Это был здоровенный ублюдок с вэри красным ликом, но я ему очень нравился, так как был молод и теперь очень интересовался этой большой книгой. Это было намечено, как часть моего дальнейшего образования - читать эту книгу и даже пускать музыку на церковном стерео, когда я читаю. О, братцы, это было вэри хор-рошо. Они охотно запирали меня там и позволяли слушать святую музыку И.С. Баха и Г.Ф. Генделя, и я читал, как эти старые иудеи давали друг другу толтшок, а потом распивали свой еврейский вэйн и шли спать со служанками своих жен. Это меня поддерживало, братцы. Я не очень-то заглядывал в последнюю часть книги, где больше благочестивого говоритинга, чем драк и насчет сунуть-вынуть. Но однажды чарли сказал мне, крепко сжав меня большим толстым рукером: "Ах, 6655321, подумай о Страстях Господних. Больше размышляй об этом, мальчик". От него, как всегда, здорово несло шотландским, а потом он пошел в свою маленькую контору пить дальше. Так что я прочел все про бичевание и терновый венец, а потом насчет креста и весь этот дрек. Пока стерео играло прекрасные отрывки из Баха, я закрывал глазеры и видел, будто я сам помогаю и даже принимаю участие в этом избиении и пригвождении, одетый вроде в тогу по последней римской моде. Так что пребывание в Стэй-Джэй 84 Ф не прошло для меня даром и самому Губернатору оказалось приятно слышать, что я вроде принял Религию, и в этом была моя надежда.
В то воскресное утро чарли читал про тшелловэков, которые слышали Слово, но не восприняли ни шиша, будучи подобны дому на песке, и вот полил дождь, и гром - тарарах расколол небо и пришел конец этому дому. Но я подумал, что только вэ-ри тупой вэк станет строить дом на песке, и, видно, его другеры смеялись над ним, и хороши же были у этого вэка соседи, что не сказали ему, как глупо строить таким образом. Потом чарли закричал: "Ладно, ребята. Закончим гимном номер 435 из Гимнов Узника". Тут пошел стук и звук плевания, и шорох, когда зэки брали, роняли и перелистывали свои грязные маленькие книжки, плюя на пальцы, а грубые разъяренные охранники кричали: "Прекратить болтовню, ублюдки! Я тебя вижу, 920537-ой". Конечно, у меня уже был готов диск на стерео, и я запустил простую музыку для органа, и она шла со звуком гроууууоууууоуууу. Тут зэки затянули вэри жутким голосом:
"Мы словно слабый, свежий чай,
Чтоб крепче стал, его мешай.
И пусть обед наш скуден -
Путь к искуплению труден"
Они выли и ревели эти глуперские слова, а чарли будто подхлестывал их: "Громче, черт побери, пойте же!", а охранники кричали: "Ты дождешься, 7749222-ой", или "Посидишь на репе, мразь!" Потом все кончилось, и чарли сказал: "Да сохранит вас Святая Троица и направит на путь добра, аминь", и они потянулись вон под неплохой отрывок из 2-й Симфонии Адриана Швейгзельбера, выбранный Вашим Скромным Рассказчиком, братцы. Что за народ, думал я, стоя здесь у старого церковного стерео, глядя, как они выходят, шаркая, словно блеющий скот, и показывают на меня грязными пальцами, потому что я был вроде в особом почете. Когда убрался последний и когда я выключил стерео, ко мне подошел чарли, дымя канцерогенкой, все еще в своих старых богменских шмотках, весь в кружевах и в белом, как дьевотшка. Он сказал:
- Спасибо, как всегда, маленький 6655321. Ну, что у тебя сегодня новенького для меня?
Я знал, в чем дело: этот чарли хотел стать вэри большим святым тшелловэком в мире Тюремной Религии и нуждался в вэри хор-рошей аттестации от Губернатора, поэтому он ходил и потихоньку говорил Губернатору про всякие там заговоры, которые замышляли зэки, и часть этого дрека он получал от меня. Многое было просто выдумкой, но кое-что правдой; например, в то время до нашей камеры дошло по трубам /тук-тук-тукитукитук-тукитук!/, что Большой Гарриман хочет смыться. Он собирается дать охраннику толтшок, когда понесет помои, и выйти в его шмотках. Потом, тут собирались выбросить ту жуткую пиштшу, которую нам давали в столовке, а я узнал об этом и рассказал. Потом чарли передал это, куда надо, и вроде бы Губернатор похвалил его за Сознательность и Острый Слух. Но в этот раз я сказал неправду:
- Ну, сэр, по трубам дошло, что партия кокаина пришла каким-то необычным путем и что центр раздачи где-то в камере на пятом этаже.
