Он ничего не ответил и остался у крыльца, а Доминика с мальчиком поднялись по лестнице и скрылись в прихожей. Нет, между ними не стояло никакого препятствия, ничего, кроме чувства, которое зрело внутри его, кроме этого идиотского бегства от самого себя, словно любовь ему заказана, ему, который только и умеет, что любить. Так стоял он, глядя на этот унылый дом с потрескавшейся кое-где штукатуркой, на эти выщербленные ступени, а осенний ветер тормошил черные верхушки сосен. Вечерний туман поднимался над лугом, затягивая пеленой дальний лес. Ксавье не смел войти в дом, хотя оттуда не доносилось ни звука. Даже если эта история, ради которой он готов поставить на карту свою жизнь, - истина, хотя этому нет ровным счетом никаких доказательств, почему же надо отделять себя от стада? Ведь он такой, как все... Но в то время как эта привычная мысль кружилась у него в голове, подобно тем осенним листьям, которые ветер, подняв в воздух, снова швырнул к его ногам, он вслух шептал слова латинской молитвы: "...vita, dulcedo, et spes nostra salve. Ad te clamamus, exsules filii Evae. Ad te suspiramus gementes et flentes..." Стеная и плача... Он любит, он любим, зачем стенать, зачем плакать? Ксавье торопливо взбежал по ступеням и вошел в прихожую. Ролан сидел на ящике для дров, он размазывал по лицу слезы и сопли. Ксавье спросил, где Доминика.
- Она говорит по телефону в библиотеке, - сказал мальчик и добавил, не глядя на него: - Она послала меня за вами...
- Что же ты не позвал меня?
Он не ответил и отвернулся к стене. Ксавье положил ладонь на круглую, коротко остриженную мальчишечью голову, но Ролан отстранился. Господи, уже ревность! Ксавье пересек столовую и вошел в маленькую комнату, которую почему-то называли библиотекой, хотя на полках стояли только переплетенные комплекты журнала "Мир в иллюстрациях" за многие годы. Увидя Ксавье, Доминика, не положив трубку, жестом попросила его не уходить:
- Договорились. Мы оплатим и обратный путь. Да, по ночному тарифу... - Она так и стояла, протянув левую руку к Ксавье, а он после мгновенной борьбы с самим собой сжал ее. Доминика положила трубку. Обняв ее одной рукой, Ксавье другой рукой прижал ее голову к своему плечу, чтобы их губы не встретились. Большая осенняя муха билась о стекло. Крышка стола, за которым дети семейства Пиан испокон веков готовили летние задания, была сплошь покрыта озерами выцветших чернильных клякс и процарапанными ножом контурами каких-то зверей - этими неразгаданными иероглифами исчезнувшего детства. Доминика первая отпрянула от него и прошептала:
- Будем благоразумны... Нет человека свободнее вас! В двадцать два года вы еще имеете право жить у родителей. Будете слушать лекции; в конце концов, вы - студент... Ну а я... Я не могу поссориться со старухой. Я ей обязана местом учительницы в приходской школе. А у меня ведь брат на руках. О! Перехитрить ее невозможно... Но, слава Богу, она больше не выходит из дома одна, целыми днями сидит в кресле... Ну скажите же хоть что-нибудь! - добавила она нежно, но настойчиво. Он прошептал:
- Я вас слушаю...
- Какую ошибку я совершила, согласившись ради экономии поселиться у мадам Пиан.
Ксавье сказал, что так оно, пожалуй, и лучше...
- Да что вы! Впрочем, у меня есть подруга, которая в случае чего пустит нас к себе в комнату...
Губительные слова! Доминика поняла это слишком поздно. Ксавье отошел от нее, и она не пыталась приблизиться к нему снова.
- Нет, нет, мы будем встречаться на улице. - Она пыталась сгладить впечатление, которое произвели на него ее слова. - Знаете, мне ничего не надо, лишь бы не потерять вас...
