Глава 6
Неужели, изумлялся Краббе, это для него предназначено? Стихи назывались "Строки к началу среднего возраста" и были подписаны Фенеллой Краббе, хотя немыслимо, чтобы Фенелла в двадцать восемь или двадцать девять лет сочла себя особой среднего возраста, или даже, будучи женщиной, причем женщиной с хорошей внешностью, приобрела преждевременный Элиотов образ старого орла с уставшими крылами, и требовала убрать зеркала. Вдобавок тут не было никакого орлиного благородства. Это был он сам - обвисшая кожа на щеках, запыхавшаяся грудь на бегу вверх по лестнице; это был неожиданный способ прощания:
Послеполуденный час для тебя настал,
Завладел твоим телом с натужной любовной улыбкой,
Обращенной к теперешнему тебе. И сказал:
Вот твоя лысина и беззубый рот формы зыбкой…
- Валом валят, старина, - сказал мужчина напротив. - Просто валом валят. Нефтяные деньги. Одна дверь захлопывается, другие закрываются. Ха-ха. Только никому негде жить. Государственные служащие ночуют в муссонных дренажных канавах. Жены едут домой через месяц. Ха-ха. И все-таки, как раз туда надо ехать, покинув Малайю. Борнео, Борнео. Я только что оттуда. - Он высунул в проход голову. - Бой! - Без промедленья явился китаец в белой куртке. - Что есть? Пиво?
- Только не малайское пиво, - отказался Краббе. - Оно со мной больше не согласуется. Пожалуй, джин с тоником.
- Слышал? - сказал мужчина бою. - А мне пиво. Маленький "Полар".
Это ты - обвисшие щеки, мешки под глазами,
Знакомое общительное лицо,
маячащее в зеркале в дальнем зале,
Узнаваемое с потрясением, но без ошибки, -
Это тоже ты.
- Но вы должны выпить пива, - укоризненно сказал мужчина. - Таково мое правило. Продаю пиво по всему Востоку. Уже тридцать лет. Три тыщи в месяц, служебный автомобиль, везде тепло встречают, куда б ни приехал. Должны меня знать. Все знают Томми Джонса. Может, от вас избавятся, а от старика Томми никогда не избавятся.
- Нет, - сказал Краббе.
Впрочем, вторая строфа больше обнадеживала:
Юность - нож, озеро, свежий воздух, металл
и стекло;
Тело свое можно было дарить без пощады,
как взмахи меча.
Тогда было другое дело, было и прошло.
То был не ты, рубивший сплеча…
- И так всю дорогу, - сказал мужчина. - Вчера вечером мне в Анджине давали обед. Тукай всегда изо всех сил стараются для старика Томми. Как будто я им услугу оказываю, продавая товар. А позавчера в Куала-Мусанге. А сегодня в Тикусе. А завтра вечером в Уларе. Куда направляетесь?
Терпи. Надо снова учиться краткости,
Жаркая комната съежилась
в льдистой гладкости.
Лосось выпрыгивает в ее серебре,
Костлявые ступени крепки,
выдержат один шаг на ребре
Однопролетной лестницы.
- Не отвечайте, если не хотите, - обиделся мужчина. - Я просто хотел поддержать разговор, немножечко скоротать время. - Он был тощий, длиннолицый, с большой головой и седыми усами, носил неплохое брюшко.
- Извините, - сказал Краббе. - Еду в Мавас. Потом в поместье Дарьян к ленчу. Прошу прощения. Понимаете, я просто читал. Жена моя написала. Довольно неожиданно здесь это увидеть.
- Ваша жена пишет в газетах? Ну-ну. Сам я никогда не любил мозговитых женщин. Никого не хочу обидеть. Дело вкуса.
- Эта мозговитая женщина меня не особо любила. Уехала домой, - объяснил Краббе.
Мужчина взял у Краббе газету, обращаясь с ней, точно с ковриком, пропитанным рвотой.
- Покупаете такую дребедень? У меня самого никогда нету особого времени почитать.
- Нет, - сказал Краббе. - Какой-то армейский майор поехал в Пеландок и оставил ее на скамейке. Я давно не видел газеты. Весьма прогрессивное обозрение.