Все это я сходу выдумал как и много других таких историй, но тюремный чарли был вэри благодарен, сказав:
- Так, так, хорошо. Я передам это Самому /так он называл Губернатора/.
- Сэр, я делаю все, что могу, не правда ли? - я всегда употреблял мой вэри вежливый джентельменский голос, говоря с такими высокими шишками. - Я стараюсь, не так ли?
- Я думаю, - ответил чарли, - что в целом это так, 6655321. Ты очень полезен и, полагаю, проявил искреннее желание исправиться. Если будешь продолжать в том же духе, ты без сомнения заслужишь сокращение срока.
- Но, сэр, - сказал я, - как насчет этой новинки, о которой говорят? Насчет этого нового лечения, при котором сразу выходишь из тюрьмы и наверняка не попадаешь в нее снова?
- О, - ответил он, вроде очень осторожно. - Где ты слышал об этом? Кто тебе про это сказал?
- Такие вещи быстро распространяются, сэр, - сказал я. - Может быть, охранники разговаривали, а кто-нибудь невольно услышал их слова. А может быть, кто-то нашел обрывок газеты в мастерской, а в ней об этом сказано. Что, если применить это ко мне, сэр, смею ли я предложить это?
Было видно, что он задумался, дымя канцерогенкой, не зная, много ли можно сказать мне об этой новой вештши, которую я упомянул. Потом сказал:
- Думаю, ты говоришь о методе Лудовико. Он все еще был очень осторожен.
- Я не знаю, как это называется, сэр, - сказал я. - Я только знаю, что при этом можно быстро выйти отсюда и быть уверенным, что не вернешься обратно.
- Это верно, - ответил он, нахмурив брови и смотря на меня сверху вниз, - Совершенно верно, 6655321. Конечно, сейчас это лишь, в стадии эксперимента. Это очень простое, но очень решительное средство.
- Но его применяют здесь, не так ли, сэр? - спросил я. - Эти новые белые здания у Южной стены, сэр. Мы смотрели, как их строят, сэр, когда бывали на прогулке.
- Его еще не применяли, - ответил он, - во всяком случае, в этой тюрьме, 6655321. У Самого серьезные сомнения. И я должен признаться, что разделяю эти сомнения. Вопрос в том, может ли этот метод сделать человека действительно добрым. Добро идет изнутри, 6655321. Добро - это дело выбора. Когда человек не может выбирать, он больше не человек.
Он хотел сказать что-то еще обо всем этом дреке, но мы услышали, как следующая партия зэков спускается по железной лестнице за своей порцией Религии. Он сказал:
- Мы еще побеседуем об этом в другой раз. А сейчас лучше приступай к своему делу.
Итак, я вернулся к старому стерео и пустил Прелюдию к Хоралу "Пробудись" И.С. Баха, и тут притащились эти грязные, вонючие ублюдки, преступнинги и извращенцы, словно побитые обезьяны, а охранники или чассо будто лаяли на них и подхлестывали. И вскоре тюремный чарли спрашивал их: "Ну, что же дальше, а?" И все сначала, как вы уже знаете.
В то утро у нас было четыре таких ломтика Тюремной Религии, но чарли больше не говорил со мной о методе Лудовико. Когда я кончил свой раббот со стерео, он только сказал пару слов благодарности, и меня отвели обратно в клетку на шестом этаже, которая была моим тесным и вэри воньютшим домом. Чассо был не очень плохим вэком, он не пнул и не толкнул меня внутрь, когда открыл ее, а только сказал: "Вот мы и вернулись, сынок, в старую нору". И тут были мои новые другеры, все вэри преступные, но слава Боггу, не извращенные телесно. На одной койке сидел Зофар, очень тощий и смуглый вэк, все говоривший и говоривший хриплым вроде от курения голосом, но так, что никто не уставал слушать. Сейчас он говорил, ни к кому не обращаясь:
- А в то время ты не достал бы ПОГТИ, хотя бы выложил десять миллионов арчибалдов, так че ж я творю, а? Я ходяю к турку и говоряю, что заимел этот спрут по утряге, и че же ему делать?
