Лихие ездоки полюбовались на свою работу и уехали с веселыми гудками, а мы вечером из усеянного звездами Севастополя, в теплый и ароматный вечер, с тоскою и сожалением уехали в Москву.
Сентябрь 1929 г.
Комментарии. В. И. Лосев
Путешествие по Крыму
Впервые - Красная газета (вечерний выпуск). 1925. 27 июля; 3, 10, 22, 24, 31 августа. С подписью: "М. Булгаков".
Печатается по тексту "Красной газеты".
Очерк "Путешествие по Крыму" имеет интересную и содержательную предысторию, связанную прежде всего с именем Максимилиана Волошина.
Выдающийся поэт, писатель и художник, обладатель многих других талантов, Максимилиан Волошин был наделен и удивительной способностью определять по одному-двум произведениям новых даровитых писателей и поэтов. Его оценки, как правило, были безошибочны. В Булгакове же он сразу увидел талант исключительный, своеобразный и мощный, талант природно русский, мыслительный.
Оценивал Волошин "начинающего писателя" по двум произведениям: "Белой гвардии" и "Роковым яйцам". Несмотря на свое "отшельничество", ему удалось познакомиться с текстом "Белой гвардии" в рукописном виде. Вот как это было.
Летом 1924 г. П. Н. Зайцев, секретарь и зав. редакцией издательства "Недра", ознакомившись с рукописью "Белой гвардии", решил "перекупить" понравившуюся ему вещь у издательства "Россия" (редактор И. Г. Лежнев). Но для этого требовалось, разумеется, согласие редколлегии издательства "Недра" и его редактора Н. С. Ангарского-Клестова. Из членов редколлегии "Недр" первым прочитал рукопись романа В. В. Вересаев. Роман ему понравился, но печатать его в "Недрах" не рекомендовал по причинам сугубо идеологическим (слишком привлекательно, по его мнению, были изображены герои-белогвардейцы).
Такое заключение опытнейшего писателя хотя и расстроило ходатая и автора, но не остановило их: они решили действовать через Ангарского. П. Н. Зайцев отправился в Крым, еще раз посоветовался там с Вересаевым (тот отдыхал в Гаспре) и, получив от него повторно отрицательный отзыв, обратился к Ангарскому. Как вспоминает П. Н. Зайцев, разговор с Ангарским о романе Булгакова состоялся у него по дороге в Коктебель к Волошину (см.: Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 498-500). Несмотря на колебания (роман Ангарскому очень понравился), опытный редактор-коммунист присоединился к мнению Вересаева.
Из последующей переписки Волошина с Ангарским и Вересаевым выяснилось, что хозяин "Дома поэта" принимал участие в "уговаривании" редактора напечатать роман Булгакова в "Недрах", но безуспешно.
Через некоторое время Волошин прочитал опубликованную в журнале "Россия" первую часть романа, а также повесть "Роковые яйца", которую ему прислал Ангарский, и 25 марта написал редактору "Недр" письмо, ставшее для Булгакова знаменательным. В нем говорилось: "Спасибо за VI книгу "Недр" и за Ваши издания. Я их получил уже больше месяца назад, но как раз в тот момент выезжал в Харьков... "Недра" прочел еще в вагоне. Рассказ М. Булгакова очень талантлив и запоминается во всех деталях сразу. Но я очень пожалел, что Вы все-таки не решились напечатать "Белую гвардию", особенно после того, как прочел отрывок из нее в "России". В печати видишь вещи яснее, чем в рукописи... Но во вторичном чтении эта вещь представилась мне очень крупной и оригинальной, как дебют начинающего писателя ее можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого. И по литературному значению удельный [ее] вес, разумеется, превосходит "Роковые яйца".
Очень досадно, что она не пойдет в "Недрах" целиком, тем более что Лежнев ограничится, кажется, лишь фрагментом...
Мне бы очень хотелось познакомиться лично с М. Булгаковым, так как Вы его наверно знаете, - то передайте ему мой глубокий восторг перед его талантом и попросите его от моего имени приехать ко мне на лето в Коктебель".
Ангарский показал письмо Булгакову, и тот переписал почти весь текст себе в альбом. Конечно, восторженный отзыв известнейшего литератора очень обрадовал Булгакова, и он тут же выразил согласие поехать в Коктебель. Ангарский немедленно известил Волошина: "Булгаков к Вам с радостью приедет". Спустя несколько дней (10 мая 1925 г.) уже сам Булгаков писал в Коктебель: "Многоуважаемый Максимилиан Александрович, Н. С. Ангарский передал мне Ваше приглашение в Коктебель. Крайне признателен Вам. Не откажите черкнуть мне, могу ли я с женой у Вас на даче получить отдельную комнату в июле - августе? Очень приятно было бы навестить Вас".
28 мая Волошин ответил Булгакову приветливым письмом: "Дорогой Михаил Афанасьевич, буду очень рад видеть Вас в Коктебеле, когда бы Вы ни приехали. Комната отдельная будет. Очень прошу Вас привезти с собою все вами написанное (напечатанное и ненапечатанное)... Прошу передать привет Вашей жене и жду Вас обоих..."
Обращает на себя внимание просьба Волошина привезти все написанное Булгаковым, в том числе и неопубликованное. Ему уже было известно, что цензура стала уделять пристальное внимание произведениям Булгакова. Характерным в этом смысле является и письмо В. В. Вересаева поэту от 8 апреля 1925 г., в котором он писал: "Очень мне было приятно прочесть Ваш отзыв о М. Булгакове. "Белая гвардия", по-моему, вещь довольно рядовая, но юмористические его вещи - перлы, обещающие из него художника первого ранга. Но цензура режет его беспощадно. Недавно зарезала чудесную вещь "Собачье сердце", и он совсем падает духом. Да и живет почти нищенски... Ангарский мне передал, что Ваше к нему письмо Булгаков взял к себе и списал его".
12 июня Булгаковы приехали в Коктебель, где находились почти месяц. В числе многочисленных волошинских гостей были Леоновы, Габричевские, Э. Ф. Голербах, пианистка М. А. Пазухина, поэт Г. А. Шенгели и многие другие. О том, что происходило в этот месяц в Коктебеле, можно судить по воспоминаниям Л. Е. Белозерской, И. А. Габричевской, Н. Л. Манухиной (жены Г. Шенгели) и письмам М. А. Пазухиной. Все они свидетельствовали о внешней стороне жизни в Коктебеле и развлечениях. Читая эти воспоминания, можно подумать, что Булгаков весь месяц исключительно отдыхал, путешествовал, ловил бабочек, собирал камушки, заигрывал с поварихой, подтрунивал над Леоновым и устраивал самодеятельный театр. Правда, только один раз проскользнуло в письме М. А. Пазухиной (18 июня): "...один писатель читал свою прекрасную вещь про собаку". Можно, конечно, догадаться, что читал "прекрасную вещь" Булгаков и что было это "Собачье сердце"...
Между тем при прощании Волошин подарил Булгакову свой сборник "Иверия" и неизбежную свою акварель с многозначительнейшими по содержанию дарственными надписями; на сборнике: "Дорогой Михаил Афанасьевич, доведите до конца трилогию "Белой гвардии"...", на акварели: "Дорогому Михаилу Афанасьевичу, первому, кто запечатлел душу русской усобицы, с глубокой любовью..."
