Мы понимаем, в чем тут дело. Если молодому человеку тонкого и нежного склада молодой человек покрупнее, да и склонный к буйству, скажет, что задушит его за ночные беседы со служанкой в гостиной, первый из этих молодых людей полагает, что служанка в его спальне вызовет еще большие нарекания. Вот почему мы не будем к нему строги, когда он со словами "Ой!" или "Х-р-р!" смотрит на старого друга, как смотрел бы на гостя, который зашел к обеду, хотя он сам его убил. Глазами души он видел огромные руки Билла Окшота.
Однако он быстро обрел былую прыть. Чутье не молчит в час беды, а Мартышка принадлежал к роду, где непрестанный опыт выработал умение вести себя в таких ситуациях. В XVIII и XIX веках, да и в других, хотя пореже, Твистлтоны только и делали, что быстро прятались в шкаф. Ведомый наследственным чутьем, Мартышка направил Элзи к шкафу.
- Сидите тихо! - прошипел он. - Ни звука, ни хрипа, ни стона. А то меня убьют.
После чего закрыл шкаф, поправил галстук, набрал в легкие воздуха и произнес:
- Войдите!
Когда он, приглаживая волосы, препоручал душу богу вошел Билл Окшот.
- Привет, - сказал Мартышка.
- Привет, - откликнулся Билл. - Нам надо… э… поговорить.
Иногда эта фраза звучала зловеще, иногда - но не сейчас. Билл произнес ее мягко, мало того - робко, и Мартышка не без радости понял, что при своих размерах настроен он мирно. Кто-нибудь наблюдательный, вроде Росса, сказал бы, что Билл растерян, - и не ошибся бы.
Дело в том, что, вспоминая беседу в гостиной, Билл задумался, не был ли он грубоват. Какие-то фразы, быть может, напоминали об анатомии. Словом, он пришел к Мартышке, чтобы попросить прощения, и как раз собирался к этому приступить.
Мартышке было бы приятней, если бы он каялся в письменной форме, но слушал он вежливо, хотя и рассеянно, ибо в шкафу что-то шуршало, и ему казалось, что у него по спине бегают пауки. Так уже было в годы Регентства с одним Твистлтоном.
Видимо, и Билл что-то слышал, поскольку спросил:
- Что это?
- Э?
- Шуршание какое-то.
Мартышка вытер пот со лба и ответил:
- Мышь.
- А, мышь! Так и кишат…
- Да, в этом году их много, - согласился Мартышка. - Ну, спокойной ночи, старик.
Но Билл, как многие в молодости, страдал избытком чувств. Если уж он мирился с другом, так мирился. Он сел, и кровать заскрипела под его весом.
- Хорошо, что мы помирились, - заметил он. - Значит, ты не обиделся?
- Что ты, что ты, что…
- А то я думал, ты обиделся.
- Нет-нет-нет.
- Прости, что я орал.
- Я тебя не задерживаю?
- Куда мне спешить? Понимаешь, увидел я тебя с Элзи и подумал…
- Ясно, ясно.
- Сам знаешь.
- Еще бы!
- Я бы эту мышь прогнал.
- Прогоню с утра. Не пожалею.
- Понимаешь, ты к ней придвинулся… К Элзи, не к мыши.
- Она прикуривала.
- Конечно, конечно. Теперь я знаю. Теперь я тебе доверяю.
- Ну, ладно…
- Я верю, что Гермиона будет с тобой счастлива.
- А то!..
- Здорово! - подытожил Билл, вкладывая в это слово всю душу. - Понимаешь, Мартышка, я люблю Гермиону.
- Да, ты говорил.
- Гермиона…
- Может, утром обсудим?
- Почему?
- Поздновато, а?
- Хочешь лечь? Ну, я только скажу, что Гермиона… Ну, это…
- Что?
- Путеводная звезда. Гермиона - моя путеводная звезда. Как она прекрасна, Мартышка!
- Ужас.
- Таких больше нет.
- Куда там!
- А сердце?
- О-о!
-А ум?
- О-о-о!
- Как тебе нравятся ее книги?
Мартышка вздрогнул. "Убийству в тумане" он посвятил именно те часы, которые надо было потратить на них.
