотрубу. - Ковырнет какая-нибудь дура случайная - обидно…
Они говорили не о себе. Они говорили о генерале - командире их танкового корпуса. Он разгадал наивную хитрость, с помощью которой они надеялись обезопасить его в эти последние часы войны. Сказать, что они любили его, как любят солдаты смелых и удачливых командиров, значило бы сказать мало и обычно, потому что они не просто любили - они гордились им, как гордятся братья самым талантливым и счастливым в семье. Гордились перед солдатами других корпусов, перед знакомыми и незнакомыми офицерами и генералами, гордились перед семьями, и военная цензура подчас вставала в тупик, натыкаясь в солдатских письмах на восторженные фразы о нашем. Его называли так в разговорах: "наш сказал", "наш приказал", "наш велел". Называли все - и солдаты, и офицеры, - и никто не знал, когда зародилось это теплое, почти семейное отношение к командиру корпуса. А "наш" был нисколько не мягче, не добрее, не сердечнее любого командира. Скорее наоборот: он был суровее многих, не терпел противоречий, а в бою проявлял порой граничащую с жестокостью непреклонность. Он никогда не сбивался на солдатские шуточки, бытовавшие в разговорах многих генералов, был замкнут, и мало кто в корпусе мог похвастаться, что видел улыбку на его лице.
Он был храбр, но удачлив, резок, но демократичен, суров, но справедлив. Все эти качества встречались у многих военачальников, но "наш" генерал имел еще одну и, вероятно, решающую особенность: в августе этого года ему исполнялось тридцать лет…
- Мелешко, ты с него глаз не спускай, - сказал маленький капитан, устанавливая стереотрубу на чердаке разбитой водонапорной башни - единственного уцелевшего строения некогда обширного фольварка.
Сержант, тащивший стереотрубу, молча кивнул. Приказ этот означал, что отныне ему в обязанность вменяется прикрыть генерала телом, если в этом возникнет необходимость, но разведчик только заботливо обтер рукавом ватника автоматный ствол и ушел встречать подопечного.
Генерал шагал быстро, но неторопливо: часто останавливался, наблюдал за боем, в который втягивались подходившие части, рассылал связных по участкам. Он знал, что наблюдательный пункт надо не только найти, но и оборудовать, и заранее давал своим людям на это время, чтобы они не нервничали, видя торчащего над душой командира.
Связисты быстро готовили связь. Временами лейтенант включался в провод, проверяя, не перебило ли его осколком, говорил несколько шифрованных слов и снова смыкал цепь, следуя за своими телефонистами.
- Товарищ генерал!.. - вдруг непривычно громко крикнул он, стоя на одном колене и протягивая трубку. - Товарищ генерал, вас!
Генерал с удивлением посмотрел на его сияющее, счастливое и одновременно растерянное лицо и взял трубку:
- Ну?.. Так…
Лицо его на мгновение дрогнуло, но он тотчас же придал ему прежнее замкнутое выражение и только щелчком сбил на затылок фуражку. Молоденький лейтенант с мокрым то ли от росы, то ли от слез лицом, восторженно улыбаясь, смотрел на него, словно ожидая увидеть что-то очень необыкновенное, и генерал, поймав этот взгляд, чуть сдвинул брови и положил руку на плечо лейтенанту.
- Понятно, - сухо и деловито говорил он в трубку. - Бой развивается нормально. Прошу пока не сообщать. Да. Нас это не касается.
Он отдал лейтенанту трубку, серьезно и чуть печально посмотрел в его счастливые глаза и тихо сказал:
- Молчать, лейтенант. Молчать до самого конца. И связистам своим закажи. Понял меня?
- Понял, - кивнул лейтенант. Губы его вдруг дрогнули, и он шепотом добавил: - Поздравляю вас.
- И тебя тоже, - сказал генерал и пошел.
К тому времени, когда солнце, с трудом разогнав туман, прорвалось наконец в низины, бой затих. Немцы прекратили попытки с хода прорваться к перевалам и то ли перегруппировывались, то ли чего-то ждали, изредка вслепую осыпая минами перепаханные танками склоны. Наши молчали.
К наблюдательному пункту подтянулся штаб, появились люди. Все были в странно возбужденном состоянии, словно в воздухе носилось что-то невысказанное, но уже известное каждому, о чем почему-то до времени принято было молчать. И все с удовольствием и почти весело играли в эту молчанку, но слаженный механизм гигантской военной машины вдруг где-то нарушился, и хотя люди привычно делали привычное дело, все сегодня выглядело не так: не так ходили, не так отдавали команды, не так ждали, курили, разговаривали.