Окно в библиотеке было узкое, к тому же смеркалось, и он видел только ее волосы, резко очерченные скулы и обнаженные до локтя руки. Он слышал, как бьется о стекло муха, чувствовал запах старых чернил и заплесневелой бумаги - запах этой минуты, которую он будет помнить до самой смерти. Он полуприкрыл глаза, она не смела шелохнуться, вздохнула.
- Вас словно кто-то сглазил...
Он ничего не ответил, и она сказала:
- Быть может, это просто безумие...
- Да, - сказал он тихо. - Безумие.
- Вы излечитесь. Я вас вылечу. - Она подошла к нему, но не коснулась его, а только спросила: - Вы меня любите?
- Больше всех на свете.
- Тогда в чем же дело? - взмолилась она.
Но он не сказал ей ни единого слова, не ответил ни единым жестом. Так стояли они в полутьме и не двинулись с места, даже когда в столовой раздался стук палки Бригитты Пиан. Старуха толкнула дверь библиотеки, ей достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что стоящих на расстоянии молодых людей неотвратимо тянет друг к другу.
- Долго же вы, однако, звоните по телефону, дитя мое.
- Мы разговаривали, - сказала Доминика.
- Но ведь чемоданы еще не уложены. Я не хочу, чтобы мы остались здесь ночевать. Пообедаем по дороге, если вы голодны.
Старуха не выглядела рассерженной и посторонилась, чтобы пропустить Доминику. Она повременила, пока девушка не прошла через столовую, и только тогда повернулась к Ксавье:
- Не знаю, право, что мне сказать вашей бедной матушке, потому что она наверняка будет спрашивать о вас.
Он различал смутные очертания задрапированного темной материей грузного тела и белесые пятна лба и щек. Он слышал сопение этой старой загнанной кобылы. Но все же - он это остро ощущал - она источала ледяной холод, она вся была гигантским сгустком ненависти.
- Подумать только, дорогая мадам Дартижелонг верит, будто я могу вам чем-то помочь, а вы вот до чего докатились...
Ксавье ничего не ответил этому существу без пола и возраста; он словно выпал из времени. Он тщетно пытался отделаться от трех слов из "Страстей господних", которые не шли у него из головы: "Jesus autem tacebat..." И тоже молчал, в то время как Парка изрекала заранее обдуманные фразы:
- Я полагаю, бедное дитя мое, что вы не случайно повстречали человека одних с вами склонностей и не случайно последовали за ним сюда. Я сомневаюсь, что он может причинить вам серьезный вред. Подумать только, что еще час назад я была полна тревоги на этот счет, но теперь у меня сложилось твердое убеждение - однако уверяю вас, я не поставлю об этом в известность вашу дорогую матушку, - что вам уже нельзя причинить никакого вреда. Жан и вы - вы оба источаете яд.
Она ждала от Ксавье каких-то слов, но он стоял молча, будто одинокое деревце в ночи.
- Правда, я увожу от вас предмет ваших воздыханий, быть может, без нее вам станет скучно и вы здесь не задержитесь. Но я возвращаюсь к своему вопросу: что мне сказать вашей бедной матушке?
- Правду, мадам Пиан, если вы ее знаете.
Старуха не ожидала такого ответа. Она двинулась было к двери, но остановилась:
- Несмотря на все, что я сказала, не приходите в отчаяние. Вы еще молоды, ничто не потеряно. Я буду молиться за вас.
Его упорное молчание теперь уже тревожило ее.
- В конце концов, я могу и ошибаться на ваш счет.
Он отвернулся. Бригитта Пиан вышла из комнаты ощупью, как слепая, прошла по столовой, потом вдруг повернула назад. Дверь библиотеки оставалась открытой. Она не сразу увидела Ксавье и удивилась, куда же он мог деваться. Ах, вот он! - эта темная масса на полу. Ксавье стоял на коленях, привалившись к столу и уперев лоб в руки. На его опущенные плечи, казалось, давила непомерная тяжесть.
* * *
- Самое ужасное, Мишель, самое ужасное из всего, что я сделал, что я хладнокровно задумал и уже стал осуществлять...
- Не рассказывай мне этого.