- Знаешь, - сказал он, - все руки не доходят. Она мне одну оставила, сразу видно - жуть. Новое слово.
- Какую?
- Забыл. Такое название.
- Когда вышла?
- Прямо сейчас.
- А, значит, я еще не видел! Здорово. Буду читать. Ты подумай, она пишет замечательные книги…
- О-о-о!
- …и остается простой, скромной, неприхотливой. Встает в шесть утра, идет на…
Мартышка подпрыгнул.
- В шесть утра? - произнес он тонким и сдавленным голосом. - Нет, не в шесть!
- Летом - в шесть.
- А зимой?
- В семь. Потом она играет в гольф или гуляет в полях. Таких, как она, нет на свете. Что ж, ложись. - С этими словами Билл Окшот поднялся и ушел.
Мартышка послушал, как он уходит, прежде чем выпустить из шкафа Элзи. Мы не скажем, что любовь его ослабела, он все так же почитал Гермиону, но мысль о том, что она, возможно, заставит вставать и его, показалась неприятной. Вот почему, освобождая пленницу, он был рассеян и на ее восклицания отвечал "О" или "Э".
- Чего я тут сидела? - спрашивала она. - Это же мистер Уильям!
- О! - сказал Мартышка и развил свою мысль: - Если б он вас нашел, он бы оторвал мне голову.
- Ну-у!
- И выпотрошил.
- Вот это да!
- Именно. Если его довести, он очень опасен. Ах ты, черт! Может, он ударит вашего Гарольда?
- Так вы же ударите.
- Я ему уступлю. Столько дел!.. Он будет очень рад.
Элзи покачала головой:
- Не будет. Я его просила.
- Когда это?
- Когда я подсадила старика на трубу.
- И он отказался?
- Да. Сказал - это не поможет.
Мартышка тоже так думал, но все-таки рассердился. Горько, когда человек не использует своих дарований. Так и вспоминается притча о талантах.
- Чего вы все от меня ждете? - жалобно воскликнул он. - Как будто это легче легкого! Я просто не знаю, что надо делать. Хоть бы кто научил! Да и тогда…
Элзи поняла его сомнения.
- Да, - сказала она, - лучше толкните его в пруд.
- Какой еще пруд?
- Где утки. У самых ворот в парк.
- А если он туда не пойдет?
- Пойдет. Он всегда туда ходит. Встанет на берегу и плюет в воду.
Мартышка оживился. Мы не станем утверждать, что замысел ему понравился, но все же больше, чем прежний. - Подползти сзади?
- Ага.
- И толкнуть?
- Ага.
- Понимаю… В этом что-то есть. Может быть, вы нашли выход. А пока посмотрите, нет ли кого в коридоре. Если нет, бегите к себе.
Однако прежде, чем она вышла, вернулись граф и Салли, очень довольные, особенно граф, вдоволь наевшийся яиц.
- Давно так не ел, - сказал он. - Какой стол у Балбеса! Что ж, пора и лечь. Вечер кончается. А ты собирайся, мой дорогой.
Мартышка не ответил, ибо смотрел на Салли. Лорд Икенхем деликатно ткнул его в бок.
- Ой!
- Собирайся. Уложи чемодан.
- А? Да, да, да.
- Самое необходимое. Я одолжу тебе бритву и любимую губку. - Он обернулся к Элзи: - Вы все обсудили?
- Да, сэр. Мистер Твистлтон толкает Гарольда в пруд.
Мартышка, отрешенно укладывавший веши, снова промолчал. Не глядя на Салли, он ее видел. Когда она вошла, он испытал такой верный улар, словно в него попала молния, ибо глаза ее после чая и яиц сияли еще ярче, а улыбка - что и говорить. Пытаясь думать о Гермионе, он вспоминал только эти шесть утра, зимой - семь. Закрыв чемодан, он постоял. Сердце опять прыгало.
- Что ж, Салли, - сказал лорд Икенхем. - Иди ложись.
- Спокойной ночи, дядя Фред. Спокойной ночи, Мартышка.
- А? О, спокойной ночи.
- Спасибо, что приютил.
- А? Что ты, что ты…
- Спокойной ночи, мисс Бин.
