Мало ли какие еще можно затеять дела? Что у вас в степи? Ничего, одно ровное место. А здесь, у Кислого ручья, в воде - железо, вода ржавая от него. Под Татарукой какой-то камень в земле блестит, точно смола. Бабы болтают, что в горах закопаны клады. Походить по горам - на Дурной да на Черный Верх, за Татинскую да за Тупую, - кто знает, что там можно найти. В наше время, братцы, добро и под землей ищут. А дома ни словечка. "Завтра, Полана, еду в Прагу, договорюсь с господами". И все. А потом господа понаедут и прямо к Гордубалу во двор. "Добрый день, дома ли господни Гордубал, вы клад отыскали: такой минерал, мы его уже лет пятьдесят ищем". Почему бы и нет? Вот вам и "одни каменья"! Да знаешь ли ты, что в том камне? Не знаешь, так помолчи лучше.
Гордубал смутился. Все это глупости, наверно. Но камень под Менчулом - не глупость. Только волов нужно - пару или две. Серые подольские волы с рогами, как расставленные руки. Ох и животины! Вот так идти бы с грузом камней по дороге, рядом с волами. Э-гей, ц-ц-ц… Шевелитесь! А ты со своими лошадьми - съезжай с дороги. А чьи волы-то? Гордубала. Ни у кого во всем крае таких волов нет!
Гордубал вынимает из-за пазухи кошель и пересчитывает деньги. Семьсот долларов. Двадцать тысяч с лихвой на наши деньги. Солидный капитал, Полана! С ним можно новую жизнь начать. Увидишь еще, какой Юрай молодец. Ум - это сила. Дорого стоит конь, что высоко держит голову, а ты погляди-ка лучше на вола: помахивает головой да тащит на хребте ярмо, и проку от него не в пример больше.
Юрай, покачивая головой, плетется во двор. Во дворе Полана чистит горох. Она хмурится, стряхивает с подола шелуху и уходит в дом.
XIII
Гордубал сидит в трактире, весело ему. Слава богу, сегодня тут шумно: Михальчук тут и Варварин, Подерейчук Михайла, Герпак по прозвищу Кобыла, Феделеш Михал и Феделеш Гейза, Федюк, Гриц, Алекса, Григорий и Додя-лесник. Соседи толкуют о том, что надо бы пострелять диких кабанов, вредят они посевам. Григорию принадлежит скала под Менчулом, хорошо бы потолковать с ним, начать издалека, с оглядкой: хочу, мол, вымостить камнем дорогу в поле… Эх, огорчается Юрай, поля-то ведь нет у меня. У Пьосы оно теперь, вон он сидит, насупился. Нет у меня поля, что мне до их забот. Пусть сами кабанов гонят, мне-то какое дело, хмурится Гордубал. У вас свои заботы. У меня свои.
Мужики тем временем толкуют о том, как приняться за охоту.
Юрай пьет медленно, думая о своем. Сдвинула брови и ушла в дом. Ладно, Полана, когда-нибудь и ты захочешь поговорить: так, мол, и так, Юрай. А я сдвину брови да пойду в трактир. Погляжу, придется ли это тебе по душе. Что у меня рожа страшна, глаза гноятся, что ли? Или рот кривой, как у нищего Ласло? Да, постарел я, сожрала меня шахта, одни жилы остались да спина. Досыта полазил на четвереньках в забоях. Одни руки да коленки остались. Видела бы ты, в каких дырах приходилось добывать уголь! До сих пор харкаю черной пылью. Мало чем я могу поправиться, Полана, но работать умею, голубка, увидишь…
- Эй, американец, - с усмешкой кричит Феделеш Гейза, - что же не покажешься! Верно, пришел угостить земляков!
Гордубал кивает головой.
- Пришел, пришел! Угощу, да по-американски: корчмарь, подай Гейзе кружку воды! А коли тебе этого мало, Гейза, возьми ведро, заодно рожу умоешь.
- А что тебе до моей рожи? - смеется Гейза. - Была бы моей жене по сердцу.