В низине под наблюдательным пунктом расположился узел связи: три огромные автомашины, опутанные проводами и антеннами. Девушки-радистки сновали вокруг этих машин, и солдаты, рывшие укрытия по гребню, часто прерывали работу и долго, опершись о лопаты, смотрели вниз, на девушек, и во взглядах их было что-то новое, уже мирное.
Возле водонапорной башни мыкался младший лейтенант. Он с курсантской торопливостью тянулся перед каждым офицером и все пытался доложить, что прибыл "для прохождения дальнейшей службы", но командирам было не до него, и он, вздохнув, отходил в сторону. Он очень хотел повоевать и тоже понимал, что этот бой - последний, и радовался, и ужасался, что не успеет отличиться, и боялся погибнуть за полчаса до конца войны. Это двойственное чувство жило в нем постоянно: решившись, он обретал вдруг настойчивость и подскакивал к кому-нибудь из начальства, собираясь потребовать немедленного назначения, но тут же скисал, мямлил что-то невразумительное и сразу же отходил, втайне радуясь, что его никуда не послали.
В пять на "виллисе" приехал полковник Сергей Иванович Ларцев - замполит командира корпуса. Он был грузен, добродушен и, с солдатской точки зрения, весьма стар, и поэтому командир корпуса во всех случаях обращался к нему только по имени и отчеству, позволяя себе откровенно нарушать устав. Увидев замполита, он тут же спустился к подножию башни.
- Немцы отклонили ультиматум, - негромко сказал полковник. - В одном месте обстреляли парламентеров.
- Ну и черт с ними, - резко отозвался генерал. - Упрашивать остаться в живых не собираюсь. Передайте Колымасову: в пять сорок атака. И пока не возьмет мост, пусть на глаза не показывается.
- Людей жалко, - вздохнул Сергей Иванович.
- Может, пропустим фрицев к американцам?
Полковник промолчал. Генерал покосился на него, сказал мягко:
- Мне, Сергей Иванович, тоже людей жалко. И не только этих, - он кивнул на разведчиков, сидевших на корточках у стены, - но и тех, кого та сволочь лет через двадцать в бой пошлет. Вот так. Готовьте атаку. И…- он твердо посмотрел в добрые, в стариковских морщинках глаза, - помните: для нас она еще не кончилась…
- Товарищ генерал!.. Товарищ генерал!
Ликующий женский крик заглушил грохот выстрелов, вой мин, далекий рев танков - он заглушил всё, саму войну.
- Товарищ генерал!
Снизу, от узла связи, изо всех сил бежала девушка в гимнастерке, перетянутой ремнем, в узкой защитной юбке, в тяжелых кирзовых сапогах, смешно и трогательно хлюпающих на стройных ногах. Берета на ней не было, и черные волосы метались вокруг головы. Она, задыхаясь, лезла по крутому откосу, счастливая, восторженная, светлая. Торопясь обрадовать людей, она забыла обо всем на свете и, всегда обычно осторожная и скромная, сейчас совсем по-детски поддернула узкую юбку, бесстыдно сверкая голубой каймой стандартных армейских штанишек.
- Товарищ генерал!..
Он понял, что означает этот звонкий, ликующий крик. Понял и бросился к ней, оглушительно заорав:
- Молчать!..
От грозного окрика девушка споткнулась, упала, не отрывая глаз от подбегавшего генерала.
- Товарищ…
- Молчать!.. - второй раз рявкнул он и, запыхавшись от бега, остановился над нею.
Сзади него тут же выросла фигура разведчика. Девушка снизу вверх посмотрела на них, все еще продолжая улыбаться.
- Мир!..
- Нет, - твердо сказал он и опустился рядом с нею на колено. - Нет мира, ефрейтор. Бой идет. После боя мир будет. Поняла?
- Поняла. - Она послушно покивала, улыбаясь. Слезы текли по ее щекам, и она совсем не по-ефрейторски шмыгала носом. - Мир, товарищ генерал. Война кончилась.
Генерал глядел на ее счастливое, зареванное лицо, и острая боль на мгновение сжала сердце. Он опустил голову, наткнулся глазами на круглое, перепачканное землей колено и сразу же поднялся.