Это был жаргон преступнингов вэри старого времени. Тут был еще Уолл, одноглазый, он отковырывал концы когтей на ногах, чтобы встретить воскресенье. А еще был Биг-Джу, вэри потливый вэк, лежавший на койке пластом, как мертвый. Кроме них, был еще Джо-Джон и Доктор. Джо-Джон был мал, да удал, и вроде спец по статье "Изнасилование", а Доктор будто бы умел лечить сиф и гон и подобные вещи, но впрыскивал простую воду, а кроме того угробил двух дьевотшек, обещав избавить их от нежелательного бремени. Это был жутко грязный народ, и они доставляли мне не больше удовольствия, братцы, чем вам, ну да это не надолго.
Ну, вам надо знать, что эта камера строилась только на троих, а теперь нас тут было шестеро, напиханных до пота. И так было в те дни во всех камерах, во всех тюрьмах, братцы, и это самый настоящий позор, что не было даже достаточно места, где тшелловэк мог бы вытянуть руки-ноги. И вы, может, не поверите тому, что я скажу, но в это воскресенье к нам бросили еще одного зэка. Да, мы ели нашу жуткую пиштшу - клецки и вонючую тушонку, и тихонько курили канцегоренки, каждый на своей койке, когда этого вэка швырнули к нам. Это был капризный старый вэк, и он начал вопить и жаловаться прежде, чем мы смогли оценить положение. Он пытался трясти решетку, крича:
- Я требую свои права, здесь переполнено, это вопиющее нарушение, вот что это такое.
Но один из чассо вернулся и сказал, что будет лучше, если он разделит койку с тем, кто его пустит, а не то ему придется лечь на полу. "И, - сказал охранник, - становится все хуже, а не лучше. Да, грязный, преступный мир вы пытаетесь построить, ребята".
ГЛАВА ВТОРАЯ
Да, со вселения к нам этого нового тшелловэка началось мое освобождение из Стэй-Джэй, потому что это был дрянной, скандальный тип зэка, с грязными мыслями и гнусными наклонностями, и заварушка началась в тот же день. Кроме того, он был большой хвастун и обращался к нам с вэри презрительным ликом и громким заносчивым гласом. Он делал вид, что только он - настоящий хорроший преступнинг во всем зверинце, и он мол сделал то и сделал это, и убил десяток роззов одним движением рукера, и всякий такой дрек. Но это не очень-то действовало, братцы. Тогда он начал с меня и пытался говорить, что мне, как младшему, больше подходит спатинг на полу, чем ему. Но все другие были за меня, крича: "Оставь его, грязный ублюдок", и тогда он принялся хныкать, что никто мол его не любит. Так вот, этой ночью я проснулся и обнаружил, что этот жуткий зэк и вправду лежит со мной на койке и без того тесной, говорит грязные слова, вроде любовные, и поглаживает меня. Тут я стал как безуммен и начал отбиваться, хотя не мог видеть все это хоррошо при свете маленькой красной лампочки на лестничной площадке. Но я знал, что это он, вонючий ублюдок, и после, когда пошла заварушка и включили свет, я увидел его жуткий фас, и кроффь капал с его ротера, куда я его стукнул или оцарапал.
Потом, конечно, было то, что все мои товарищи по камере проснулись и тоже вмешались, дерясь в полутьме как попало, и этот шум вроде разбудил весь этаж, так как было слышно, что многие кричат и стучат в стенку жестяными кружками, будто все зэки в камерах решили, что начался большой побег, братцы. Так что зажегся свет, и чассо примчались в рубашках, трусах и ночных колпаках, махая дубинками. Теперь мы видели друг друга - красные фасы и дрожащие рукеры, сжатые в кулаки, и было много крика и ругани. Тут я начал жаловаться, но все чассо говорили, что видно я, Ваш Скромный Рассказчик, начал все это, так как на мне не было ни царапины, а у того жуткого зэка красный-красный крофф капал с ротера, где я задел его ногтями. Это меня совсем взбесило. Я сказал, что не буду больше спать в этой камере ни один нотш, если тюремные власти позволяют жутким вонючим извращенным преступнингам прыгать на меня, когда я сплю и не могу защитить себя.
