- К сожалению, в документах Кеттельринга значится, что он женат. Что поделаешь!
- Кеттельринг больше не вернется, - медленно возразил este hombre.
Камагуэно насмешливо взглянул на него.
- Ну конечно, документы всегда можно купить по сходной цене, не так ли? За несколько долларов.
Este hombre без приглашения сел и налил себе вина. Сейчас он был трезв как никогда.
- Может быть, и так, камагуэно, - сказал он. - Может быть, иначе не выйдет. Но крупное состояние не хуже доброго имени, вы не находите?
Кубинец покачал головой.
- У нас, на Кубе, доброе имя ценится слишком дорого.
- Сколько приблизительно?
Кубинец усмехнулся.
- Эх, Кеттельринг… я могу еще называть вас так? Ведь вы сами знаете, каково примерно мое состояние.
Кеттельринг свистнул.
- Будьте благоразумны, камагуэно! Столько я не заработаю за всю жизнь.
- Верно, не заработаете, - усмехнулся кубинец. - Теперь уже не прежние времена, и они не вернутся.
Кеттельринг снова налил себе вина и задумался.
- Вы правы, сэр. Но если за несколько лет ваше состояние изрядно уменьшится, тогда… тогда мне легче будет догнать вас, а?
Оба пристально посмотрели друг на друга. Итак, козыри теперь на столе.
- Представьте себе, камагуэно, что есть человек, который знает все ваши дела и сделки как свои пять пальцев. Он ведь может кое-что предпринять, а?
Кубинец протянул руку к бутылке, позабыв о своей больной печени.
- Без денег, - сказал он, - ничего предпринять нельзя.
Кеттельринг указал на свой карман.
- Для начала мне хватит, сэр.
Камагуэно показал в усмешке длинные желтые зубы. Но глаза его превратились в узкие, скрывающие злобу щелки.
- Желаю удачи, Кеттельринг. Я дал вам кучу денег, а? Ну, ничего не поделаешь. Salud!
Кеттельринг поднялся.
- Я еще вернусь, камагуэно!
- Adios, muy senor mio!
Хозяин поклонился на старинный кубинский манер, провожая дорогого гостя до дверей.
- Покойной ночи, сеньор, покойной ночи!
Высокий пеон захлопнул за Кеттельрингом решетчатую калитку.
- Покойной ночи, сеньор.
И пациент Икс уходит. Он идет мимо ограды из цветущей бугенвилеи по дороге, белеющей в звездной ночи, как Млечный Путь…
XXXIII
Теперь это уже не апатичный человек, равнодушно созерцающий калейдоскоп гаваней и плантаций. Теперь это муж, который отправился завоевывать, боец с высоко поднятой головой, нетерпеливый возлюбленный с напряженными, почти звенящими мускулами. Он словно родился заново. А на самом деле, не в этом ли высочайшая эротика любви? Разве не рождаемся мы из груди и чресел женщины, которую любим, и не для того ли ее лоно жаждет нас? Отныне ты мой, ибо тебя, молодого и прекрасного, я родила в муках. И разве свершение любви не становится для нас началом новой и цельной жизни? Иллюзия, скажете вы. Но не порождена ли иллюзия столь же глубокими причинами, как и разочарование?
Итак, последуем за Кеттельрингом сначала на Гаити. Там, говорят, есть болото с залежами черного битума. Зловоние, мол, там такое, что не выдерживают ни птица, ни жаба, ни даже негр. Кеттельринг отправился туда верхом из… скажем, из Гонаивы, но вынужден был оставить лошадь на дороге и вместе со своими неграми прорубать мачете путь в колючих зарослях и острой, как бритва, траве. Негры вскоре разбежались, пришлось вернуться за ними и заплатить им втрое. Прекрасная плата не спасла их от гибели, двое негров умерли по дороге, одного укусила змея, с другим приключилась какая-то чертовщина - начались судороги, изо рта ползла желтая пена, и он испустил дух, - видимо, это было отравление. Но негры уверяли, что его умертвили злые духи джамбо, и отказались идти дальше. Наконец Кеттельринг добрался до болота и увидел, что не так уж оно страшно. Над болотом вились тучи комаров - стало быть, живые существа могут здесь дышать. Но место было жуткое - черная, гнусная трясина, прокаленная солнцем; кое-где булькает и пенится нестерпимо зловонная жижа.
Кеттельринг вернулся в Гонаиву, купил эти участки и подписал контракт с каким-то жуликоватым мулатом на постройку дороги к "Асфальтовому озеру", как Кеттельринг несколько пышно назвал свое болото. После этого он уехал… скажем, в Пуэрто-Рико.