- Встать, - негромко скомандовал он, и девушка, поспешно одернув юбку, тотчас же вскочила и опустила руки по швам. - Вытрите слезы.
Она машинально пошарила по поясу, по обшлагам гимнастерки и, виновато улыбнувшись, стала вытирать лицо ладонями. Генерал достал платок, стесняясь, сунул ей в руку.
- Идите к себе и не выходите. И всем скажите, чтобы носа не смели показывать. И никому ни слова. Идите.
- Есть, - шепотом сказала она и пошла вниз, зажав в руке скомканный генеральский платок.
Многие видели эту встречу, слышали крик, но никто не знал, о чем говорил генерал с радисткой. Знал только рослый разведчик Мелешко, которому капитан приказал охранять генерала, но он молчал, понимая, что в бою не следует делиться такой новостью.
- Хороши ножки, - заметил рыжеватый разведчик и вздохнул. - На такие бы ножки да классные туфельки.
- Нашему Феде Гонтарю абы ножки, - усмехнулся другой разведчик. - А вот чего она бежала…
- Нет, точно: классная девка, - опять начал Федор. - Главное - дичок. Полгода воюет, а никто в корпусе и похвастать не может, что в руках подержал.
- Один, кажется, пробовал, - скупо улыбнулся капитан. - Пробовал, а потом неделю рожу у санинструктора чинил.
Разведчики засмеялись.
- Я еще не пробовал, - сказал Федор. - Это так, разведка боем.
Грохот заглушил его слова: немцы начали энергичный и бессистемный обстрел. Солдаты попрятались в наспех отрытые щели. Прятались они с шутками, уже не испытывая ни страха, ни даже привычного нервного напряжения.
- Пугает фриц напоследок.
- Боекомплект расходует, чтоб драпать легче было!
- Ну, паразит, я тебе эту мину попомню!..
- Сейчас полезут, - сказал генерал и, не обращая внимания на мины, пошел к водонапорной башне.
Мелешко шагал след в след, почти наступая на пятки. Генерал рассердился:
- Что ходишь как тень? Влепит в спину на прощание…
- У вас свой приказ, а у меня - свой, - ворчливо отозвался разведчик.
По шаткой лестнице они поднялись наверх. Башня гудела от разрывов. Генерал приник к стереотрубе, произнес, не оглядываясь:
- Петя, на прямой - в третью бригаду. Скажи, чтоб перестроились уступом справа. И чтоб Голубничий не зарывался!
- Есть, - сказал молодой и очень молчаливый адъютант. Он загрохотал сапогами по лестнице. Навстречу, пыхтя, поднимался полковник Ларцев:
- Куда, орел?
- В третью.
- Передай, что персональное дело Вовченко слушать сегодня не будем в связи с…- Он спохватился, посмотрел на адъютанта. - В общем, переносится.
- Понятно! - сбегая вниз, крикнул Петя. - В связи с тем самым!..
Полковник, отдуваясь, взобрался наверх. Налет кончился, и сразу стал слышен далекий гул танковых моторов.
- Пошли, - сказал генерал. - К перевалу рвутся, черти. Передай Филину, чтоб обороняться и не думал. Пусть наступает левым крылом по лощине.
- Есть, - ответил лейтенант-связист, лично обслуживающий генеральскую рацию. - "Герань", я - "Ландыш", я - "Ландыш"…
- Надоел мне этот цветочный флирт, - вздохнул полковник. - В жизни стольких цветов не видел, скольких за войну наслышался. И откуда у связистов такая склонность?
- Ботаники все, - проворчал генерал, не отрываясь от окуляров трубы. - Нахально лезут немцы, очень нахально. Скажите Колымасову, чтоб начинал атаку на мост.
- А не рано? - осторожно спросил полковник.
- Чего тянуть? И так последними остались.
Лейтенант вновь припал к своей рации, вызывая далекого Колымасова:
- "Лютик", "Лютик", я - "Ландыш"…
Слева - совсем рядом - ударили выстрелы. Капитан бросился к пролому, выглянул: стреляли в лесу, метрах в трехстах от башни.
- Что там еще? - недовольно спросил генерал.
- В лесу-то? - не оглядываясь, переспросил капитан. - В лесу минометчики наши стоят.
- Может, немцы просочились? - предположил Ларцев.