Такие надписи не делаются из вежливости. Очевидно, в Коктебеле Булгаков и Волошин кашли возможность обсудить волновавшие их темы. Ведь тот и другой испытали на себе все ужасы "русской усобицы" и оба запечатлели ее "душу". Запечатлели каждый по-своему, но в то же время во многом одинаково, если рассматривать эту "усобицу" как величайшую трагедию русского народа. И они прекрасно понимали, что трагедия эта еще далеко не исчерпала себя. Наверняка эти беседы оставили какие-то следы в их впечатлительных творческих душах. Во всяком случае, исследователи находят много родственного в поэзии о гражданской войне Волошина и в пьесе Булгакова "Бег" (см., например: Виленский Ю. Г. и др. Михаил Булгаков и Крым. Симферополь, 1995. С. 28-33). Нельзя не заметить также, что Булгаков полюбился Волошину и как писатель-единомышленник, и как человек с честнейшим взглядом на жизнь. Это видно из их дальнейшей переписки и из других сохранившихся документов. Так, 26 ноября 1925 г. в письме к писательнице С. З. Федорченко Волошин спрашивал: "Видаете ли Вы наших летних друзей: Леоновых, Булгаковых?.. Очень хотелось бы знать о них". Писатели вскоре ответили Волошину. Для материальной и моральной поддержки поэта и его гостеприимного дома в Коктебеле его московские друзья организовали 1 марта 1926 г. в Академии художественных наук (ГАХН) благотворительный литературно-музыкальный вечер, в котором приняли участие В. В. Вересаев, Б. Л. Пастернак, Ю. Л. Слезкин, С. В. Шервинский и многие другие. Булгаков с блеском прочитал на вечере "Похождения Чичикова". Благодарный Волошин направил всем участникам вечера по акварели. Булгакову он надписал так: "Дорогому Михаилу Афанасьевичу! спасибо за то, что не забыли о Коктебеле. Ждем Вас с Любовью Евгеньевной летом. Максимилиан Волошин". Но этим не ограничился. 4 апреля он пишет Булгакову письмо, которое словно продолжает их "творческую беседу": "Дорогой Михаил Афанасьевич, не забудьте, что Коктебель и волошинский дом существуют и Вас ждут летом. Впрочем, Вы этого не забыли, т. к. участвовали в Коктебельском вечере, за что шлем Вам глубокую благодарность. О литературной жизни Москвы до нас доходят вести отдаленные, но они так и не соблазнили меня на посещение севера. Заранее прошу: привезите с собою конец "Белой гвардии", которой знаю только 1 и 2 части, и продолжение "Роковых яиц". Надо ли говорить, что очень ждем Вас и Любовь Евгеньевну, и очень любим..." (см.: Купченко В., Давыдов 3. М. Булгаков и М. Волошин // М. А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. М., 1988. С. 422-423). 3 мая Булгаков откликнулся на приглашение: "Дорогие Марья Степановна и Максимилиан Александрович. Люба и я поздравляем Вас с праздником. Целуем. Открытку М. А. я получил, акварель также. Спасибо за то, что не забыли нас. Мечтаем о юге, но удастся ли этим летом побывать - не знаю. Ищем две комнаты, вероятно, все лето придется просидеть в Москве".
Догадывался ли Булгаков, что через несколько дней к нему нагрянут "гости" с Лубянки? Седьмого мая на квартире Булгакова сотрудники ОГПУ провели тщательнейший обыск, выискивая именно ненапечатанные рукописи... С этого момента Булгаков стал не только "опекаемым" этим зловещим учреждением, но и "приглашаемым" туда на допросы...
Волошин внимательно наблюдал за перипетиями вокруг Булгакова после премьер "Дней Турбиных" и "Зойкиной квартиры", об этом ему сообщали многие его знакомые. "Страшный шум царит вокруг Булгакова..." - сообщал писатель Л. Е. Остроумов. "Жаль, что его писательская судьба так неудачна и тревожно за его судьбу человеческую", - сокрушалась О. Ф. Головина, дочь первого председателя Государственной думы. В начале 1927 г. Волошин сам прибыл в Москву (26 февраля состоялось открытие выставки его акварелей в ГАХН) и несколько раз встречался с Булгаковым (два раза был у него дома). Надо полагать, что речь шла и о творчестве, и о возможностях его реализации в "специфических" условиях. Трудно сказать, догадывались ли они о том, что впереди их ждут жестокие испытания...
* * *
При прочтении очерка "Путешествие по Крыму" неизбежно возникает вопрос: почему Булгаков сделал его несколько "легковесным", почему даже не упомянут Волошин, не говоря уже о беседах с ним? Да и некоторые "коктебельцы" были не очень довольны этим очерком. Так, Э. Ф. Голлербах в письме Волошину от 1 декабря 1925 г. сетовал на то, что в булгаковских фельетонах "больше рассуждений о превратностях погоды, чем о коктебельском быте".
Ответ на этот естественный вопрос, как ни странно, мы находим как раз в письмах Волошина Э. Голлербаху, опубликованных в историческом альманахе "Минувшее", № 17 (М.; СПб., 1994). Так, в письме от 24 июля 1925 г., то есть написанном по "горячим следам", говорится следующее:
"Дорогой Эрик Феодорович, ради Бога, убедите Лежнева не давать никакой статьи о Коктебеле, ибо это может быть губительно для всего моего дома и дела. У меня (вернее, у моего имени) слишком много журнальных врагов, и всякое упоминание его вызывает газетную травлю.
