- Very well, sir, об этом мы еще потолкуем, - и машет рукой. - На это еще хватит времени, да, да. - Он изрядно постарел, стал и солиднее и бестолковее, чем прежде. Он то и дело вскидывает мохнатые брови. - Ваше здоровье, дорогой Кеттельринг, ваше здоровье! - Старик возбужденно хихикает. - Ну, а женщины? Как ваши успехи по этой части?
Кеттельринг удивляется.
- Спасибо за внимание. Ничего. Что касается земельных участков на Тринидаде, то они чертовски заболочены. Если провести мелиоративные работы…
- А правда, - прохрипел кубинец, - правда ли, что на Гаити негритянки во время своих языческих fiestas становятся просто одержимыми, а?
- Правда, - сказал Кеттельринг. - Они в самом деле как бешеные, сэр. Но самые лучшие женщины - на Гваделупе.
Патрон наклонился к нему.
- А индианки, каковы индианки? Они muy lascivas? Говорят, они знают… всякие такие штучки? Это правда? Вы должны мне рассказать все, милый Кеттельринг.
В гостиную вошла девушка в белом платье. Кубинец встал и недовольно приподнял брови чуть ли не выше лба.
- Моя дочь Мария Долорес… Мери. Она училась в университете, в Штатах.
Он словно извиняется за нее: ведь испанская девушка не войдет в комнату, где сидит незнакомый кабальеро. Но Мери протягивает руку.
- How do you do, mister Kettelring?
Она старается выглядеть угловатее и развязнее, чем на самом деле, соблюдает англосаксонский стиль. Цвет лица у нее бледно-оливковый, волосы как смоль, сросшиеся брови и на верхней губе пушок - настоящая породистая кубинка.
- Well, Mary, - говорит камагуэно, давая понять, что она может уйти к себе.
Но Мери - независимая американизированная девушка. Она садится, закинув нога за ногу, и забрасывает Кеттельринга вопросами. Что он видел на островах? Каково социальное положение негров, как живут они и их дети, каковы санитарно-гигиенические условия. Кеттельринга втайне забавляет ее ученическое рвение, а папаша огорченно поднимает брови, похожие на огромных мохнатых гусениц. Кеттельринг врет, как школьный учебник.
- Благословенные острова, мисс Мери, сущий рай, кругом девственные джунгли, где летают колибри "фу-фу", сама собой произрастает ваниль, знай только собирай ее. А что касается негров, то жаловаться им не приходится: они счастливы, как дети…
Американизированная девушка слушает, обхватив колени руками, и не сводит глаз с путешественника, который вернулся прямо из рая.
XXXI
Вечером камагуэно, мучимый болями в желчном пузыре, извинившись, рано ушел спать. Он и в самом дела выглядел плохо - под глазами темные круги, глаза ввалились. Кеттельринг вышел в сад выкурить сигару.
Благоухали мускат, акации и волькамерии. Огромные ночные бабочки гудели как ошалелые. На майоликовой скамейке сидела девушка в белом и, слегка приоткрыв рот, вдыхала нестерпимо сладкий воздух. Кеттельринг учтиво обошел ее стороной, он знает приличия… Но вдруг отшвырнул сигару в заросли олеандров.
- Сеньорита, - чуть хрипло заговорил он, подходя к ней, - мне стыдно. Я солгал вам: на островах настоящий ад. Не верьте, если вам скажут, что там можно остаться человеком.
- Но вы снова поедете туда? - спросила она тихо: ночью люди невольно понижают голос.
- Да. Куда же мне еще деться?
Она подвинулась, чтобы он сел рядом.
- Вы, вероятно, знаете, что у меня… нигде нет своего дома. Мне некуда вернуться, только туда. - Он махнул рукой. - Сожалею, что испортил ваше представление о рае. А впрочем, там не так уж плохо… - Он попытался вспомнить что-нибудь красивое. - Однажды я видел бабочку Морфо, в двух шагах от себя, она помахивала синими крыльями. Как это было красиво!.. А сидела она на дохлой крысе, кишевшей червями…
Девушка с университетским дипломом выпрямилась.