- Даже если бы я хотел рассказать, у меня, скорее всего, не нашлось бы слов. Когда я был на исповеди, я не сумел растолковать священнику, в чем дело... Ты знаешь, Мишель, я всегда ненавидел Ролана. Ты хотела его усыновить, потому что потеряла надежду стать матерью. Он был одновременно и живым упреком мне, и злой насмешкой. И вот Ксавье, покружившись около каждого из нас, именно на нем остановил свой окончательный выбор! Причем не по сердечной склонности, а лишь потому, что мальчишке угрожала та же участь, что и котятам, которых я утопил на другой день после нашего приезда сюда. Ради этого жалкого существа Ксавье отказался от своего земного счастья, отказался от Доминики, ради него он пожертвовал Доминикой... А я? Кем я был для него? Разве что одним из орудий его пытки. Я был частью его крестных мук. Пойми меня: дело тут не в ревности, свойственной и дружбе, и любви. Тут нечто совсем другое. И тогда я выдумал...
Он замолчал. Она надеялась, что он остановится. Но он заговорил вновь:
- Я не всегда понимаю причины своих поступков и почти ничего не делаю преднамеренно... Но в данном случае это было именно так. Ксавье видел в Ролане одну из тех невинных душ, чей ангел созерцает лик Господень. Так вот, я сделал вид, что считаю его нежность к мальчику... не смею тебе сказать... Я дал ему понять, что подозреваю его... Я преследовал его двусмысленными намеками. Помню, как на лице бедняги сперва отразился ужас, а потом смятение... Отодвинься от меня, пожалуйста.
Она на мгновение застыла, прижавшись губами к его шее.
- А я? А я? - сказала она. - Я до смерти ревновала его к Доминике. Как только я увидела Ксавье, мне захотелось любой ценой покорить его. Каждый мой взгляд, брошенный на него, был грешным... Впрочем, ты это знал, ты был моим сообщником. Я служила тебе приманкой, чтобы увлечь его, чтобы удержать его здесь...
Он зажал ей рот ладонью. Они долго молчали. Вдруг Жан сказал:
- Знаешь, что мне сейчас пришло в голову: наверно, он больше всего страдал оттого, что его появление в Ларжюзоне вызвало такой взрыв темных страстей, что он погубил всех, кого хотел спасти.
- Если только он не знал - а ведь он все всегда знал наперед, - что каждый из нас должен пройти этот путь, чтобы обрести душевный покой, именно этот путь, а не другой.
Жан протянул руку и зажег свет.
- Погляди на меня, Мишель, - сказал он. - Поглядим друг на друга. Как ты смеешь говорить, что мы обрели покой? Подумай, во что превратилась наша жизнь с тех пор, как его не стало!
Она села на кровати. Она вздохнула.
- Мы страдаем, но мы не опустошены, как прежде. Ты сам это признаешь. Он отдал тебе свою жизненную силу. Разве не так?
Жан помолчал, потом сказал шепотом:
- Да, это правда. Да, я никогда не страдал так, как сейчас, и все же я обрел душевный покой, хотя никогда прежде его не знал; в детстве скотина опекун бил меня смертным боем, а однажды я застал свою обожаемую мать...
На этот раз Мишель закрыла ему рот ладонью.
- Ты веришь в то, во что верил Ксавье? - спросила она.
Он не стал отрицать.
- Да, Мишель. Теперь я знаю, что в этом мире существует любовь. Но она распята, эта любовь, и мы вместе с нею.
VIII
Жан вошел в комнату Мишель. Она вязала у почти прогоревшего камина, укутавшись в шаль, - вот так, наверно, она будет выглядеть, когда состарится.
- Уже совсем темно. Зажечь лампу? Нет. Чтобы вязать, света хватает.
- Ну вот, - сказал он. - Чемоданы сложены. Сейчас придет машина.
Мишель не подняла головы. Она спросила:
- А он?
Жан сделал неопределенный жест рукой:
- По-моему, он останется.
Мишель опустила вязанье на колени и, сосредоточенно глядя на огонь, прошептала:
- Отпусти его. Он привез тебя, больше он ничего сделать не может.