И вот Кеттельринг начал свою игру. Игру против камагуэно, то есть против сахарного тростника. Раньше он не раз писал старому кубинцу, что конъюнктура на сахар будет ухудшаться, но камагуэно не хотел этому верить. Дни высокой конъюнктуры на сахарном рынке сочтены. Можете но сомневаться, что старый лис прогорит на этом. Кеттельринг знал людей, которые охотно купили бы земельные участки камагуэно, его долю в деле или одно из его предприятий. Он повидался с этими людьми и осведомился, сколько они намерены дать за покупку. Столько-то? Ладно, гарантирую вам, что вы заплатите половину. И за это дадите мне такой-то куртаж. Кубинец по уши увяз в сахаре, ему придется продавать в спешке, чтобы хоть как-нибудь выкарабкаться. Но надо еще немного поприжать его. Кеттельринг устремился на Барбуду, в Бас-Тер, на Барбадос и Тринидад и обнаружил там, что камагуэно уже почуял опасность и начал сбывать товар, стремясь спасти свои капиталы. Кеттельринг, засучив рукава, ринулся в бой. "Погодите, погодите, - уговаривал он дельцов, - предложите ему четверть цены, расторгайте контракты, не уступайте ему, жмите изо всех сил! Предстоит небывалый сахарный крах. Сахарные заводы и плантации будут продаваться за гроши. Цены на сахар катятся вниз, треть нынешнего урожая лежит на складах. Куда его денешь, его даже не сожжешь, разве что выкинуть в Атлантический океан… Заварим кашу да подсластим ее, господа!"
Сахарный крах нарастал, как лавина, всякий старался избавиться от сахара, продать, продать во что бы то ни стало! Вот пусть теперь старый камагуэно попробует найти покупателей на свои плантации и сахарные заводы! Что правда, то правда, старик оборонялся умело, но и в его предложениях уже чувствуется смятение. Хотел бы я видеть, как ходят сейчас вверх и вниз его мохнатые брови! М-да, крах разорит немало людей, но что поделаешь? А разве кто-нибудь щадил беднягу Пьера? Старые плантаторы бродят, повесив нос, не понимая, что творится. Никто не покупает у них ни сахарного тростника, ни кофе, за ваниль платят гроши, бананы гибнут от Панамской болезни. И даже нельзя уехать отсюда, потому что никто не покупает обработанной земли и не берет ее в аренду. И этот край несколько лет назад называли Золотыми Антильскими островами!
Наконец камагуэно сдался. У него был хороший нюх, он не стал ждать самого худшего и продавал за любую цену. Черт побери, ему все-таки удалось спасти треть своего состояния. Кеттельринг удовлетворенно вздохнул: денег у него оставалось уже немного. Хоть он и получил условленный куртаж, но расходы были большие, приходилось много тратиться ради престижа и то и дело щедро вознаграждать тех, кто помогал ходу событий. Теперь на очереди асфальт.
Асфальт - не такой товар, который может производить кто и где угодно, это не какой-нибудь сахар или кофе. На асфальт можно сделать ставку. Итак, ставлю на черное против белого!
Кеттельринг закупил котлы и бочонки, приобрел старую узкоколейку и опять поехал на Гаити.
Милый доктор, я отдохну, как только вернусь домой, вдохну запах можжевельника и тимьяна, возьму в руки богородичную травку. Чужбина всегда рождает в нас какое-то беспокойство. Я наверняка стал бы революционером, если бы не жил на родной земле. Здесь же - я подразумеваю Антильские острова - я острее чувствую бесправие и ужасы жизни… или, по крайней мере, ненавижу их сильнее, чем дома. Если бы я действительно написал свою повесть, в ней не обошлось бы без героя в распахнутой рубахе, с ружьем на веревке вместо ремня. Этим партизаном, этим мстителем и яростным ненавистником всяческих кеттельрингов тоже был бы я. Но ничего не поделаешь - видно, не суждено. Дома, усевшись на цветущей меже, я вдохну ее умиротворяющий аромат, и ужасы и ненависть испарятся в душе моей, и я уроню полевой цветок, цветок севера, на могилу мулата в распахнутой рубашке, того, кто пал где-то на Островах в борьбе против интересов Коммерции.