- Мистер Кеттельринг!..
- Я вовсе не Кеттельринг. К чему, к чему все время лгать? Я никто. По-моему, если у человека нет имени, у него нет и души. Потому я и там выдержал, понимаете?
И вдруг американизированная девушка почувствовала себя маленькой кубинкой, ее длинные ресницы дрогнули, и она жалобно заморгала. "Ау de mi, что же мне сказать ему, чем утешить? Он такой странный… лучше всего убежать домой. Вот сейчас перекрещусь и встану…"
Нет, американская девушка не может поступить так, американская девушка станет ему товарищем. Ведь мы изучали психологию, мы можем помочь человеку найти утраченную память, восстановить в памяти подавленные представления. Но прежде нужно приобрести его доверие… Американская девушка дружески берет Кеттельринга за руку.
- Мистер Кеттельринг… или как мне вас называть?
- Не знаю. Я просто - "тот человек".
Она сжимает ему руку, чтобы овладеть его вниманием.
- Попробуйте думать о своем детстве, попробуйте! Вы должны что-нибудь вспомнить… хотя бы свою мать. Вспоминаете, да?
- Однажды… меня трясла лихорадка. Это было на Барбуде. Старая негритянка делала мне компрессы из отвара черного перца и пимента. Она положила мою голову себе на колени и искала у меня вшей. Руки у нее были морщинистые, как у обезьяны. Мне тогда казалось, будто рядом со мной мать.
Маленькой кубинке хочется освободить свои пальцы из его руки, его ладонь так горяча… Но это было бы нетактично. Ужасно теряешься в таких случаях!
- Так, значит, вы все-таки помните свою мать?
- Нет, не помню. Наверно, я совсем не знал ее.
Американская девушка полна решимости помочь ему.
- Ну, постарайтесь же вспомнить. Вспомните время, когда вы были мальчиком. Игры, товарищей, какой-нибудь пустячный случай.
Он неуверенно покачал головой.
- Не знаю.
- Ну, все-таки, - настаивала она. - Ведь детские впечатления так глубоки.
Он попытался угодить ей.
- Помню, что, глядя на горизонт, я всегда думал, что за ним должно быть что-то прекрасное. Детское ощущение, не правда ли?
- Вы думали об этом дома?
- Нет, здесь, на островах. И при этом я чувствовал себя… мальчиком. - Держа ее за руку, он отважился продолжать. - Знаете, я… украл мяч.
- Какой мяч?
- Детский, - лепечет он смущенно. - В Порт-оф-Спейне, около гавани. Он покатился мне под ноги… полосатый, красно-зеленый мячик. И мне вдруг захотелось, чтобы он был мой… захотелось совсем как мальчишке. С тех пор я не расстаюсь с ним.
Слезы выступили у нее на глазах. "Боже, как глупо я веду себя!"
- Вот видите, мистер… мистер Кеттельринг! - взволнованно восклицает она. - Дело пойдет на лад, вы увидите. Закройте глаза, чтобы сосредоточиться. Вспоминайте изо всех сил…
Он послушно закрывает глаза и сидит неподвижно, повинуясь ее словам. Тишина, слышен лишь шорох крыльев ошалелых бабочек да откуда-то издалека визг мулатки.
- Вспоминаете?
- Да!
Маленькая кубинка, затаив дыхание, склоняется к его лицу. Какой он странный, какой строгий, когда у него закрыты глаза! Измученный и страшный.
Но вот его лицо проясняется.
- Вы вспомнили что-то?
Он вздыхает глубоко, с облегчением.
- Здесь так хорошо!
Девушка борется с охватившим ее беспричинным умилением. И все-таки у нее невольно вырывается:
- Значит… у нас не ад?