- Да? - Мужчина подозрительно взглянул на Краббе. Потом небрежно посмотрел страницы. - Называется "Новый пресвитер", - заметил он. - А тут мелкими буквами сказано: "Бывший "Старый священник". Чертовски дурацкое для газеты название.
- Как бы кафедра проповедника, - пояснил Краббе. - Сообщает нам, чему верить. Есть даже как бы юмористическая колонка. Вон там, рядом со стихами моей жены. Называется "Милый, милый Остров".
- Не вижу тут юмора никакого.
Краббе хлебнул джина с тоником. Тоник, монопольно производимый одной сингапурской фирмой, имел странный затхлый привкус, волнующе напоминавший запах старого манчестерского Фри-Трейд-Холла. Краббе услышал тяжелую медь в конце увертюры к "Тангейзеру". Его первая жена в юбке и синем джемпере стояла рядом с ним, держа партитуру. Неужели они никогда его не оставят в покое? Даже на Малайских железных дорогах, грохочущих сквозь джунгли, тут как тут. Обе.
- Никакого юмора, - сказал мужчина. - Тип один премию получил за то, что прислал сообщенье про женщину, которая возлагала цветы на могилу своей собаки. Хорошее дело. Я сам обожаю собак. Вы уверены, что это юмор?
- Думаю, да, - подтвердил Краббе. - Только совсем отвыкаешь от той жизни.
- Вот именно. - Мужчина энергично, с готовностью отложил периодическое издание. Авиабумага громыхала, как лист железа. - От жизни отвыкаешь, и делаешь чертовски хорошее дело. А там все с ума посходили. Точно. Выкладывают по четыре боба за пачку сигарет. И два боба за джин. С трудом верится, да? А ведь это правда. У меня там сестра. Пишет время от времени. Вряд ли поверите, что за дела творятся в Англии. Я там тридцать лет не был. И провалиться мне, если вернусь. Но, - сказал он с триумфом, - вам-то придется, правда? Многих отсюда выкидывают. Только не старика Томми. Пиво - слишком важная вещь.
- Сближает расы, - подтвердил Краббе.
- А? Что? - Мужчина слушал, прищурившись, как бы не веря своим ушам. - Повторите-ка. Умно, богом клянусь. Чертовски хорошо для рекламы. Я это запишу. - И безуспешно поискал блокнот. - Ну, ладно, запомню. - И более благосклонно взглянул на Краббе. - Этим вы занимаетесь, да? Слоганами и тому подобное? Министерство информации и так далее?
- Образования, - поправил Краббе.
- Вы никогда не дадите им образования, - безапелляционно объявил мужчина, усмехаясь, глядя в пространство, удобно откинувшись. - Надо вам нефтью заняться. Там денег навалом. Хорошее дело для всех для вас, кто уезжает. Никому никакой пользы не принесли.
- Знаете, - сказал Краббе, - я вряд ли уеду. Забавно, только что вспомнил. Был один цейлонец, в Куала-Ханту, так вот он сказал, что я никогда не уеду. Сказал, кончу жизнь в омуте. Забавно. Я просто не вижу себя, садящимся на пароход. Или в самолет. Просто не вижу никакого будущего в другом месте.
- Отправитесь домой, - твердил мужчина, - бросив своих черных ублюдков, как все остальные. Дети кругом без отцов, криком кричат, просят есть.
- Вам бы надо писать для "Нового пресвитера".
- Женщины, - молвил мужчина. - Я свое взял. - И цыкнул зубом. - Но всегда был предусмотрительным. Один парнишка в бесплатной школе, в Кенчинге. С трудом верится, да?
- Нет.
- А ведь это правда. - И сонно продолжал: - Меня всегда кто-нибудь ждет. Вчера в Анджине. Сегодня в Тику се. Всегда кто-нибудь ждет старика Томми. Надеюсь, вас тоже. Знал я когда-то нескольких гадов, школьных учителей. Думают, масло у них во рту не растает. Но, куда б вы ни поехали, везде женщина, а? Правда? - Показал черные зубы, хлопнул Краббе по правому колену. - Старого черта ждет женщина.
- Возможно.
- Женщина в конце пути. Всегда женщина. Еще выпьем.
Поезд остановился в деревушке под названием Беранг-беранг. Прошел сикх, размахивая фонарем; редкие фонари освещали неизбежный пальмовый задник, босые ноги шлепали по платформе. Малайское семейство, нагруженное продуктами в картонных коробках, желторотый частный англичанин в тропическом зеленом, веселый юный китаец в грязных белых одеждах христианского священника - все сели.
- Следующая остановка моя, - сообщил торговец пивом. - Будут на станции ждать с медным оркестром. Давно не видали старика Томми. На угощение не поскупятся. Эй, - вдруг сказал он, тыча пальцем в Краббе. - Эй, вы. Не знаю, как вас звать.
- Да? - откликнулся Краббе.
- Давайте со мной. Не торопитесь?
- Я должен ехать в Мавас.
- Утром можете по дороге доехать до Маваса. Я-то знаю. Поверьте старику Томми. Знаю этот район как свои пять пальцев. Что у вас за дела в Мавасе?
- Человека убили. Террористы, наверно.
- Ох, ну, это ерунда. Ничего вы не сделаете. Нынче такого полно. Давайте, познакомитесь кое с какими приятелями старика Томми.
На Краббе внезапно нахлынуло облегчение, словно вода из душа. Он понял, что по каким-то причинам хочет отложить приезд в поместье Дарьян, и гадал почему. Дело не в трупе, который не похоронен. Не в необходимости принести официальные соболезнования родным, пообещать официальную помощь. Не в перспективе встречи с управляющим, трясущимся от виски, производя неприятное впечатление, которое придется скрывать. Не в мысли о неплохой возможности самому быть подстреленным, выйдя за шеренги долбильщиков и за здание школы. Это было нечто невидимое, неведомое и гораздо более основательное. И почему-то он понял это, читая стих Фенеллы в "Новом пресвитере".
- Да, - сказал он. - Большое спасибо. С удовольствием.
- Насчет ночевки никаких проблем, - заверил мужчина. - То есть, если спать будем, - подмигнул он. - Вас отлично устроят. Все сделают для приятеля Томми.
Тикус был маленьким городком с пальмовой лачугой аттап вместо вокзала. Но недолго ему оставаться маленьким городком (олово - деньги), о чем свидетельствовали плотные талии, плотоядные смешки, чистые белые брюки двух державших магазины китайцев, пришедших встречать доброго старину Томми.
- Что я вам говорил, - триумфально бросил он Краббе, - а? Медный оркестр и все прочее, правда? - И правда, мальчонка-сикх с пучком волос на голове, которому отец, начальник станции, поручил собирать билеты, сидел на платформе, дуя в губную гармошку. - Это, - сказал Томми тукаям, - мистер… э-э-э… Не знаю, как вас звать, - обратился он к Краббе. Китайцы приветственно похлопали Краббе по спине. Любой друг старика Томми - их друг. Они не говорили по-английски. Из преуспевающих животов чирикал чудовищно павший базарный малайский, пока все вчетвером шагали к поджидавшему "хиллмену", а Томми расспрашивал про старика такого-то и такого-то, и про старика такого-то и такого-то, не видел чертей столько лет.
- Старый черт! - взревел один из тукаев.
- Сам старый черт. Что ты для нас припас, а? Собрал девчонок-танцовщиц!
Ехали по главной улице под натриевым светом к грязному заведению, битком набитому сверкающими рефрижераторами, магнитофонами, подвесными лодочными моторами ("Зачем, - удивлялся Краббе, - ведь реки нигде поблизости нету?") и бренди. Девушка-китаянка в пижаме, неся суповую чашку, возглавила шествие вверх по лестнице. Добрый старина Томми, идя прямо за ней в качестве почетного гостя, издал сквозь зубы резкий свист, сделал старый римский жест, жизнерадостно ткнув двумя расставленными задубеневшими пальцами в ее правую ягодицу. Тукай загоготали, девушка обернулась на верхней ступеньке, протестующе вскрикнула и кратко окрестила Томми горячей каплей из чашки. На его лысую голову упало несколько пластинок акульего плавника.
- Высоко ставит старика Томми, - воскликнул он. - Ха-ха. Моя девочка.
Два старца, усохшие реликты старого Китая, приветствовали Томми робким смехом, серьезно обменялись рукопожатиями с Краббе. Вшестером уселись за стол; ноги севшего на стул Краббе громко стукнулись об спрятанную плевательницу.
- Ха-ха, - прокричал Томми. - Урыльник не опрокинь. - Он всем распоряжался, жизнь и душа, причмокивая над супом, требуя больше соуса чили, торопя хозяев выпить бренди под устрашающий китайский тост: "Ям сень!"
- Ям сень!
- Ям сень!
Опрокинули бренди, чисто по полстакана, откупорили еще бутылки.
- Ты, - обратился Томми к Краббе. - Не знаю, как тебя звать. Знаешь, на самом деле не надо бы это пить. Хорошо тебе, ты перед фирмой ответственности не несешь, а я всегда при исполнении, всегда при исполнении. Надо бы пива. Да ладно, - добавил он, - всегда есть еще завтра. Ям сень!
- Ям сень!
За рыбным блюдом - что-то вроде рыбы-соль, изысканно сдобренной непонятным соусом, с гарниром из местных корешков и фруктов, - Томми стал сентиментальным.
- Чертовски хорошая фирма, - заявил он. - Всегда заботится о старике Томми, сразу распознает хорошего человека, с первого взгляда. Я жизнь свою отдал этой фирме. И она это знает. Никогда ее не подводил. И она никогда меня не подводила. Эй, гордячка, - бросил он бойкой накрашенной прислуживавшей девчонке, - иди посиди на коленках у старика Томми. - Но время для развлечений еще не пришло. Им еще предстояло есть кисло-сладкую свинину, волшебной нежности утку, креветок и фаршированную тыкву, личи в ледяной воде.
- Ям сень!
- Ям сень!
Одна из двух прислуживавших девушек, собирая со стола палочки для еды и грязные тарелки, что-то пропела Краббе. Тукай улыбались, слушали. Старина Томми попробовал подпевать, но ему шикнули.
- По-еврейски хотят, - сказал он. - Ну и ладно. - Мелодия была пентатонической, строгой, тонкой, как девичье тело, явно эротической, но эротику сдерживала и охлаждала простая чистая мелодическая линия. "Они цивилизованы, - думал Краббе. - Цивилизованы, невзирая на грязные потолки, на разбухшие окурки в ведре с водой". И чувствовал сквозь бренди, что это, возможно, единственная на свете страна для мужчины, которого интересует история. Какой немыслимый головокружительный сплав культур: исламские тексты ползут по Великой стене, двенадцатиногий бог смотрит сверху вниз с косоглазым нахмуренным благоволением.
- Необычайное смешение культур, - сказал он старику Томми.
- Я и сам так всегда говорю, старина. - Томми громко рыгнул. - Очень даже удачно. - Девушка, окрестившая его на лестнице, села теперь к нему на колено, непрестанно жуя жвачку. - Правильно, - одобрил он. - Иди к папочке. - Погладил ее тонкую ногу. - Все равно что с велосипедом ложиться в постель.
И у Краббе появилась теперь собственная, легкая, словно перышко, щебечущая ноша. Желание к китаянкам почти не возникало: даже на самом низком общественном уровне они были произведениями искусства, практически не пробуждая кинетических эмоций.
- Произведения искусства, - сказал он. - Парень прекрасный музыкант. Великолепный, великолепный. А кто для него что-нибудь сделает? Ты же не сделаешь, правда, несмотря на все свои громкие речи?
- Пиво, пиво, славное пиво, - запел Томми. - Наливайтесь прямо по горлышко. - Теперь он исполнял обязанности, делал свое дело. Шесть огромных бутылок одной гонконгской пивоварни были принесены, чтобы смыть бренди, рисовые крошки, ми, мясные волокна, застрявшие в коренных зубах. - Пиво, - крикнул Томми. - Как ты про него сказал? Международное чего-то там такое. Надо было записать. - Девушка, тоже делая свое дело, промокнула пену у него на губах бумажной салфеткой.
- Сближает народы, - сказал Краббе. - Как музыка. А вам плевать, черт возьми. А еще Розмари. И Вайтилингам. И старина Сеид Омар. Кто для них что-нибудь сделает после моего отъезда? - Девушка обняла его, пригладила волосы на затылке прохладной рукой. Тукай не обращали внимания. Сидели спокойно, любопытствуя, слабо улыбаясь, радуясь, что гости хорошо проводят время. Они тоже исполняли свои обязанности, деликатно перепоручая их теперь своим заместительницам на долгую ночь.