XXXIV
И вот тут-то Кеттельрингу перестало везти. Скажем так: мулат-подрядчик бросил дорогу недостроенной и удрал, прельстившись лаврами танцора варьете. Кеттельринг начал строить дорогу сам, и это обходилось ему очень дорого, потому что он очень спешил. Заставить негров возить камни на тачках оказалось попросту невозможным; эти черномазые, положив камень на голову, несли его, словно корзину с ананасами. На тачках они катали девушек, те визжали и дрыгали ногами от восторга. Набить бы им морды, чтобы оборвать этот дурацкий смех! За колоннами рабочих тянулись толпы девушек. По ночам под звуки гитар и тамтамов они плясали танец живота, а Кеттельринг терзался отчаянным нетерпением, но не отваживался понукать этих скотов, как ему хотелось: экономический кризис давал себя знать и на Гаити и отразился здесь очень своеобразно - негры в небывалой степени предались вудуизму. Чуть ли не каждую неделю они бесновались на лесных просеках и возвращались с оргий, как тени, - изнуренные, одичалые. Кеттельринг даже ночью не выпускал револьвера из рук, прислушиваясь к шлепанью босых ног. По соседству пропало двое или трое детей. Кеттельринг старался не думать об этом. Даже чернокожие полицейские, босые, но в расшитых золотом эполетах, явившиеся из Гонаивы расследовать это дело, предпочли не найти в джунглях каменный жертвенник, хотя к нему вели хорошо протоптанные тропинки.
Месяц проходил за месяцем, средства Кеттельринга таяли вместе со здоровьем. Его мучили фурункулы и лихорадка, но он не ехал лечиться, опасаясь, что без него негры разбегутся со стройки. Злыми, ввалившимися от ненависти глазами он следил за этим сбродом и сиплым голосом отдавал распоряжения. Дорога еще не была закончена, а он уже поселился у асфальтового болота, в хижине на сваях, чтобы руководить прокладкой узкоколейки. Но тем временем в Гонаиве разворовали его рельсы, лежавшие в гавани. Бог весть, кому они понадобились!
Вся местность около Асфальтового озера пропахла сероводородом. Желтая трясина бродила, пучилась и гнила, как гигантская запущенная болячка, дышала жаром, как кипящий котел смолы. На каждом шагу ногу засасывало в полужидком, трясущемся, хлюпающем битуме.
Наконец дорогу дотянули до болота, и Кеттельринг поехал в Порт-о-Пренс раздобыть кредит, купить грузовики и бочки, нанять шоферов и надсмотрщика. Когда он вернулся, на стройке не было ни души. Ходили слухи, что в болоте поселился черт и взбаламутил всю трясину так, что она ходуном ходила. Кеттельринг с превеликими трудностями нанял несколько паршивых и недужных негров с воспаленными глазами и начал копать асфальт. Битум оказался черный, блестящий - glancepitch самого высшего сорта. Но с перевозкой дело обстояло хуже: один грузовик мулат разбил, когда перевозил котлы и бочки из Гонаивы, вторая машина заехала в болото и через несколько дней бесследно исчезла в нем. Для доставки асфальта в порт остался всего-навсего один грузовик. Кеттельринг сам торчал у котлов, следя за тем, чтобы битум хорошо выварился. Он стал черный и грязный, как кочегар, и, сидя у этого адского огня, трясся от малярии. Впрочем, малярией тут страдали все, - ничего не попишешь. Он уже больше не брал в руки кружевной платочек, чтобы не испачкать его, и не думал ни о чем, кроме асфальта. "Ну, теперь дело на мази!" И Кеттельринг, щуря воспаленные от жары глаза, чертит в воздухе воображаемые заводы, которые будут построены здесь. Haiti Lake Asphalt Works ("Компания по эксплуатации Асфальтового озера на Гаити").
Не обошлось, конечно, без неприятностей. Взять хотя бы того мулата, что возил бочки в Гонаиву. Вечно у него были неполадки, а он еще нахально ухмылялся - мол, плохая машина, сэр, и плохая дорога. Кеттельринг прогнал его и стал отвозить бочки с асфальтом сам, радуясь, что их все прибывает. Сто бочек, еще сто и снова сто, вот это здорово! Но уволенный мулат был стреляный воробей; он стал шляться около Асфальтового озера и болтать неграм об условиях труда и бессовестных иностранцах. Однажды к Кеттельрингу пришли четыре негра, долго переминались с ноги на ногу, подталкивая друг друга, и наконец объявили, что пусть-де хозяин примет мулата в надсмотрщики, иначе…
Кеттельринг побагровел.
- Что "иначе"?! - спросил он и взвел курок револьвера.
Началась забастовка. Организованная забастовка наряду с каннибальскими обрядами, но нынче так бывает. У Кеттельринга осталось всего несколько человек, настолько слабых, что они не дошли бы до дому. Кеттельринг остервенел, он схватил кирку и, по колени в грязи, сам начал откалывать глыбы асфальта и, хрипя от натуги, таскать их к котлам. Больные негры глядели на него, разинув рот, и не смели взять мотыги в руки. Наполнив котел, Кеттельринг не выдержал: "Пьер, Пьер!" - всхлипывал он и бил себя кулаком по голове. После этого и больные негры разбежались.