Не надо забывать, что вся моя художественная колония существует не "dejure", а попустительством, и ее может сразу погубить первый безответственный журнальный выпад, который, несомненно, последует за статьей обо мне или о Коктебельском Доме, особенно если она будет сочувственна... Всякое печатное упоминание о Коктебеле чревато угрозами его существованию..." (Там же. С. 312).
Нет ни малейших сомнений в том, что Волошин говорил об этом же и Булгакову, который, конечно, не мог скрыть от хозяина дома своих намерений напечатать очерки о путешествии по Крыму. Булгаков до мелочей выполнил все "установки" Волошина, не упоминая в очерке ни самого хозяина дома, ни его художественную колонию. Разумеется, "фельетоны" от этого во многом проиграли, стали менее сочными и выразительными, но Булгаков не мог подвести Волошина.
О реакции Волошина на булгаковский очерк пока ничего не известно, но если бы она была отрицательной, то он непременно сообщил бы об этом Голлербаху. В ноябре 1925 г. поэт, возвратившись к той же теме, писал Голлербаху: "Только к ноябрю наш дом опустел, и зимняя жизнь и ее ритм вошли в свои права... И еще мне хочется извиниться перед Вами за мое "veto" на Вашу статью о Коктебеле. Если бы дело шло о моей личности - то тут бы не могло быть никаких "veto" - я этого себе никогда не позволял и не позволю. Но "Волошинский Дом" - это не я. А целый коллектив. Я посоветовался с друзьями и получил определенные инструкции: пусть лучше никто и ничего не пишет в печати - кто-нибудь подхватит, начнется травля и тогда не отстоите. Только поэтому я позволил себе просить Вас ничего не писать о Коктебеле. Хвалить и ругать одинаково опасно в этих случаях..." (Там же. С. 315).
Булгаковский очерк, в котором много говорилось о "превратностях погоды", никак не повредил Волошину. Был ли сам писатель доволен своим произведением?.. Но тут необходимо принимать во внимание и другие обстоятельства - Булгакова уже поглотили дела театральные и на фельетоны у него оставалось все меньше времени. И еще несколько слов о том, что привлекало Волошина в Булгакове и что сближало и роднило их. Очевидно - их "запрещенность". Ибо сам Волошин в течение многих лет жил под знаком "запрещенности". Вот что писал он по этому поводу в одном из писем в апреле 1925 г.: "В мае этого года исполняется 30 лет с тех пор, как было впервые напечатано мое стихотворение... Я это скрывал. Но в конце концов это просочилось, и мне пришлось дать согласие на публичное ознаменование этого... Что из этого выйдет, не знаю. Скорее всего новая литературная травля. Но трусить этого как-то непристойно. Вероятнее всего, что просто не дозволят никакого публичного чествования (празднование юбилея было перенесено на август. - В. Л.)... Что за "тридцатилетняя литературная деятельность", когда человек не может ни издать, ни переиздать ни одной своей книжки!" (Там же. С. 309). И далее читаем знаменательные слова: "У меня большая радость: профессор Анисимов прислал мне большую фотографию Владимирской Богоматери... И сейчас она стоит против меня и потрясает своим скорбным взволнованным ликом, перед которым прошла вся русская история. Кажется, что в нем я найду тот ключ, который мне даст дописать моего "Серафима"".
Добавим к этому, что ранняя редакция булгаковского "Бега" называлась "Рыцари Серафимы"... А профессор Анисимов Александр Иванович, автор книги "Владимирская икона Божией Матери", был арестован в 1930 г. и погиб в заключении...
Путешествие по Крыму
1
...секретарь - примазавшаяся личность в треснувшем пенсне - невыносим. - Ср. с внешним обликом Коровьева в романе "Мастер и Маргарита".
Возможно, Булгаков имеет в виду непосредственного своего руководителя по "Гудку" Григория Гутнера (в повести "Тайному другу" - Навзикат). В это время сотрудничество с "Гудком" становится для Булгакова невыносимо тягостным, и он искал возможности расстаться с ним.
2
- Никого ты не слушай, - сказала моя жена... - Из воспоминаний Л. Е. Белозерской: "...несмотря на "напутствие" друга Коли Лямина, который говорил: "Ну, куда вы едете? Крым - это сплошная пошлость. Одни кипарисы чего стоят!", - мы решили: едем все-таки к Волошину" (Белозерская-Булгакова Л. Е. Воспоминания. М., 1989. С. 111).