- У вас не ад, - шепчет он, боясь шевельнуть рукой и открыть глаза. - Это так ново для меня. Поймите, я не любил тех.
Бог весть, кто раньше разгадал смысл его слов - девушка, воспитанная в американском университете, или маленькая темноволосая кубинка. Но она вырвала у него свою руку и почувствовала, как вспыхнули ее щеки. Счастье, что здесь темно!
- А… прежде вы любили кого-нибудь? (Боже, какая тьма!)
Он пожал грузными плечами.
- Это вы должны были бы запомнить…
Это сказала американская девушка; кубинка знает, что так нельзя разговаривать с посторонним мужчиной. Но и взрослая американская студентка растеряна. В Штатах, в студенческом общежитии, девушки, бывало, спорили обо всем; и с юношами можно было откровенно обсуждать что угодно. Бог знает, почему сейчас это вдруг стало очень трудно. Мери кусает губы и прижимает похолодевшие руки к пылающим щекам.
- Мистер Кеттельринг?
- Да?
- Я уверена, что вы любили прежде. Вспомните.
Он молчит, упершись локтями в колени. Теперь перед ним снова маленькая кубинка. Как тревожно дрожат ее длинные ресницы!
- Нет, никогда не любил, - медленно произносит он, - я никогда не переживал того, что сейчас. Это я знаю. Знаю твердо.
У маленькой кубинки вдруг перехватило дыхание, сердце забилось, задрожали колени. Так вот какова любовь, боже милостивый! Как прекрасно, боже, плакать хочется! Но американизированная девушка ухватилась за эту фразу и мигом истолковала ее по-своему: да, так и есть, я сразу угадала, тотчас же как только он сказал: "Я лгал вам, сеньорита…"
- Я так рада… - произносит она дрожащим голосом, - что… (А чему, собственно, рада?) Что вам тут нравится. (Не то, не то, но теперь уж это не имеет значения!) Я люблю наш сад, я бываю здесь каждый вечер… (Как глупо я говорю!) - Американизированная девушка пытается одержать верх. - Послушайте, мистер Кеттельринг, я помогу вам вспоминать, хотите? Как это ужасно, если человек не в силах вспомнить, кто он такой. - Кеттельринг вздрагивает, как от удара. - Я хочу сказать, - американизированная девушка спешит исправить свою оплошность, - что я буду счастлива помочь вам. Пожалуйста… - Она коснулась пальцем его рукава. (Чуточку флирта перед уходом! Чтобы легче было уйти!)
Кеттельринг поднялся.
- Прошу прощения. Я провожу вас.
Она стоит около него, совсем близко, словно они держатся за руки.
- Обещайте мне, что вы постараетесь вспомнить.
Кеттельринг улыбается. Марии он кажется в этот миг необыкновенно красивым, и ей хочется закричать от счастья.
Мария высовывается из окна, вдыхая благоухание ночи. На балконе этажом выше пламенеет огонек сигары.
- Хэлло, мистер Кеттельринг!
- Что?
- Вам не спится?
- Да, что-то не спится.
- Мне тоже, - радостно признается она и подставляет ночной прохладе обнаженные плечи. "Обними, погладь мои плечи, я рядом, коснись - слышишь, как бьется мое сердце?"
"Нет, нет, я не смотрю, я не смею. Я даже бросил сигару куда-то в потемки, - только бы не было заметно, что меня трясет, как в ознобе".
"Damn Мери, да не гладьте вы свои плечи, мне кажется, будто я их глажу".
"…Я понимаю. Я это чувствую. У вас такие горячие руки, словно вы грелись на солнце. А у меня дрожат пальцы, почему? Ведь я спокойна, совершенно спокойна. Я знала, что это придет. Когда я догадалась? Вам ни к чему знать об этом… Сразу, как только я вошла в комнату и вы встали… Такой большой, а не знает, чей он!"
Человек на балконе вздыхает.