Еще два дня Кеттельринг провел у покинутого асфальтового котла, глядя, как ямы постепенно вновь заполняются битумом. Тысячи, сотни тысяч асфальта! Сотни и тысячи бочек ждут покупателя!
Потом Кеттельринг завернул в кружевной платок кусочек сырого и кусочек вываренного, блестящего, как антрацит, асфальта, и на дребезжащем порожнем грузовике поехал в Порт-о-Пренс. Там он проспал двое суток как убитый.
И вот он снова перед кованой решеткой особняка камагуэно. И снова стучит молоточком.
- Отворите, отворите!
Долговязый пеон стоит за решеткой, но не открывает.
- Que desea, señor?
- Мне нужно немедля поговорить с хозяином, - хрипит Кеттельринг. - Откройте!
- No, señor, - бурчит старый слуга. - Мне не велено вас впускать.
- Скажите ему, - настаивает Кеттельринг, - скажите ему, что у меня к нему есть дело, выгодное дело. - И он постукивает кусочками асфальта. - Передайте ему…
- Нет, сеньор.
Кеттельринг трет себе лоб.
- А можете вы передать письмо?
- No, señor.
Тишина, вечер, благоухают цветущие коралиты.
- Buenas noches, señor.
И опять на юг, на острова Пуэрто-Рико, Барбуда, Гваделупа, Барбадос, Тринидад и Кюрасао. Янки, британцы, французы и голландцы, креолы и метисы. У Кеттельринга всюду есть деловые связи - одних он когда-то брал за глотку, с другими организовывал сахарный крах; когда он приходит, они уже знают, с кем имеют дело. Кеттельринг показывает два кусочка асфальта в кружевном платочке: поглядите, какой асфальт, черный, блестящий, как зрачок. Там тысячи, сотни тысяч тонн асфальта, целое озеро. Можно заработать миллионы. Хотите быть моим компаньоном?
Дельцы чешут затылок и вздыхают. Трудные времена, мистер Кеттельринг. Даже на асфальт нет спроса. На Тринидаде, говорят, увольняют рабочих.
Похоже, что, потеряв веру в сахар, люди изверились во всем. Нет, нет, сударь, ничего не поделаешь. Ни цента, ни пенни я не вложу в эти распроклятые острова. (Какое, однако, замечательное изобретение - колонии. Открыть страны, которые для нас не родина, а всего лишь "эксплуатационное пространство". Какой простор для предпринимательских дарований!)
Кеттельринг тащится на пароходе из порта в порт. Днем он спит, а по ночам стоит на носу судна, как столб, - хоть трос привязывай. Вокруг тяжелая темно-синяя ночь, прорезанная зарницами, искрящаяся звездами. Шумит и светится море, черное, как антрацит. Сплошной асфальт, сударь, миллионы и миллиарды тонн, можно сколотить громадное состояние. Пароход еле ползет, вздрагивая, словно ему трудно двигаться… словно винт с трудом вращается в густой, маслянистой, липнущей к лопастям массе, черной, как нефть… Черный пароход медленно плывет по безбрежному асфальтовому озеру, густому, как каша, которое медленно смыкается за кормой.
Покойной ночи, сеньор!.. А там, над головой, Млечный Путь, похожий на ночную дорогу, светлую дорогу среди лиловой бугенвилеи и синих гроздьев петреи. Какой аромат, как благоухают крупные розы и жасмин! Кеттельринг прижимает к губам измятый кружевной платочек, от которого пахнет асфальтом и чем-то далеким, далеким. Я вернусь, Мери, я вернусь!
Но все с недоверием покачивают головами. Ничего не поделаешь, мистер Кеттельринг, нет кредита, ни к чему душа не лежит… Вот и на Доминике прикрыли добычу асфальта. Но подождите лет этак десять - двадцать, тогда другое дело, не может ведь этакая мерзкая конъюнктура длиться вечно.
Итак, остается один-единственный путь - к господам из Trinidad Lake Asphalt Company. На Тринидаде еще действует канатная дорога, вагонетки везут бочки с асфальтом прямо в трюмы пароходов. Но и тут дело идет со скрипом. Заправилы компании даже не предложили Кеттельрингу сесть, когда он, утирая пот со лба, развернул перед ними кружевной платок с двумя кусочками асфальта. Господа даже не взглянули на асфальт.
- К чему это, мистер… м-мм… мистер… вы, кажется, сказали Кэтлеринг? Наших залежей хватит по меньшей мере на пятьдесят лет, мы вполне можем удовлетворить мировой спрос. В наши разработки вложено столько денег, - зачем же открывать еще новые?
- Но мой асфальт лучше. В нем меньше воды, меньше ила… из него сочится тяжелая нефть.
В ответ засмеялись.