- Если он останется, - мрачно сказал Мирбель, - то не ради нас. Если он останется...
- То ради Ролана?.. Ты думаешь?
- Зачем ты меня об этом спрашиваешь, если сама знаешь?
Она не ответила и снова взялась за вязание. Оба долго молчали.
- Если бы еще это был симпатичный мальчишка, ведь столько детей, которых так и хочется расцеловать!..
Мирбель пожал плечами.
- Даже эти милые дети в конце концов всегда оборачиваются ревущими обезьянами...
- Да, может, ты и прав, - вздохнула Мишель. - Чужие дети...
Он вскочил, опрокинув стул, и подошел к темному окну.
- Вот и машина, - сказал он. Мотор работал с перебоями. Они услышали, как Доминика крикнула из окна шоферу, чтобы он поднялся за вещами.
- Выйдем?
Мишель встала; Жан был в нерешительности: идти или нет? "Мы ведь такого друг другу наговорили..." И тут до них донесся из прихожей душераздирающий вой смертельно раненного зверя.
- Это Ролан! Ну что за ребенок!
Мирбель побежал вниз, но остановился на повороте лестницы и перегнулся через перила. Мальчик обхватил обеими руками ноги Доминики, прижался к ней.
- Хочу уехать с вами, возьмите меня с собой! - Он лягал Ксавье, пытавшегося его оттащить. Бригитта Пиан, уже сидевшая в машине, не обращала ни малейшего внимания на эту сцену. А когда Ксавье в который раз повторил: "Но я же остаюсь", - мальчик вдруг заорал в приступе бешенства:
- Вы! На кой вы мне сдались!
Он оторвался от Доминики, повернул к Ксавье свое искаженное ненавистью личико:
- Плевать я хотел на вас!
- Я тебе напишу, - сказала Доминика. - Я не потеряю тебя из виду. Я буду следить за тобой издалека.
- Издалека... Издалека!.. - застонал Ролан и снова вцепился в ее подол.
В этот момент в прихожей появился Жан де Мирбель. Он не спеша направился к мальчику; увидев его, Ролан отпустил Доминику и замер. Взъерошенный, безмолвный, он походил на зачарованную змеей птицу.
Мирбель сказал Доминике:
- Садитесь скорей в машину, я удержу его взглядом.
Она повернулась к Ксавье:
- Вы позаботитесь о нем?
Ксавье улыбнулся. Доминика наклонилась к Ролану, торопливо чмокнула его и села в такси. Когда машина тронулась, мальчик, очнувшись от оцепенения, закричал и бросился по ступенькам вниз. Мирбель схватил Ролана за шиворот и, зажав под мышкой его содрогающееся тельце, пересек столовую, пихнул мальчика в библиотеку и запер дверь на ключ. Ключ он положил в карман.
- У тебя впереди целая ночь, чтобы одуматься. К утру придешь в себя, тогда поговорим.
В прихожей Мирбель увидел Мишель и Ксавье - они о чем-то беседовали вполголоса, но при его появлении тут же замолчали.
- Я запрещаю всем заниматься ребенком и разговаривать с ним.
- С тобой самим так обращались в детстве, и ты страдаешь от этого всю жизнь, - сказала Мишель. И добавила, помолчав: - Он ведь должен есть и пить, и спать по-человечески!..
- Там есть диван, - холодно ответил Мирбель, - я отнесу ему кусок хлеба и одеяло... и ночной горшок, как кошке ставят ящик с песком.
И Мирбель рассмеялся.
- Он умрет от страха, - сказал Ксавье.
Но Мирбелю никогда не приходилось видеть человека, который умер бы от страха.
- Сейчас подадут ужин, - сказала Мишель.
- Нет, нет, - Ксавье заверил их, что не болен, но по вечерам ему обычно не хочется есть, он просит Мишель извинить его.
- Наш гость просто не в настроении, - буркнул Мирбель.