"О, мистер Кеттельринг, please, какие глупости, ведь это в вас самое прекрасное. Хочется взять вас за руку и сказать: "Dear littl'boy, чей ты, мальчик?" Хочется поцеловать вас или приласкать. Я думаю, это материнский инстинкт".
"Очень благодарен".
"Нет, не верьте мне. Я вас боялась. В вас есть что-то таинственное и отпугивающее. Словно вы в маске. Это волнует. Когда вы со мной заговорили в саду, я чуть не удрала, так мне было страшно!"
"Beg your pardon, я, собственно, совсем не хотел…"
"А я хотела, чтобы вы подошли, разве вы не поняли? Глупые испанские обычаи не позволяют мне сидеть с вами за столом. Приходится видеть вас только украдкой… Как странно… сердце стучит, словно я грешу… Хэлло, вы еще там?"
"Да, я здесь. Не смотрите сюда, не то я прыгну вниз, Мария Долорес".
Она поспешно закрывает плечи шелковой шалью с длинной бахромой и снова становится темноволосой кубинкой, которая сладко жмурится в темноте, опуская длинные ресницы, и ни о чем не думает, только ждет.
"Вы понимаете, на юге редко встречаешь белых женщин. Вы и не представляете себе, как это прекрасно и вместе страшно - вдруг почувствовать уважение к женщине. Хочется опуститься на колени и не поднимать глаз. Ах, сеньорита, я все готов сделать, лишь бы вы подарили мне свой платочек. Я упаду на колени и буду безгранично счастлив".
Глаза юной кубинки сияют, а шаль медленно-медленно сползает с ее плеча, видна лишь узкая полоска смуглой руки, но для Кеттельринга это сейчас больше, чем когда-либо раньше женская нагота…
Наверное, летучая мышь зигзагом пронеслась мимо, овеяла девушку ветерком; Мария вздрогнула, скрестила руки на груди и отступила внутрь комнаты.
А потом… о, уже рассвет, в саду прощебетала сонная птичка. Американская студентка осторожно, на цыпочках, подходит к окну и смотрит на балкон. Да, да, там и сейчас тлеет алый огонек сигары, там неподвижно стоит человек, ухватившись за перила. Девушка вздыхает - она счастлива, а сердцу больно, - и долго еще она сидит на краю постели, рассеянно улыбаясь и глядя на свои округлые белые ноги.
XXXII
Я себе не представляю этого иначе. Весь день, как назло, ей не удавалось увидеть Кеттельринга. Камагуэно утащил его в контору, а потом куда-то обедать. Кеттельринг был рассеян, отвечал невпопад; принципалу пришлось вытягивать из него сведения о делах, a este hombre плел какую-то чепуху и путал Барбуду с Тринидадом. Кубинец не спускал с него испытующих, глубоко запавших глаз и посмеивался, позабыв о боли в печени. Ужинали они опять вдвоем. Камагуэно пожелтел от боли, но и не думает подниматься из-за стола, а все подливает гостю рому. Пейте, Кеттельринг, какого черта, да пейте же! Итак, что же с сахаром на Гаити? Но Кеттельрингу сегодня изменила его отличная память, он запинается, молчит…
- Так пейте же, приятель!
Наконец Кеттельринг встает, стараясь прочно стоять на ногах.
- Я выйду в сад, сэр. Голова болит.
Камагуэно удивленно поднимает брови.
- В сад? Как угодно. - И снова широкий жест, будто все здесь принадлежит дорогому гостю. - Между прочим, Кеттельринг, как ваша память?
- Моя память, сэр?
Глаза кубинца суживаются.
- Знаете вы теперь, хотя бы, кто вы?
Кеттельринг резко оборачивается.
- По-моему, сэр, я довольно хорошо известен, как… мистер Кеттельринг.
- Это верно, - бормочет кубинец, задумчиво уставясь на свою сигару. - Вот досадно, что вы даже не знаете… ну, скажем… не женаты ли вы, а? - Он с усилием встал и прижал руку к правому боку. - Доброй ночи, мистер Кеттельринг, желаю вам доброй ночи.