- Спокойной ночи, сэр.
- Спасибо вам большое. Нет, какая мысль! Толкнуть в пруд. Блестяще, поистине - блестяще. Пошли, Мартышка.
В коридоре Мартышка замешкался. Граф на него взглянул.
- Забыл что-нибудь?
-А? Нет, нет. Думаю о Салли.
- Что именно?
- Ей очень идет халат.
- Да, идет. Кстати, она просила помаду. Достань где-нибудь, а?
- Хорошо, - сказал Мартышка, - достану.
И задумчиво двинулся дальше.
Часть четвертая
Глава 10
Если вы после раннего завтрака поедете на станцию Уокли, вы попадете на экспресс, который в 12.43 доставит вас к вокзалу Ватерлоо. Бег времени не убедил леди Босток отменить свою поездку: она хотела объяснить дочери, почему нельзя, надев фату, идти к алтарю под руку с Реджинальдом. До станции ее довез Билл, а лондонской квартиры она достигла в самом начале второго, когда Гермиона садилась в двухместную машину.
Увидев эту девушку во всем великолепии новой шляпы, лучшего платья и тщательно выбранных туфель, самый заунывный человек признал бы ее ослепительной. Отец походил на моржа, мать - на участницу скачек, но дочь - высокая, темноволосая, с большими глазами и античным профилем - воплощала самые дерзкие мечты восточного властелина.
Когда леди Босток негромко заржала, она обернулась и поглядела на нее с тем естественным огорчением, которое испытает всякий, если прожил вместе с матерью неделю, расстался с ней, а через двое суток видит, что она вернулась.
- Мама! - вскричала она глубоким, низким голосом, который столько лет будоражил душу Билла, как сбивалка для яиц. - Что…
- Ах, господи! - сказала леди Восток. - Ты уходишь? Мне надо с тобой поговорить.
- Никак не могу остаться. Уже опоздала. А в чем дело?
- О господи! О-о-о-о! Реджинальд…
- Реджинальд?
- Да. Папа…
Глаза у Гермионы мрачно сверкнули. Упомянуть вместе этих мужчин, думала она, можно лишь в том случае, если сэр Эйлмер нарушит ее строгий приказ. Когда она сказала "лелеять", надо лелеять.
- Что он сделал с Реджинальдом? - спросила она. - Лаял?
- Нет, нет! Папа никогда не лает. Он повышает голос.
- Повышал?
- В сущности, нет. Дело не в этом. О господи! Если начать сначала…
- Тогда отложим. Я спешу. Издатель пригласил в ресторан.
- Мистер Попгуд?
Гермиона коротко, сухо засмеялась. За три года Огастес Попгуд не предложил ей и сырной палочки. Равно как и Сирил Грули, его партнер.
- Нет, - отвечала она, - новый. Я получила на днях письмо. Кажется, деловой человек, не то что Попгуд и Грули. Мистер Понтер, или Пеентер, глава издательства "Радость жизни". До свидания, мама. Постараюсь вернуться поскорей.
- Я тебя подожду.
- Важное дело?
- Очень важное, очень.
- Связано с Реджинальдом?
- Да, дорогая. Мы узнали…
- Прости, не могу, - сказала Гермиона.
Как всякая девушка, она была любопытна, как писательница - честолюбива, а потому предпочла делового человека, который, судя по всему, обладал свойствами, очень важными для писательницы.
Машина отъехала. Сидя за рулем, Гермиона с удовольствием думала о Понтере. Или Пентере. А может - Пейнтере.
2 Пейнтером он и был, братом Салли. Да, в вестибюле гостиницы Гермиону ждал Отис и, когда машина влилась в поток других машин, нетерпеливо вскочил, чтобы шагать взад-вперед, поглядывая на часы. Предстоящая трапеза очень его беспокоила.
Письмо он написал не случайно. Он все продумал. С самого начала понимая, что сэра Эйлмера надо урезонить, он попросил сестру поговорить с Мартышкой: и, терзаясь теми чувствами, какими терзался бы всякий, препоручив Мартышке свою судьбу, случайно увидел в "Тайм" женскую фотографию.