- Подожди до утра, - сказали они. - Ваша честь требует отдельную комнату с ванной и телевизором? Ладно, утром посмотрим. А пока, дружок, положи свой разгоряченный голловер на соломенный подушкер и дай нам отдохнуть. Райт-райт-райт?
Потом они ушли строго предупредив нас всех, и скоро погас свет, а я сказал, что буду сидеть весь нотш до утра, заявив тому ужасному преступнингу:
- Давай, ложись на мою койку, если хочешь. Ты испоганил ее своим паршивым вонючим телом, раз уже лежал на ней.
Но другие вмешались. Биг-Джу, все еще потный после драчки, бывшей у нас в темноте, сказал:
- Не надо унижаться, братши. Не уштупай этому вышкочке.
Новенький ответил:
- Сиди в своем дерьме, ид!
То есть "заткнись", но это было очень оскорбительно, так что Биг-Джу собрался дать тому толтшок.
- Ну, джентельмены, зачем нам это беспокойство? - произнес Доктор своим шикарным голосом.
Но этот новый преступнинг сам напрашивался. Он, видно, считал себя слишком большим вэком, и было ниже его достоинства делить камеру с шестью другими и спать на полу, пока я не сделал ему этот жест. Своим презрительным тоном он пытался ответить Доктору:
- О-о-о, вы не хоти-ите беспокойства, господа? Тут Джо-Джон, малый, да удалый, сказал:
- Раз нам не удалось поспать, давайте займемся образо-зованием. Нашему новому другу надо преподать урок.
Хотя он был спец по изнасилованиям, он очень хорошо говорил, спокойно и вроде правильно. Новенький зэк фыркнул:
- Кыш, маленькое чудовище.
Тут все и началось, но как-то странно, будто вежливо, никто особенно не поднимал голос. Новый зэк сначала малэнко покричал, но Уолл зажал ему ротер, а Биг-Джу припер его к решетке, чтоб его можно было виддить в свете красной лампочки с площадки, и тот только охал: "ох, ох". Он был не очень-то сильным вэком и отбивался вэри слабо, и я думаю, он только притворялся со своим громким гласом и хвастовством. Во всяком случае, увидев, как красный кроффь потек в красном свете, я почувствовал, что прежняя радость поднимается в моих кишках, и сказал:
- А теперь дайте его мне, братцы!
Биг-Джу ответил:
- Да, да, ребята, правильно. Шмашь ему, Алекш!
Итак, они стояли кругом, пока я лупил этого преступнинга в полутьме. Я кулачил его, танцуя вокруг в незашнурованных ботинках, а потом дал ему подножку, и он грохнулся на пол. Я дал ему ногой хор-роший удар по голловеру, он только охнул, а потом захрапел, будто во сне, и Доктор сказал:
- Очень хорошо, думаю этого достаточно для одного урока, - и он покосился на поверженного и избитого вэка на полу.
- Может быть, ему приснится, что он стал хорошим мальчиком.
Так что мы снова забрались на наши койки, на этот раз очень усталые.
Во сне я увидел, братцы, что я в каком-то очень большом оркестре, где было много сотен инструментов, а Директор был вроде сразу и Людвигом-ван и Г.Ф. Генделем, будто вэри глухой и слепой и усталый от жизни. Я был среди духовых инструментов, но то, на чем я играл был вроде бело-розовый фагот, сделанный из мяса, и рос из моего тела, прямо из середины живота, и когда я дул в него, то не мог сдержать вэри громкий смэхинг, потому что было щекотно, и тут Людвиг-ван стал вэри раж-драж и безуммен. Он подскочил прямо к моему фасу и стал громко кричать в ухер, и тут я проснулся, весь в поту. Конечно, громкий шум был и наяву, это тюремный зуммер жужжал брррр брррр. Было зимнее утро, и мои глазеры все слиплись со сна, и когда я открыл их, стало вэри больно от электричества, включенного по всему зверинцу. Я взглянул вниз и увидел, что тот новый преступнинг на полу, вэри окровавленный и в синяках, и еще не очухался. Тут я вспомнил, что было в этот нотш, и рассмеялся.