Ксавье промолчал, он ждал, пока они уйдут в кабинет. Больше не было слышно, как всхлипывает мальчик, и эта тишина казалась страшнее крика. Ксавье вышел на крыльцо и медленно спустился по ступеням. Луна сквозь тучи тускло освещала прогалины парка - их с каждым годом становилось все больше в Ларжюзоне: старые сосны умирали. Что делает в эту минуту отчаявшийся мальчик в темной библиотеке? А Доминика, которая мчится сейчас в автомобиле в Бордо, пленница старой ведьмы? А супруги Мирбель, сидящие друг против друга за обедом в мрачной столовой? А он сам, что он здесь делает? Почему он страдает из-за этих чужих людей? Потому что причина его мук они, а не Доминика. К ней он может поехать хоть завтра, это зависит только от него, - и тогда они увидятся вновь. Но вот как быть с другими? Ветка коснулась его лица, царапнула, словно мокрым когтем. Он и не заметил, как сошел с аллеи. Какой-то зверек прошмыгнул прямо под ногами, шурша сухими листьями. Где-то, все тише и тише, перекрикивались две совы. Он сделал несколько шагов, и нога его уперлась в ствол поваленной сосны. Он сел, и его пронизала холодная сырость. Как враждебна природа! Но дурно желать смерти. Совершить самоубийство в сердце своем так же безнравственно, как и прелюбодеяние. Он встал, пошел на огонек лампы, горевшей в прихожей, и сквозь застекленную дверь увидел, как Мишель вышла из столовой. Жан шел следом, они ругались - видимо, из-за Ролана. Ксавье остановился на крыльце. Голоса умолкли. Он представил себе, как Мишель сидит сейчас в кабинете, склонившись над вязанием, а Жан устроился подле нее, вытянув ноги и засунув руки в карманы вельветовых брюк. И вдруг Ксавье заметил в прихожей Мирбеля, он едва успел попятиться, чтобы отступить в тень.
- Ты здесь, Ксавье?
Мирбель шагнул в темноту, вытянув руку вперед.
- А, вот ты где...
- Выпустите его, Жан, это слишком жестоко.
Они стояли почти вплотную друг к другу.
- Ты в этом виноват, - сказал Мирбель тихо. - Из-за тебя я озлобился.
Ксавье спросил:
- Что я вам сделал?
Жан, смеясь, повторил вопрос:
- Что ты мне сделал? Ты еще спрашиваешь, что ты мне сделал?
- Какова бы ни была моя вина, малыш невинен.
А Мирбель все смеялся:
- Вот именно! Невинные расплачиваются за всех - это ведь основа вашего ученья... Да ты и сам понимаешь, мальчишка в таком состоянии способен на все. Если случится несчастье, ты себе никогда не простишь.
Ксавье отстранил Мирбеля и прошел в столовую. Из библиотеки не доносилось ни единого звука. Он позвал:
- Ролан! - Ответа не было, и тогда он взмолился: - Скажи хоть слово, хоть одно слово!..
Ксавье услышал, как Мирбель хмыкнул за его спиной:
- Притворяется, будто околел!
Ксавье забарабанил кулаками в дверь. За дверью раздался искаженный бешенством голос:
- Да отстаньте вы от меня!..
Ксавье с облегчением вздохнул. Ролан был тут, он жив.
- Ну, получил? - воскликнул Мирбель, все еще смеясь.
Ксавье молча взял подсвечник со стола в прихожей.
- Скорее бы кончилась эта так дурно начавшаяся ночь! Завтра утром вы посмотрите на это другими глазами, в вас проснется жалость.
- Жалость к кому? К этому насекомому, которое даже не имеешь права раздавить?..
- Нет, нет, - прервал его Ксавье. - Вы не желаете ему зла, вы не сделаете ему ничего плохого: ведь рано или поздно и нас с вами постигнет та же участь, что и его...
- Кретин, - пробурчал Мирбель. - Но понаблюдай-ка за ним - он уже мужчина: обожает Доминику, ненавидит тебя. Это в десять-то лет! Кстати, я полагаю, что детям, которых приводили к Христу, было не больше четырех-пяти лет. Как ты думаешь?