Подпись гласила: "Мисс Гермиона Босток. дочь сэра Эйлмера и леди Босток из Эшенден-Мэнор. Занимая высокое положение в свете, мисс Босток написала несколько книг под псевдонимом "Гвиннет Гульд".
Тут его и осенило. Такие мысли делают честь человеку, который занимался прежде антиквариатом, интерьером и марионетками. Изложим.
Вопрос: Кто уломает старого хрыча, который подает в суд на издателя?
Ответ: О чем тут говорить? Его дочь.
Вопрос: Значит, ее и ловим?
Ответ: Вот именно.
Вопрос: А как?
Ответ: Проще простого! Она пишет книги. Предложим ей договор. Тогда ее интересы совпадут с нашими и она, не жалея сил, будет за нас бороться. Для верности пригласим в ресторан.
Вопрос: Молодец. Куда?
Ответ: К "Баррибо".
Вопрос: Что? А ты там был, цены видел?
Ответ: Не мелочись. Такое дело не провернешь на пиве с сосисками.
Итак, Отис ходил по вестибюлю, гадая, почему Гермионы все нет и сколько с него слупят, если она не придет. Несколько продуманных слов отвратят ее от шампанского - желудочный сок, то-се; но здесь кусается и рейнвейн.
Заметив, что рот у Отиса открыт, ибо он страдает аденоидами, а колени стучат друг о друга, словно кимвалы, наблюдатель удивился бы, что он в близком родстве с такой девушкой, как Салли. Что ж, дочери бывают красивей родителей, сестры - красивее братьев. Мистер Пойнтер - толстый, красноносый, в роговых очках и с бакенбардами - напоминал об американских поселенцах на восточном берегу Сены.
Собственно, там он и жил после колледжа, а душу и бакенбарды стал взращивать еще на втором курсе. Rive Gauche он покинул ради Лондона, где перепробовал многое (без успеха), и вот через пять лет ждал Гермиону как глава издательства "Радость жизни", в прошлом - "Задор".
Стрелки его часов показывали 1.27, когда он увидел сквозь стеклянную дверь, что швейцар подтянулся, судорожно подкрутил ус, приложил руку к фуражке, после чего двери завращались, и с ними в вестибюль въехала молодая дама, при виде которой Отис пожалел, что прыщ на носу еще не поддался лечению.
Сделав шаг вперед, он учтиво спросил:
- Мисс Гульд?
- О, мистер Понтер!
- Пейнтер.
- Ах, Пейнтер! Я не опоздала?
- Нет, нет. Коктейль?
- Спасибо, не пью.
- Не пьете?
- Только лимонад.
Бумажник в заднем кармане весело подпрыгнул, и Отис повел даму в малый зал, случайно зная, что лимонад стоит всего полкроны.
Может быть, из-за этой верной ноты все и пошло так хорошо. Самый строгий критик не стал бы отрицать, что, начиная с семги, воцарился дух вавилонских пиршеств или тех конференций, которые проходят в атмосфере полного доброжелательства.
Как часто встреча издателя с писателем бывает печальной! Издатель горько вздыхает, ссылаясь на времена, дороговизну бумаги и книжный рынок. Когда писатель, стремясь его ободрить, намекнет, что все эти беды побеждает разумная политика и своевременная реклама, он вздохнет еще раз и скажет, что расхваливать авторов в печати не только накладно, но и бесполезно, а вот… как бы это назвать… реклама слухов действительно приносит плоды.
Сейчас ничего этого не было. Отис ничуть не считал, что времена чем-то плохи. Напротив, он ими восхищался, равно как и книжным рынком. Что до бумаги, он, судя по тону, был за нее спокоен.
Лично он, сообщил он, верит в рекламу. Когда он находит настоящего автора - например, вас, мисс Гульд, - для него нет пределов. Статейка - здесь, заметка - там. Дорого? Ничего, окупится. Девиз его, сообщил он, приближаясь к единственной фразе, которую привез из Парижа, кроме "О lа lа!"
- "L'audace, l'audace et toujours l'audace".
После таких слов молодая писательница непременно ощутит, что попала на розовое облако; ощутила и Гермиона. Ощущение это усилилось, когда Отис сказал, что со следующих трех книг будет платить ей 20%, если же разойдется более трех тысяч экземпляров-то и 25. Даже аденоиды не приглушат таких слов.