Но когда я слез с койки и потрогал его босым ногером, он был вроде твердым и холодным, так что я повернулся к койке Доктора и стал его трясти, - он всегда плохо просыпался по утрам. Но в этот раз он вскочил вэри скор-ро, да и другие тоже, кроме Уолла, который спал, как убитый.
- Очень неудачно, - сказал Доктор. - По всей видимости, это был сердечный приступ.
Потом он добавил, оглядев нас всех:
- Вы не должны были так поступать с ним. Это было весьма необдуманно.
Джо-Джон сказал:
- Ну-ну, док, и ты не упускал возможность врезать ему раз-другой.
Тут Биг-Джу обернулся ко мне и сказал:
- Алекш, ты был шлишком неиштов. Этот пошледний пинок был ошень, ошень опашный.
Я почувствовал раж-драж и ответил:
- Кто начал, а? Я вмешался только под конец, разве нет?
Я указал на Джо-Джона и сказал:
- Это была твоя идея!
Уолл громко храпел, и я сказал:
- Разбудите этого вонючего ублюдка. Это он зажимал ему ротер, когда Биг-Джу прижимал его к решетке.
Доктор ответил:
- Никто не станет отрицать, что немножко бил этого человека, чтобы преподать ему, так сказать, урок, но ясно, что это ты, милый мальчик, с избытком сил и, можно сказать, с юношеской беззаботностью, нанес ему кудегра. Это очень жаль.
- Предатели! - сказал я. - Предатели и лжецы!
Потому что я видел, что все было, как раньше, как два года назад, когда мои, так называемые, другеры отдали меня в зверские рукеры мильтонов. Ничему нельзя верить в этом мире, братцы, вот что я видел. А Джо-Джон пошел и разбудил Уолла, и Уолл тоже готов был поклясться, что это Ваш Скромный Рассказчик наносил самые зверские и опасные удары. Когда явились чассо, а потом Главный Чассо, а потом и сам Комендант, все эти, мои другеры по камере вэри громко рассказывали, как я убил этого никчемного извращенца, чье окровавленное тело лежало на полу, будто мешок.
Это был вэри старнный день, братцы. Мертвое тело унесли, и каждый во всей тюряге оставался под замком до следующих распоряжений: не давали ни пиштши, ни даже кружки горячего тшайя. Все мы сидели по местам, а охранники или чассо вышагивали туда и сюда по этажу, то и дело крича: "Заткнись!" или "Закрой хайло!", если слышали хотя бы шопот в какой-либо камере. Потом, часов в одиннадцать утра какое-то напряжение и возбуждение и как бы запах страха почувствовали где-то снаружи камеры, и мы увидели Коменданта и Главного Чассо и еще нескольких вэри больших и важных на вид тшелловэков, они шли очень скор-ро и говорили как безуммены. Они, кажется, дошли до самого конца этажа, а потом было слышно, что они пошли назад, теперь уже медленнее, и было слышно, как Комендант, очень потный, толстоватый и белокурый вэк, говорил что-то вроде: " о, сэр…" и "Но что можно сделать, сэр?" и так далее. Потом все остановились у нашей камеры; и Главный Чассо открыл дверь. Мы увидели какого-то очень важного вэка, вэри высокого, с голубыми глазерами и в очень хор-роших шмотках, в самом красивом костюме, какой я когда-нибудь видел, абсолютно высшей марки. Он вроде оглядел нас, бедных зеков, и сказал вэри красивым, таким образованным голосом:
- Правительство больше не может заниматься устарелыми пенологическими теориями. Соберите преступников вместе - и вы увидите, что происходит. Вы получаете концентрированную преступность, преступление среди наказания. Скоро, может быть, все наши тюрьмы понадобятся для преступников политических.
Я ничего не усек, братцы, ну, да ведь он говорил не со мной. Он продолжал: