- А у меня всего только работа.
- У тебя все то же, что и у меня.
- Нет. Доверия у меня никогда не было, а молодость прошла.
- Ну, чего стоишь? Перестань говорить глупости, давай запирать.
- А я вот люблю засиживаться в кафе, - сказал официант постарше. - Я из тех, кто не спешит в постель. Из тех, кому ночью нужен свет.
- Я хочу домой, спать.
- Разные мы люди, - сказал официант постарше. Он уже оделся, чтобы уходить. - Дело вовсе не в молодости и доверии, хоть и то и другое чудесно. Каждую ночь мне не хочется закрывать кафе потому, что кому-нибудь оно очень нужно.
- Ну что ты, ведь кабаки всю ночь открыты.
- Не понимаешь ты ничего. Здесь, в кафе, чисто и опрятно. Свет яркий. Свет - это большое дело, а тут вот еще и тень от дерева.
- Спокойной ночи, - сказал официант помоложе.
- Спокойной ночи, - сказал другой.
Выключая электрический свет, он продолжал разговор с самим собой. Главное, конечно, свет, но нужно, чтобы и чисто было и опрятно. Музыка ни к чему. Конечно, музыка ни к чему. У стойки бара с достоинством не постоишь, а в такое время больше пойти некуда. А чего ему бояться? Да не в страхе дело, не в боязни! Ничто - и оно ему так знакомо. Все - ничто, да и сам человек ничто. Вот в чем дело, и ничего, кроме света не надо, да еще чистоты и порядка. Некоторые живут и никогда этого не чувствуют, а он-то знает, что все это ничто и снова ничто, ничто и снова ничто. Отче ничто, да святится ничто твое, да приидет ничто твое, да будет ничто твое, яко в ничто и в ничто. Nada y pues nada.
Он усмехнулся и остановился возле бара с блестящим титаном для кофе.
- Что вам? - спросил бармен.
- Nada.
- Otro loco mas, - сказал бармен и отвернулся.
- Маленькую чашечку, - сказал официант.
Бармен налил ему кофе.
- Свет яркий, приятный, а вот стойка не начищена, - сказал официант.
Бармен посмотрел на него, но ничего не ответил. Был слишком поздний час для разговоров.
- Еще одну? - спросил он.
- Нет, благодарю вас, - сказал официант и вышел.
Он не любил баров и погребков. Чистое, ярко освященное кафе - совсем другое дело. Теперь, ни о чем больше не думая, он пойдет домой, в свою комнату. Ляжет в постель и на рассвете наконец уснет. В конце концов, сказал он сам себе, может быть, это просто бессонница. Со многими бывает.
Переводчик: Е. Романова
3. Свет мира
Когда мы показались в дверях, хозяин бара поднял голову, потом протянул руку и накрыл два блюда с бесплатной закуской стеклянными крышками.
- Кружку пива, - сказал я.
Он нацедил пива, лопаточкой смахнул пену и взглянул на меня, не выпуская кружки из рук. Я положил на стойку деньги, и он подвинул пиво ко мне.
- А тебе? - спросил он Тома.
- Тоже.
Он нацедил еще кружку пива, смахнул пену и, увидев монету на стойке, поставил кружку перед Томом.
- В чем дело? - спросил Том.
Хозяин бара ему не ответил. Он посмотрел мимо нас и спросил человека, который только что вошел:
- Тебе?
- Виски, - сказал тот.
Хозяин достал бутылку, стакан и еще стакан с водой.
Том протянул руку и снял крышку с блюда с закуской. На блюде лежало заливное из поросячьих ножек и тут же деревянная штука, похожая на ножницы, сделанные из двух деревянных вилок.
- Нет, - сказал хозяин и опять накрыл блюдо стеклянной крышкой. Вилочные ножницы остались у Тома в руке. - Положи на место, - сказал хозяин.
- Идите вы знаете куда, - сказал Том.
Хозяин, не спуская с нас взгляда, нагнулся и сунул руку под стойку. Я положил на тарелку пятьдесят центов, и он снова выпрямился.
- Чего еще? - спросил он.
- Пива, - сказал я, и прежде чем нацедить пива, он снял крышки с обоих блюд.