- Пошлите кого-нибудь узнать, - нетерпеливо сказал генерал: Колымасов уже начал атаку, и все внимание генерала занимал теперь мост.
Капитан молча спустился вниз. У входа в башню стоял младший лейтенант: его опять обуял страх, что он не успеет выстрелить в этой войне.
- Товарищ капитан, разрешите…
- Возьмите отделение и проверьте, что за стрельба в лесу.
- Есть! - радостно крикнул лейтенантик и, путаясь в шинели, побежал к щелям, на бегу вытаскивая из кобуры тяжелый "ТТ". - Отделение, за мной!..
Он бежал через поле, спотыкаясь и шарахаясь от случайных снарядов. Солдаты вразброд бежали следом, и в беге их было что-то усталое и равнодушное: так спешат на скучную, осточертевшую, но, увы, необходимую работу.
А стрельба в лесу продолжалась. Тренированное ухо уловило бы в этой стрельбе целую гамму звуков. Гулкие винтовочные выстрелы, злую автоматную очередь, сухой и короткий треск пистолетов. Но для мальчика-командира все выстрелы звучали одинаково и говорили только об опасности, и снова - в который раз! - страх погибнуть в последние мгновения войны зашевелился в нем, и, чтобы заглушить его, мальчик вдруг тоненько и одиноко закричал:
- Ура!
Солдаты бежали молча, грузно топая сапогами по сырой земле, а младший лейтенант, размахивая пистолетом, одиноко кричал, пока его не нагнал усатый пожилой сержант.
- Зря вы кричите, товарищ лейтенант, - добродушно сказал он. - Во-первых, фрицы все равно ничего не слышат, а во-вторых, дыхание сорвете.
Вспотев от стыда, младший лейтенант сразу замолчал и опустил затекшую руку с пистолетом. Сердце его билось часто и неровно, но он задохнулся не от крика, а от волнения, потому что был значительно моложе и тренированнее своих солдат - в большинстве пожилых, как это всегда бывало в комендантских взводах.
Они успели пробежать две трети расстояния до леса, когда оттуда густо высыпали люди.
- Ложись! - приказал младший лейтенант, падая на землю.
- Да свои это! Свои! - закричал пожилой сержант.
И опять младшему лейтенанту стало очень стыдно и досадно: его солдаты полукругом стояли над ним, и он встал, пряча глаза и с излишней старательностью отряхивая измазанную шинель.
Солдаты действительно были своими. Они бежали по полю, размахивая оружием, и что-то неразборчиво и недружно кричали. Кто-то стрелял в воздух, кто-то вдруг пустил в небо красную ракету, а вслед за ней - белую, и, когда ракеты эти с шипением поднялись вверх и вспыхнули там, пожилой сержант зачем-то снял пилотку и тихо сказал:
- Вот оно, товарищи. Вот оно… Кончилась, значит, война…
2
- Застрял Колымасов! - гневно сказал генерал. - Сергей, машину!..
Один из автоматчиков, постоянно сопровождавших генерала, кубарем скатился с лестницы.
- Вон в чем дело! - громко сказал Ларцев, наблюдавший за встречей возле леса. - Узнали, обормоты. Ракеты пускают. Разнесут теперь по всему корпусу…
- Предупредить! - крикнул генерал. - Командира - под суд! Под вашу ответственность, Сергей Иванович. - Он оторвался от стереотрубы, поправил фуражку. - Я - к Колымасову.
У башни уже стоял "виллис". Автоматчик сидел сзади. Рядом с ним молча расположился угрюмый Мелешко.
- К Колымасову, - сказал генерал, садясь впереди. - Быстро, Сергей!
Два "виллиса" почти одновременно отъехали от башни: один направился через поле к радостной солдатской группе, до сих пор самозабвенно пускавшей в небо ракету за ракетой; второй спускался вниз, туда, где гулко рвались снаряды.
Пойма реки была густо расчерчена танковыми следами. Жирная весенняя земля, кое-где уже покрытая свежей травой, глухо вздрагивала от частых разрывов. "Виллис" швыряло из стороны в сторону, но водитель не снижал скорости: генерал любил бешеную езду. Пригнувшись к рулю, шофер остервенело крутил его, шестым чувством угадывая безопасное направление. Комья земли стучали в кузов, уже дважды пробитый осколками, но маленькая юркая машина каким-то чудом еще была цела, еще вертелась среди разрывов, рыская из стороны в сторону.