Юрай хмурится - какое мне дело до твоей жены? Вот и угощай таких. Да я бы угостил! Ей-богу, соседи, я бы рад выпить с вами, крепко обнять вас и - петь, петь, прикрыв глаза… Да только на другие дела пригодятся мне доллары. Затея есть у меня, соседи, хорошая затея, американская. Вот подождите, начну ломать камень… "Эге, - скажут, - Гордубал-то, видно, спятил, мало, что ли, у нас каменьев!" А время придет - увидите, как американец из камня добудет сметану.
Михал Феделеш запевает, другие подтягивают. Эх, хорошо посидеть с дружками. Давненько не слышал я песен, давненько! Юрай прикрывает глаза и вполголоса начинает подпевать, полузакрыв глаза. Понемногу он расходится и вдруг - с чего это, черт возьми, он так распетушился? - запевает во весь голос, покачиваясь в такт песне.
- Эй ты! - кричит Феделеш Гейза. - Кто с нами не пьет, тот и не поет. Пой себе дома, Гордубал!
- Или Штепана пошли сюда, - вставляет Федюк, - он, говорят, поет почище твоего.
Юрай встает, громадный, долговязый, макушка под потолок.
- Пой себе, Гейза, пой, - говорит он мирно, - я все равно домой собрался.
- А чего дома-то делать, - ухмыляется Михал Феделеш. - Там у тебя батрак есть.
- Богач нашелся! - роняет Гейза. - Батрака для жены нанял…
Гордубал быстро оборачивается.
- Гейза! - процедил он. - Ты про кого это?
Гейза насмешливо глядит на него и покачивается на носках.
- Про кого? Есть тут у нас один.
Мужики поднимаются с лавок.
- Оставь его, Гейза, - уговаривает Варварин.
Кто-то берет Гордубала за плечи и дружески тянет из трактира.
Гордубал вырывается и вплотную подходит к Феделешу.
- Ты про кого это? - повторяет он хрипло.
- Дурень у нас только один, - раздельно произносит Гейза Феделеш и вдруг, точно стегнув Гордубала хлыстом, добавляет: - Потаскух, как Полана, хватает.
- Выходи вон! - ревет Гордубал и проталкивается к выходу. Гейза спешит за ним, торопливо раскрывая в кармане нож. Эй, берегись, Гордубал, получишь удар в спину! Но Гордубал знай пробирается к дверям, а Гейза за ним, крепко зажав в кулаке нож так, что даже рука вспотела.
Все бросаются вон из трактира. Юрай поворачивается к Феделешу.
- Ты! - хрипит он. - Ну, подходи.
Гейза тяжело дышит и, пряча нож за спиною, готовится к прыжку. Длинными, как оглобли, ручищами Гордубал обхватывает Гейзу, прижав ему руки к бокам, подымает на воздух, поворачивается и кидает оземь. Гейза, присев, сипит от ярости. Снова поднимает его Гордубал и снова швыряет оземь, словно толчет щебень. И вдруг у Гейзы подламываются ноги, он падает навзничь, разметав руки, и - трах! - стукается головой о какую-то кадушку; и вот лежит замертво - не человек, а куча тряпья.
Гордубал тяжело дышит и поводит налитыми кровью глазами.
- Откуда я знал, что там кадушка? - бормочет он, точно оправдываясь.
Но тут на его голову обрушивается удар. Второй, третий. Два, три, четыре человека сосредоточенно колотят Гордубала доской по голове, так что гул идет.
- Отстаньте, - рычит Гордубал, размахивая в темноте руками, бьет кого-то по носу и падает, тщетно порываясь встать.
- Дерутся! - вопит чей-то голос. Гордубал приподнимается и валится снова; удары сыплются на него со всех сторон, он со стоном еще раз пытается встать…
- Вы чего тут! - раздается чей-то торопливый, задыхающийся голос; кнут хлещет по пыхтящему клубку тел. Кто-то ревет от злости. Эй, берегись ножа! Но Василь Герич тяжело переводит дыхание и помахивает бичом над распростертым Гордубалом. Юрай силится встать.
- Проваливайте отсюда! - бушует староста, щелкая кнутом…
Эх, не будь ты староста, попало бы и тебе… Да не в том дело, что староста, - а просто здорово дерется Василь Герич. Вот уж и бабы решились выйти на улицу и, сложив руки на груди, поглядывают на трактир.
Юрай Гордубал снова пытается встать, голова его на коленях у Василя, кто-то обмывает ему лицо. Это Пьоса.
- Это не честный файт, Василь, - бормочет "американец", - сзади и двое на одного.
Эх, Юрай, шестеро их было, голубчик, а не двое, и все с досками от забора. Дубовая у тебя голова, Юрай, ежели не треснула пополам.
- А что Гейза? - беспокоится избитый.
- Гейза свое получил, - говорит староста. - Унесли его.
Юрай удовлетворенно вздыхает.
- Не станет теперь распускать язык, сволочь эдакая, - ворчит он и пытается встать. Слава богу, полегчало, он уже стоит на ногах, держась за голову. - За что они на меня? - удивляется он. - Пойдем выпьем еще, Василь. Не дали мне спеть, проклятые!
- Ступай домой, Юрай, - уговаривает староста. - Я тебя провожу. Не ровен час, еще подкараулят тебя.
- Очень я их боюсь! - храбрится Гордубал и, пошатываясь, бредет домой.
Нет, я не пьян, Полана! Побили меня в корчме. А за что побили? Просто так, голубушка, шутки ради. Силою мы померились с Феделешем Гейзой.
- А знаешь, Василь, - оживившись, начинает Юрай, - у меня в Америке тоже был файт. Кинулся на меня с молотком один майнер. Немец, что ли. А только другие отобрали у него молоток и поставили нас в круг. Деритесь голыми руками. Эх, Василь, крепко мне тогда досталось по роже, а немца я все-таки уложил. И никто не мешался в нашу драку.
- Слушай, Юрай, - строго говорит Герич, - не ходи больше в корчму. Не то опять быть драке.
- Да почему? - дивится Гордубал. - Я к ним не лезу.
- Ну, - не сразу отвечает староста, - надо же им подраться? Иди спать, Юрай. А завтра - уволь своего батрака.
Гордубал нахмурился.
- Что ты болтаешь, Герич? И ты тоже лезешь в мои дела?
- Зачем держать чужака в доме? - настаивает Василь. - Иди, иди спать. Эх, Юрай, не стоит Полана того, чтобы за нее дрались.
Гордубал останавливается как вкопанный.
- И ты туда же? Такой же, как они! - произносит он наконец. - Не знаешь ты Полану. Только я один ее знаю, а ты… Ты не смей.
Василь дружески кладет ему руку на плечо.
- Юрай! За восемь лет нагляделись мы на нее…
Гордубал гневно сбрасывает его руки.
- Проваливай, проваливай, не то… Пока я жив, Герич, видит бог, с этого дня не знаюсь с тобой. А был ты мне лучшим другом.
И, не оборачиваясь, Гордубал плетется домой. Герич фыркнул в ответ и еще долго тихонько ругался в темноте.
XIV
Утром Штепан запрягает лошадей - собрался в степь. Из хлева выползает Гордубал, опухший, страшный, глаза налиты кровью.
- Я поеду с тобой, Штепан, - объявляет он кратко. Н-но! И телега мчится по деревне. Юрай не глядит ни на встречных, ни на коней. Выехали за околицу.
- Стой, - приказывает Гордубал, - слезай с телеги. Поговорить надо.
Штепан дерзко рассматривает побитое лицо хозяина. Чего, мол, тебе?
- Слушай, Манья, - нетвердо начинает Гордубал, - по деревне сплетни ходят про Полану и про тебя. Все это вранье - я знаю, но надобно с этим покончить. Понял?
Штепан пожимает плечами.
- Нет, не понял.
- Надобно тебе уйти от нас, Штепан. Ради Поланы. Заткнуть людям рты. Так надо, понял?
Штепан вызывающе в упор глядит на Гордубала. Тот отводит взгляд.
- Понял.
Юрай машет рукой.
- Так. А теперь езжай.
Манья стоит, сжав кулаки, - кажется, вот-вот бросится на Гордубала.
- Делай свое дело, Штепан, - ворчит Гордубал.
- Ну ладно! - цедит сквозь зубы Штепан, прыгает в телегу, замахивается кнутом и - р-раз! - хлещет коней по головам.
Кони попятились, заплясали и рванулись вперед бешеным скоком. Телега понеслась, бренчит на лету, вот-вот рассыплется на куски.
Гордубал стоит на дороге, глотая пыль, потом медленно поворачивается и, понурив голову, идет домой. Эх, Юрай, так ходят старики!
XV
За одну неделю сильно сдал Юрай; казалось, у него кости стучат. Да как тут не похудеть, скажите на милость: пустяк ли это - утром убраться, поросят накормить, почистить коней, выгнать коров в стадо, вычистить хлев, дочку отправить в школу. Потом на лошадях в степь - пора убирать кукурузу. В полдень - домой, сварить для Гафии обед, напоить коней, засыпать корму птице - и снова в степь, опять работа. А к вечеру тоже надо спешить домой, сготовить ужин, позаботиться о скотине, да еще неумелыми руками зашить Гафии юбчонку. Растет ребенок, играет, долго ли порвать одежду? Нелегко поспеть всюду, трудно не упустить чего-нибудь. Вечером валится Гордубал на солому как чурбан, но долго не может уснуть от тревоги. А вдруг забыл что?.. Ах, боже мой, ну, конечно, забыл! Не полил цветы на окнах. И, кряхтя, встает Гордубал и плетется за лейкой.
А Полана - точно и нет ее. Заперлась в клети наперекор мужу. Что поделаешь, растерянно думает Гордубал, гневается хозяйка, почему не посоветовался с ней. Почему не спросил: "Что скажешь, Полана, хочу, мол, уволить работника…" Эх, жена, сама посуди, мог ли я сказать тебе: "Так и так, Полана, вот что о тебе болтают". Да что тут толковать, взял да уволил батрака, злись себе на здоровье. Насильно тебя не погоню хозяйничать!
Ох, а так недостает Поланиных рук! Неделя только прошла, а как все заросло! Кто бы подумал - сколько работы лежит на бабе! Мужику и половины не переделать. Ничего, сама увидит; перестанет сердиться и засмеется: "Ох, и недотепа ты, Юрай, ни прибрать, ни сварить не умеешь. Ну что спросишь с мужика!"
Однажды увидел ее мельком. Вернулся зачем-то во двор, а она стоит в дверях. Точно тень. Под глазами круги, и на лбу упрямая складка. Отворотился Гордубал: "Я - ничего, я тебя, голубушка, не видел".
А Полана исчезла, как тень.
Ночью, когда Гордубал забрался в солому, слышит он, что где-то тихо скрипнула дверь. Полана! Вышла на двор и стоит. А Юрай - руки под головой, глядит во тьму, и сердце у него замирает.
Коровы, лошади, Гафия, куры, поросята, поле, цветы - господи боже мой, хватает дел! Но труднее всего соблюсти видимость, что в семье все в порядке. Чтобы люди не судачили: у Гордубалов, мол, неладно. Есть у Юрая замужняя сестра, могла бы помочь, могла бы обед сварить, да нет уж - благодарю покорно, лучше не надо. Соседка кивает из-за забора: посылайте, мол, Гафию днем ко мне, Гордубал, позабочусь о ней. Спасибо, соседка, спасибо большое, не беспокойтесь. Полана чуточку прихворнула и слегла. Я могу за нее и сам похозяйничать. Нечего вам тут вынюхивать!..
Встретил Юрай Герича, тот глядит на него, видно, поздороваться хочет. Отвернулся Гордубал: иди себе, иди, я тебя и знать не знаю.
А Гафия все робеет. Глядит, не моргнет, верно, скучает без Штепана. Что поделаешь - ребенок! А люди невесть что болтают, рот им не заткнешь…
Коровы, кони, кукуруза, поросята, вот еще прибрать в свинарнике и напоить свиней. Надо бы желоб прочистить, чтобы стекала навозная жижа. Гордубал принимается за работу, пыхтит от усердия; сейчас на свете нет ничего, кроме свинарника. Погоди, Полана, придешь сюда, подивишься: свинарник - точно изба. Вот еще свежей воды принести… И Гордубал идет с ведерком к колодцу.
Во дворе, на дышле телеги, уселся Манья, качает на коленях Гафию и что-то ей рассказывает.
Гордубал ставит ведерко на землю и, заложив руки в карманы, идет прямиком к Штепану.
Манья одной рукой отодвигает Гафию, другую сует в карман. Глаза его сузились, блестят, как лезвие ножа, в сжатой руке виден какой-то предмет, нацеленный прямо в живот Гордубалу. Гордубал усмехается. Знаю, знаю, как стреляют из револьвера. Видел в Америке. Вот тебе, - и он вынимает из кармана закрытый нож и бросает его наземь. Манья сует руку обратно в карман, не спуская глаз с хозяина.
Гордубал оперся рукой о телегу и глядит сверху вниз на Штепана. "Что мне делать с тобой? - думает он. - Господи боже, что мне с ним делать?"
Гафия удивленно переводит взгляд с отца на Штепана, со Штепана на отца и не знает, чего же ей ждать дальше.
- Ну, Гафия, - бормочет Гордубал, - ты рада, что пришел Штепан?
Девочка - ни слова, только глядит на Манью. Гордубал нерешительно чешет затылок.
- Чего ж ты расселся, Штепан? - медленно говорит он. - Ступай напои коней.
XVI
Гордубал прямиком к клети и стучит в дверь.
- Отвори, Полана!
Дверь открывается, в ней тенью Полана.
Гордубал садится на сундук, упирается руками в колени и глядит в землю.
- Манья вернулся, - говорит он.
Полана ни слова, только дышит чаще.
- Болтали тут… - бормочет Юрай. - Про тебя и про работника. Потому и уволил. - Гордубал сердито засопел. - Да вернулся все-таки, черт. Так это нельзя оставить, Полана!
- Почему? - вырвалось у Поланы. - Из-за глупых речей?
Гордубал серьезно кивает головой.
- Да, из-за глупых речей, Полана. Мы ведь на людях живем: Штепан - мужчина, пускай сам за себя постоит. А ты… Эх, Полана, ведь я как-никак муж тебе, хотя бы перед людьми. Так-то.
Полана молча опирается о косяк, ноги ее плохо слушаются.
- Вишь ты, - тихо говорит Гордубал, - вишь ты, Гафия привыкла к Штепану. И он привязался к ребенку. Да и кони - им не хватает Маньи. Хоть он с ними и крут, а скучает без него скотина… - Юрай поднимает глаза. - Что скажешь, Полана, не обручить ли нам Гафию со Штепаном?
Полана вздрогнула.
- Да разве можно? - испуганно вырывается у нее.
- Правда, Гафия мала еще, - рассуждает вслух Гордубал. - Да ведь обручить - не выдать. В старые времена, Полана, обручали даже грудных детей.
- Да ведь… она на пятнадцать лет моложе его, - возражает Полана.
Юрай кивает.
- Как и мы с тобой, голубушка. Это бывает. А так Манье нельзя оставаться у нас: чужой он. Жених Гафии - другое дело. Он уже свой в семье, будет себе жену зарабатывать…
Полана начинает соображать.
- И тогда останется?.. - Ее голос точно натянутая струпа.
- Останется? Ну да, почему не остаться? У своих, у родных. Уже не чужак, а зять. И людям рты заткнем. Увидят, что… что болтали глупости. Ради тебя, Полана. А потом… ну, сдается мне, что любит он Гафию и толк в конях знает. Не очень работящий, правда, да ведь от трудов праведных не наживешь палат каменных,
Полана напряженно думает, наморщив лоб.
- А, по-твоему, Штепан согласится?
- Согласится, голубушка. Деньги у меня есть, достанутся и ему. Мне от них какой прок? А Штепан - он жаден, луга хочет купить, коней, земли на равнине побольше. Разгорятся глаза! Будет жить у нас как у Христа за пазухой. Чего ему раздумывать?
Лицо Поланы опять непроницаемо.
- Как хочешь, Юрай. Только я ему об этом говорить не буду.
Юрай встает.
- Сам скажу. Не беспокойся, и с адвокатом посоветуюсь, как и что. Надо какую-то бумагу подписать. Все устрою.
Гордубал медлит. "Может, скажет Полана что-нибудь", - думает он. Но Полана вдруг заторопилась:
- Надо ужин готовить.
И Юрай, как обычно, плетется к себе за амбар.