- Ваше заливное провоняло, - сказал Том и выплюнул на пол то, что откусил. Хозяин ничего не сказал. Человек, который пил виски, заплатил и вышел не оглядываясь.
- Сам ты провонял, - сказал хозяин бара. - Такие - всегда вонючие.
- Он говорит, что мы такие, - сказал мне Томми.
- Слушай, - сказал я, - давай уйдем отсюда.
- Убирайтесь вон, паршивцы, - сказал хозяин.
- А мы и так уходим, - сказал я. - Без вас решили.
- Мы придем еще, - сказал Томми.
- Суньтесь только, - сказал ему хозяин.
- Объясни ему, что он ошибся, - попросил меня Томми.
- Ладно, пошли, - сказал я. На улице было темно и хорошо.
- Куда это мы с тобой попали? - сказал Томми.
- Не знаю, - сказал я. - Идем на станцию.
Мы вошли в город с одного конца, а выходили теперь с другого. В воздухе пахло кожей, дубильным экстрактом и наваленными повсюду опилками. Когда мы подходили к городу, уже темнело, а теперь стало совсем темно, и подморозило, и лужи на улицах затянуло по краям льдом.
На станции сидели пять шлюх, дожидавшиеся поезда, шестеро белых мужчин и три индейца. В станционном помещении было тесно, жарко от печки и полно едкого дыма. Когда мы вошли туда, все молчали, и окошечко кассы было заперто.
- А дверь не надо закрывать? - сказал кто-то.
Я повернулся, чтобы посмотреть, кто это сказал. Это был один из белых. Он был, как и все, в кожаных штанах, клетчатой рубахе и резиновых сапогах лесоруба, но без шапки, и лицо у него было белое, и руки тоже белые и тонкие.
- Что ж, закроете вы дверь или нет?
- Можно и закрыть, - сказал я и закрыл дверь.
- Спасибо, - сказал он. Лесоруб, сидевший рядом, фыркнул.
- Ты никогда не водился с поваром? - спросил он меня.
- Нет.
- Вот попробуй с нашим. - Он поглядел на соседа. - Он это любит.
Повар, поджав губы, смотрел в другую сторону.
- Он натирает руки лимонным соком, - продолжал лесоруб. - Он ни за что на свете не окунет их в лохань с посудой. Посмотри, какие они у него белые.
Одна из шлюх громко захохотала. Я никогда не видел такой толстой шлюхи и вообще такой толстой женщины. На ней было шелковое платье из такого шелка, что кажется то одного цвета, то другого. Рядом с ней сидели еще две, тоже очень толстые, но эта, наверно, весила пудов десять. Трудно было поверить собственным глазам, глядя на нее. Все три были в платьях из такого шелка. Они все сидели рядом на скамье. Они казались огромными. Остальные две были самые обыкновенные шлюхи, с крашенными пергидролем волосами.
- Посмотри на его руки, - сказал лесоруб и кивнул на повара. Толстая шлюха опять захохотала и вся затряслась.
Повар обернулся и сердито крикнул ей:
- Молчи ты, слоновая туша.
Она продолжала хохотать и трястись.
- Ой, господи, - сказала она. У нее был приятный голос. - Ой, господи боже мой.
Две другие толстые шлюхи сидели тихо и смирно, как будто не очень хорошо понимали, что делается вокруг; они были очень толстые, почти такие же, как первая. В них тоже было пудов по семи. Остальные две молчали с достоинством.
Кроме повара и того, кто говорил о нем, в помещении было еще два лесоруба - один только слушал, с интересом и немного стыдясь, другой как будто собирался вступить в разговор - и двое шведов. На краю скамьи сидели двое индейцев, а третий стоял у стены.
Лесоруб, который собирался вступить в разговор, сказал мне почти шепотом:
- Наверно, похоже, будто влезаешь на стог сена.
Я засмеялся и повторил его слова Томми.
- Черт его знает, в жизни не видал ничего подобного, - продолжал он. Посмотрите на эту троицу.
Тут заговорил повар.
- Сколько вам лет, ребятки?
- Мне девяносто шесть, а ему шестьдесят девять, - сказал Томми.
- Ха-ха-ха! - Толстая шлюха тряслась от хохота. У нее был удивительно красивый голос. Остальные шлюхи даже не улыбнулись.
- И зачем говорить гадости, - сказал повар. - Я ведь по-хорошему спросил.
- Одному семнадцать, другому девятнадцать, - сказал я.
- Ты что это? - оглянулся на меня Томми.
- Ничего, сиди спокойно.
- Можете звать меня Алисой, - сказала толстая шлюха и снова затряслась.
- Это твое настоящее имя? - спросил Томми.
- Настоящее, - сказала она. - Алиса. Правда? - обратилась она к тому лесорубу, что сидел рядом с поваром.
- Алиса. Верно.
- Это ты хотела бы, чтоб тебя так звали, - сказал повар.
- Меня так и зовут, - сказала Алиса.
- А этих как зовут? - спросил Томми.
- Хейзл и Этель, - сказала Алиса. Хейзл и Этель улыбнулись. Они, видно, не отличались умом.
- А тебя как зовут? - спросил я одну из пергидрольных блондинок.
- Фрэнсис, - сказала она.
- Фрэнсис, а дальше?
- Фрэнсис Уилсон. Тебе-то что за дело?
- А тебя как? - спросил я вторую.
- Отстань, чего привязался, - сказала она.
- Он просто хочет, чтобы мы все подружились, - сказал лесоруб, который говорил про повара. - Ты разве не хочешь с нами подружиться?
- Нет, - сказала блондинка. - С тобой - нет.
- Ну и злюка, - сказал лесоруб. - Самая настоящая злюка.
Блондинка посмотрела на другую блондинку и покачала головой.
- Дубье стоеросовое, - сказала она.
Алиса снова захохотала и затряслась всем телом.
- Ничего смешного, - сказал повар. - Вы все смеетесь, но тут нет ничего смешного. Скажите лучше, мальчики, куда вы едете?
- А вы куда? - спросил его Том.
- Я хочу попасть в Кадильяк, - сказал повар. - Вы никогда там не бывали? У меня там сестра замужем.
- Он бы сам не прочь замуж, - сказал лесоруб в кожаных штанах.
- Ну что это, в самом деле! - сказал повар. - Неужели нельзя без гадостей?
- Стив Кетчел был из Кадильяка, и Эд Уолгэст тоже оттуда, - сказал до сих пор молчавший лесоруб.
- Стив Кетчел, - сказала одна из блондинок пронзительным голосом, как будто ее вдруг прорвало от звука этого имени. - Родной отец застрелил его. Да, как бог свят, родной отец. Таких, как Стив Кетчел, больше нет и не будет.
- Разве его звали не Стэнли Кетчел? - спросил повар.
- Заткнись, ты, - сказала блондинка. - Что ты знаешь о Стиве Кетчеле? Стэнли! Это, может, ты - Стэнли. Стив Кетчел был самый лучший и самый красивый мужчина на свете. Никогда я не видела мужчины чище телом и красивее, чем Стив Кетчел. Такого и не было никогда. Он был похож на тигра, - а кто еще умел так тратить деньги, как Стив Кетчел?
- А ты разве его знала? - спросил кто-то.
- Я его не знала? Я его не знала? Ты еще, может, скажешь, я его не любила? Я его знала, как ты самого себя не знаешь, и я его любила, как ты любишь Бога. Он был самый сильный, самый лучший и самый красивый мужчина на свете, Стив Кетчел, и родной отец пристрелил его, как собаку.
- Ты и на побережье с ним ездила?
- Нет. Я его знала раньше. Из всех мужчин я его одного любила.
Все с уважением слушали пергидрольную блондинку, рассказывавшую все это театральным, приподнятым тоном, только Алиса опять начала трястись. Я сидел рядом с ней и чувствовал это.
- Что ж ты за него замуж не вышла? - спросил повар.
- Я не хотела портить ему карьеру, - сказала пергидрольная блондинка. - Я не хотела быть ему обузой. Ему не нужно было жениться. Ох, господи, что это был за мужчина.
- Очень благородно с твоей стороны, - сказал повар. - Но я слыхал, что Джек Джонсон нокаутировал его.
- Это было жульничество, - сказала пергидрольная. - Грязный негр обманом сбил его с ног. Ему ничего не стоило сделать нокдаун этой толстой скотине, Джеку Джонсону. Чистая случайность, что черномазый побил его.
Отворилось окошечко, и все три индейца подошли к кассе.
- Стив сделал ему нокдаун, - сказала пергидрольная. - Он оглянулся, чтобы улыбнуться мне.
- Ты же говорила, что не ездила на побережье, - сказал кто-то.
- Я нарочно приезжала на этот матч. Стив оглянулся, чтобы улыбнуться мне, а эта черномазая сволочь подскочила и сбила его с ног. Стиву и сотня таких была бы нипочем.
- Он был классный боксер, - сказал лесоруб.
- А что, скажешь, нет? - сказала пергидрольная. - Скажешь, теперь есть такие боксеры? Он был как бог, честное слово. Такой белый, и чистый, и гладкий, и красивый, и ловкий, и быстрый, как тигр или как молния.
- Я видел этот матч в кино, - сказал Томми. Мы все были очень растроганы. Алиса все тряслась, и я посмотрел и увидел, что она плачет. Индейцы уже вышли на перрон.
- Он мне был лучше всякого мужа, - сказала пергидрольная. - Мы были все равно что обвенчаны перед Богом, и я теперь принадлежу ему, и всегда буду принадлежать, и все, что во мне есть, все только его. Пусть другие берут мое тело. Душа моя принадлежит Стиву Кетчелу. Это был мужчина, черт подери.
Все сидели как на иголках. Было грустно и неловко. Вдруг Алиса заговорила, продолжая трястись:
- Врешь ты все, - сказала она своим грудным голосом. - В жизни ты не спала со Стивом Кетчелом, и ты сама это знаешь.
- Как ты смеешь так говорить? - гордо откликнулась пергидрольная.
- Смею, потому что это правда, - сказала Алиса. - Из всех вас я одна знала Стива Кетчела, потому что я из Манселоны, и я там встречалась с ним, и это правда, и ты знаешь, что это правда, и пусть меня господь бог разразит на этом месте, если это неправда.
- И меня пусть разразит, - сказала пергидрольная.
- Это правда, правда, правда, и ты это знаешь. Я-то ничего не вру, я знаю, что он мне говорил.
- Ну, что ж он тебе говорил? - снисходительно спросила пергидрольная.
Алису так трясло от слез, что язык ее не слушался.
- Он сказал: "Ты славная баба, Алиса", - вот что он сказал.
- Неправда, - сказала пергидрольная.
- Правда, - сказала Алиса. - Именно так и сказал.
- Неправда, - гордо сказала пергидрольная.
- Нет, правда, правда, правда, вот как перед богом, правда.
- Стив не мог сказать так. Он никогда так не говорил, - самодовольно сказала пергидрольная.
- Это правда, - сказала Алиса своим приятным голосом. - И мне наплевать, веришь ты мне или нет. - Она уже перестала плакать и успокоилась.
- Не может этого быть, чтобы Стив так сказал, - заявила пергидрольная.
- А вот сказал, - повторила Алиса и улыбнулась. - И я очень хорошо помню, когда он это сказал, и я в самом деле была славная баба в то время. Да я и теперь получше тебя, старая ты грелка без воды.
- Не смей оскорблять меня, - сказала пергидрольная. - Болячка десятипудовая, вот ты кто. Не тронь моих воспоминаний.
- Брось, - сказала Алиса своим мягким, певучим голосом. - Нет у тебя никаких воспоминаний, разве только о том, как тебе перевязали трубы и как ты первый раз ходила на шестьсот шесть. Все остальное ты вычитала в газетах. А я здоровая, и ты это знаешь, и хоть я и толстая, а мужчины меня любят, и ты это знаешь, и я никогда не вру, и ты это знаешь.
- Тебя не касаются мои воспоминания, - сказала пергидрольная. - Мои чудные, живые воспоминания.
Алиса посмотрела на нее, потом на нас, и выражение обиды сошло с ее лица. Она улыбнулась, и мне показалось, что я никогда не встречал женщины красивее. У нее было очень красивое лицо и приятная гладкая кожа, и певучий голос, и она была очень славная и приветливая. Но, господи, до чего же она была толста. Ее толщины хватило бы на трех женщин. Том увидел, что я смотрю на нее, и сказал:
- Пошли. Нечего тут сидеть.
- До свидания, - сказала Алиса. У нее в самом деле был очень приятный голос.
- До свидания, - сказал я.
- Вы в какую сторону, мальчики? - спросил повар.
- В другую, - ответил ему Том.
Переводчик: Е. Калашникова
4. Счастливых праздников, джентльмены!
В те времена расстояния были совсем другими, пыль несло с холмов - теперь их сровняли с землей, - и Канзас-Сити больше всего походил на Константинополь. Быть может, вам не верится. Никому не верится, хоть это и правда. В тот вечер шел снег, и в витрине магазина автомобилей, светлея на фоне ранних сумерек, стояла гоночная машина, вся посеребренная, с надписью "Дансаржан" на капоте. По-моему, это значило не то серебряный танец, не то серебряный танцор, и хотя я точно не знал, что правильней, я шел по заснеженной улице, любуясь красотой машины и радуясь знанию иностранного языка. Шел я из салуна братьев Вульф, где на Рождество и в День благодарения бесплатно угощали жареной индейкой, к городской больнице, стоявшей на высоком холме, над дымами, домами и улицами города. В приемном покое больницы сидели два хирурга "Скорой помощи" - док Фишер у письменного стола и доктор Уилкокс - в кресле, у стенки.
Док Фишер был худощавый рыжеватый блондин, с тонкими губами, насмешливым взглядом и руками игрока. Доктор Уилкокс, низкорослый и чернявый, всегда носил при себе справочник "Спутник и друг молодого врача", где для каждой болезни были указаны симптомы и лечение. В справочнике был указатель, и по нему, отыскав симптомы, можно было поставить диагноз. Док Фишер предлагал в следующем издании добавить такой указатель, чтобы по способу лечения можно было бы угадать болезнь и симптомы. "Для освежения памяти", - говорил он.
Доктор Уилкокс стеснялся справочника, но обойтись без него не мог. Книжка была переплетена в мягкую кожу, легко умещалась в кармане пиджака, и купил он ее по совету одного из профессоров, который сказал:
- Врач вы никуда не годный, Уилкокс, и я приложил все усилия, чтобы вам не выдавали диплом. Но так как вы все же стали представителем сей ученой профессии, советую вам, для блага человечества, приобрести справочник "Спутник и друг молодого врача" и пользоваться им. Научитесь хотя бы этому.
Доктор Уилкокс ничего не ответил, но в тот же день приобрел книжку в кожаном переплете.
- Привет, Хорейс, - сказал док Фишер, когда я вошел в приемную, где пахло табаком, йодоформом, карболкой и перегретыми радиаторами.
- Джентльмены! - сказал я.
- Что нового в Риальто? - спросил док Фишер. Он любил несколько вычурные фразы. Мне это казалось верхом изысканности.
- Бесплатная индейка у Вульфа, - ответил я.
- И вы вкусили?
- Обильно.
- Много ли коллег присутствовало?
- Все, весь штат.
- Бурно веселились, как положено в сочельник?
- Не очень.
- Вот доктор Уилкокс тоже слегка вкусил, - сказал док Фишер.
Доктор Уилкокс поглядел на него, потом на меня.
- Выпьем? - спросил он.
- Нет, спасибо, - сказал я.
- Как хотите, - сказал доктор Уилкокс.
- Хорейс, - сказал док Фишер, - вы не возражаете, что я называю вас просто Хорейс?
- Нет.
- Славно, Хорейс, старина. А у нас тут был презанятный случай.
- Да уж, - сказал доктор Уилкокс.
- Помните мальчика, того, что приходил сюда вчера вечером?
- Это какого?
- Того, что избрал удел евнуха.
- Помню.
Я был тут, когда он пришел. Мальчику было лет шестнадцать. Он вошел без шапки, очень взволнованный и перепуганный, но решительный. Он был кудряв, хорошо сложен, с крупным выпуклым ртом.