- Пиво тепловатое, - заметил Томми. - А должно быть холодное. Запомните. - И, отбивая такт запятнанным указательным пальцем, с изысканным произношением процитировал слоган: - "Теплое пиво при зное - просто помои". - Выпил полных шесть дюймов и опять вытер рот. - Да все равно вкусно. Знал я одного парня, - рассказывал он, - крупный тип, почти семи футов ростом, терпеть не мог холодное. Держал в горячей ручище. Нагревалось адски. Ему так нравилось. Звали его Нэбби Адаме. Из полиции. Вы его не знаете.
Все тукай поднялись, как один, готовые уйти, зная, что гости в хороших руках.
- Утром, - сказал Томми. - О делах утром поговорим.
- Терима касен, - сказал Краббе, выставив растопыренные пальцы. - Сье, сье, тукай. Вань ань.
- Язык немножечко знаешь, да? - позавидовал Томми. - Я не такой умный.
- Пиво, - провозгласил Краббе со слишком старательной артикуляцией, - само по себе язык.
- Богом клянусь, хорошо. Записать надо. - Но голова Томми упала на худенькое плечо терпеливой девушки, сидевшей у него на коленях. - Готов лечь. Веди меня домой, любовь моя. - Тукай благосклонно махнули на дверь.
Девушку Краббе звали Чин-чин; имя звучало фривольно, но означало истину. Ведомый рукой Истины, он следовал за Томми - при полноголосной песне под луной - по пустой улице. Девушка Томми хихикала, держа его за руку, оглядываясь на китайское щебетанье подруги и коллеги.
- Куда? - спросил Краббе. - Куда мы идем?
- Сини, сини. - Это был приземистый с виду дом с меблированными комнатами, вереницей лестниц, с запахом куркумы и аниса. Вдалеке, далеко впереди пел Томми, все еще исполняя обязанности, рекламируя спящему городку эйфорию в бутылках.
Комната у Чин-чин была маленькая, без вентилятора, с кроватью, буфетом, фотографиями китайских кинозвезд с кавказскими чертами, пропахшая висевшей взаперти одеждой. Белья на ней не было, она разделась, прежде чем Краббе снял галстук. Он стоял, смотрел, гадал, бросил в уме монетку. Вышло "нет".
- Нет, - сказал Краббе. - Спасибо, но нет.
- Не нравится?
- О, нравится. Только не сейчас. В другой раз. Сейчас спать.
Она скорчила гримасу, обернула тело простыней, легла лицом вниз на постель, разметав руки и ноги, как звезда-рыба. И через две минуты заснула. Краббе отыскал подушку, устроился в пыли на деревянном полу. Перед тем как заснуть, смутно подумал, что тело надо держать в чистоте для того самого затаившегося в ближайшем будущем события, и ощутил усталое удовлетворение оттого, что успешно отсрочил его, пусть даже всего на несколько часов.
Когда Роберт Лоо ушел, Розмари какое-то время тихо лежала во тьме, без особенных мыслей, без особенных чувств, почти онемев телом. Комнату время от времени кратко простреливали серебром автомобильные фары, потом на мгновенье она оказалась на башне, высоко над всем, а вокруг играли ищущие лучи. Машины ехали к дому мистера Годсэйва, где, видно, была вечеринка, наверно, прощальная вечеринка мистера Годсэйва, последнего белого мужчины в полицейском департаменте. Слышались далекие пьяные голоса; казалось, порой они говорят про нее.
- Где старушка Розмари?
- Йо-хо-хо-о-о-о! Сунь ей палку!
- Троянская лошадь, где переночевали пятьдесят героев.
- Розмари, милая, - запел кто-то. - Розмари, дорогая. Розмари, та-та-та-та-та…
Один голос был голосом Джо.
- Потом я сунул туда руку, сделал то-то и то-то, потом я… - А потом громкий рев пьяного смеха. А потом визг тормозов, рев вновь прибывавших автомобилей.
- Потрясающая была девка в своем роде, знаешь.
- Я бы сказал, всегда готова.
- Я имею в виду, нам повезло ее здесь отыскать, разве нет?