Возможно, доверившись Биллу Окшоту, читатель неверно представляет себе, какое место в литературе заняла Гермиона Босток. У Попгуда с Грули она издала три книги, и разошлись они так: первая - 1104 экз., вторая - 1608. Третья, по выражению Попгуда, шла туго, хотя оптимист Грули надеялся продать тысячи две.
Но даже если вы с ним согласны, вы не скажете, что такие цифры вознаграждают за тяжкий труд. Гермиона же полагала, что причина - не в качестве книг, а в недостатке рекламы. Однажды она завела об этом речь, и Попгуд заметил, что расхваливать авторов в печати - накладно и бесплодно. Плоды приносит… как бы это назвать?
- Реклама слухов? - подсказал Грули.
- Она самая, - согласился его собрат, благодарно глядя на мастера слова.
Поэтому мы не удивимся, что Гермиона опьянялась вином прельстительных слов, и даже глава издательства "Радость жизни" казался ей довольно красивым. Но вдруг после долгих похвал он произнес:
- Однако…
И помолчал; а Гермиона, спускаясь с облака, посмотрела на него. Когда тебе предлагают 20%, а дальше - 25, такие слова неуместны.
- Однако? - повторила она.
Отис снял, протер и надел роговые очки (нос его к этому времени стал темно-малиновым). Кроме того, он потрогал прыщ и погладил бакенбарды.
- Понимаете, - начал он, - не все у меня так гладко. Может быть, денег не будет. Я разорюсь.
- Что!
- Да. На меня подают в суд. Адвокат говорит, что убытки - огромны.
- Вы можете выиграть.
- Если дойдет до суда, не могу. Просто не знаю, что и делать. Этот Босток…
- БОСТОК?
- Сэр Эйлмер Босток. Он был губернатором одной африканской колонии, написал мемуары, отдал мне…
- Нет! В "Задор".
- Мы переменили название. Теперь оно как-то острее. Но вы-то откуда об этом знаете? Удивительно, как расходятся слухи… Ну, если знаете, объяснять не буду. Босток мстит мне, он - недобрый человек. Поверьте, судебная тяжба меня разорит.
- Ах, так! - сказала Гермиона.
Лорд Икенхем, глядя на ее фото, решил, что она может испепелить взглядом, - и не ошибся. Простое "Ах, так!" звучало зловеще, как "Хо!" у констебля Поттера.
Мы упоминали в нашей летописи о волке, который не нашел в санях русского крестьянина, и тигре, который не получил к завтраку неимущего индуса. Что их чувства перед чувствами молодой писательницы, которая узнала, что ее отец пытается разорить сказочно-прекрасного главу издательства "Радость жизни"!
Гермиона встала. Лицо ее было мрачным и решительным.
- Не беспокойтесь, мистер Поттер, - сказала она. - Дело до суда не дойдет.
- Что?..
- Я не сказала вам, что Гвиннет Гульд - мой псевдоним. Я - Гермиона Босток, дочь сэра Эйлмера.
- Дочь? - проговорил ошеломленный Отис. - Это поразительно! Это удивительно! Это невероятно!
- С отцом я поговорю. Сейчас же поеду к ним.
- Может быть, и мне поехать, на всякий случай?
- Что ж, я вас подвезу. Пока мы беседуем, посидите в кабачке. Если вы готовы, идемте. Машина - у входа.
Подъезжая к Гилфорду, Гермиона ощутила, что мысль, которая тыкалась в ее сознание, словно пьяный жилец, когда он не может попасть ключом в скважину, туда вошла. Она глотнула воздуха.
- Простите? - сказал Отис, вздыхавший все время, ибо ее манера водить машину была для него внове.
- Ничего, - отвечала Гермиона. - Так, вспомнила.
Вспомнила она, что кроткая леди Босток сидит уже три часа в лондонской квартире, намереваясь поговорить про Реджинальда. Легкий укол совести погасила мысль об удобных креслах и новых журналах. Гермиона нажала на акселератор, и Отис, закрыв глаза, препоручил свою душу богу.