Кеттельринг все же покачивался слегка, выходя в сад. Бледная трепещущая девушка ждала его там, кутаясь в шаль. Позади нее, в тени, стояла старуха мексиканка, озабоченно и сочувственно помаргивая. "Ага, дуэнья", - сообразил Кеттельринг. Все плыло у него перед глазами - длинные тени, розовый водопад цветущих коралит, которые одуряюще благоухали, девушка в шали с длинной бахромой.
Мария взяла его под руку и повела в глубь сада.
- Представьте себе, - сбивчиво и взволнованно заговорила она, - они не хотели отпустить меня сюда. - Американская девушка в ней была оскорблена этим до глубины души, а кубинка в гневе сжимала кулачки. - Я буду вести себя, как захочу, - запальчиво грозила она, но это была неправда. Во всяком случае, так она не хотела, не собиралась поступать: в тенистой глубине сада шаль соскользнула у нее с плеч, и сама она повисла на шее человека, который зашатался в отчаянии; Мария подняла к нему лицо, ее полуоткрытые губы молили о поцелуе.
- Здесь служанка, сеньорита! - предостерегающе бормочет Кеттельринг, сжимая девушку в объятиях, но Мария лишь качает головой и тянется к нему губами, влажной тенью губ: возьми, выпей! Она оцепенела, глаза у нее закатились, и вдруг она бессильно опустила руки и поникла в его объятиях. Кеттельринг отпускает ее. Едва удержавшись на ногах, девушка закрывает лицо руками, беззащитная, покорная. Он поднимает шаль и накидывает ей на плечи.
- Сейчас вы пойдете домой, Мери. А я… я еще вернусь. Не как Кеттельринг, а как мужчина, который вправе прийти за вами. Вы понимаете меня?
Она стоит, склонив голову.
- Возьмите меня с собой… сразу, сейчас!
Он берет ее за плечи.
- Идите домой. Свидетель бог, насколько мне тяжелее, чем вам.
Она послушалась - лишь бы чувствовать на плече его горячую тяжелую руку.
Из-за кустов выступил высокий пеон.
- Va, сеньорита, - хрипло говорит он. - Adentro!
Она оборачивается к Кеттельрингу и смотрит на него сияющими глазами.
- Adios! - произносит она тихо и протягивает руку.
- Я вернусь, Мери, - подавленно бормочет este hombre, сжимая ее пальцы.
Девушка вдруг быстро наклоняется и влажными губами целует его руку. Кеттельринг чуть не вскрикивает от ужаса и любви.
- Va, va, сеньорита! - хрипит пеон, отходя в сторону.
Мери крепко прижимает руку Кеттельринга к своему сердцу и подставляет ему губы.
- Adios! - шепчет она, целуя его в губы, и по щекам ее бегут слезы.
Старая индианка берет ее за талию.
- Ау, ау, senorita, va a la casa, va a la casa.
Мери покорно уходит, словно незрячая, бахрома ее шали волочится по земле.
Кеттельринг стоит как истукан, комкая в руке крохотный, благоуханный кружевной платочек.
- Va, сеньор, - словно утешая, бормочет пеон.
- Где камагуэно?
- Ждет вас, сеньор. - Пеон чиркает спичку о брюки и дает Кеттельрингу прикурить. - Вот там.
Старый кубинец сидел за столом и считал деньги. Кеттельринг посмотрел на него и усмехнулся.
- Это для меня, не правда ли?
Камагуэно поднял глаза.
- Да, для вас, Кеттельринг.
- Жалованье или доля прибыли?
- Все вместе. Можете проверить.
Кеттельринг сунул деньги в карман.
- Но знайте, камагуэно, - очень отчетливо произнес он. - Я приду за ней.
Кубинец побарабанил пальцами по столу.