- С тем, кто мог дать ей немного любви. С прямым, честным. А не с так называемым чертовым дерганым интеллектуалом. Ты дешевка. Дешевое образование, дешевые идеи, полуголое ничтожество чертово. Ты ее не заслуживал. Убирайся, проваливай, пока я тебя не вышвырнул. Проваливай в проклятый город. - Краббе взял свою трость, прислоненную к креслу. Сумка его осталась в вестибюле. - Мужчина с телом. Мужчина с кровью. Мужчина, способный что-то дать. Убирайся. - Краббе медленно преодолевал пол-акра паркета. - Мужчина с образованием. Мужчина с хорошим происхождением, черт побери, - кричал Кастард. - Уходи. Садись в чертову лодку. Отвезет тебя обратно. Тамби! Тамби! - звал он. - Мне нужен этот чертов лодочник. - Краббе шел, до дверей оставалось еще много ярдов. - Ты не знаешь, что такое любовь! - кричал Кастард каким-то мегафонным голосом. - Такой тип, как ты, понятия не имеет! - Краббе дошел до вестибюля. С некоторым трудом сполз по ступенькам, еще слыша крики Кастарда, и, слабый сквозь мужской голос, голос первой в стопке пластинки, - сотню духовых и струнных, исполнявших увертюру к "Тангейзеру".
На улице в пылающей дневной печи в пустой синеве Краббе стоял и тихо говорил:
- Она просто не могла это сделать. Все вранье. Он сумасшедший, точно. Это не ее пластинка. Просто что-то похожее. Мы говорили о двух разных женщинах. Я вернусь, мы спокойно поговорим, и все будет в порядке. - Оглянулся, подумал об утомительной лестнице, о милях паркета. Слишком далеко. Слишком далеко для такой ноги. И пошел через лужайку, мимо плавательного бассейна, правильных рядов деревьев и цветочных клумб. Садовники-тамилы дружелюбно скалили зубы. Дорожка повернула, пролегла мимо диких деревьев, к причалу.
Вайтилингам увидел приближавшегося белого человека и спрятался. Кустов кругом полно. Он не осматривал коров, коз и кур. Сидел с черным чемоданчиком сбоку, пытался думать, смотрел на реку, гадал, примут ли его джунгли за ней, гадал, не в джунглях ли он действительно исполнит свой долг. С совсем незначительным интересом смотрел, как Краббе подходит к поджидавшей лодке.
Никого больше поблизости не было. Краббе глянул направо, палево, опираясь на трость. Джунгли, река и небо.
Вайтилингам смотрел, как Краббе пытается сесть в лодку. Неуклюже ставит ногу на планшир. Нога как бы подломилась под ним. По-прежнему держа трость и сумку, он на миг качнулся в воздухе и упал. Вайтилингам видел воду, зеленую, белую, протестующе выставленные длинные пальцы, когда тяжелое тело ударилось о поверхность воды. Слышал звуки - слабые человеческие, потом животные, и, услышав животные, сочувственно поднялся. Постоял в нерешительности. А потом, когда звуки стихли, река успокоилась, лодка снова осела, опять сел на траву. Забота о человеческой жизни не входит в его профессиональные обязанности. Гуманность? Да, гуманность, но гуманность - совсем другое дело. Он посидел какое-то время, раздумывая о гуманности, видя великие абстракции, движущиеся и машущие в листве джунглей за рекой.
Глава 10
Мистер Ливерседж упорно жевал жвачку, тихо и незаметно, сидя на своем месте. Если кто-нибудь в суде заметит легкое движение скул, вполне может принять за разминку новых вставных челюстей или за легкий симптом тропической невралгии. В любом случае, не имеет значения. Это Восток, тут позволено многое, запрещенное у антиподов. Мистер Ливерседж, родившийся в Тувумбе, учившийся в Брисбейне, был закоренелым здравомыслящим квинслендцем и видел все смехотворные восточные суса в истинном свете. Люди здесь убивают за пять долларов, мужчины разводятся из-за того, что жены вздыхают над красотой кинозвезды П. Рамли, даже рыщущие по ночам бродячие собаки визжат до посинения, если другой пес куснет их за мизинец. Мистер Ливерседж жевал, кивая понятному рассказу мистера Лима из Пинанга, хоть в душе презирал акцент помми ; жевал откровеннее, дергая кончиком носа, над риторикой тамилов, особенно тамила с голосом как у чертовой девки, над обрывочными несуразностями полиции. И быстро вынес вердикт:
- Много шуму из ничего. Мальчишки ищут приключений. Где их можно найти? Они хоть не торчат каждый вечер в кино, не шляются по кофейням. Проявили инициативу. Настоящего вреда причинить не хотели. Посмотрите на ножи, которые полиция именует смертельным оружием. - Мистер Ливерседж взял одно заржавевшее вещественное доказательство. - Этим ножом не разрежешь горячего масла. Им и муху не ранишь. - Четверо обвиняемых возненавидели мистера Ливерседжа за такие слова. Вот оно, британское правосудие. - Они ничего не украли. Брюки возвращены. Если бы мальчики хотели украсть, украли бы не одни грязные обвисшие брюки. - Маньям вспыхнул. Ему не удалось получить из Паханга другую одежду на смену. - В штате творится истинный бандитизм, в джунглях, в деревнях, причем многие, кому следовало бы хорошенько подумать, ему помогают и поощряют. Но не надо хватить горстку безобидных мальчишек за невинное приключение. Не надо попусту тратить время. У нас есть дела поважнее. - Четверо мальчиков выпустили негодование шипящим паром. Безобидных, надо ж такое сказать. Невинное, ничего себе. - Дело закрыто. Но хотелось бы предупредить этих мальчиков. - Предупреждай, предупреждай. Предупреждение: уже лучше. - Хотелось бы предупредить: ищите более подходящий выход своей энергии и любви к приключениям. Вступите в какую-нибудь крупную организацию. В бойскауты, например. - Четверо юных малайцев в ужасе заледенели. - Хотелось бы добавить, что фактически государство обязано обеспечить энергичной инициативной молодежи какое-то занятие в свободное время, иначе ее будет тянуть к приключениям, а вполне взрослые люди, которым следовало бы хорошенько подумать, могут признать подобные приключения, сколь бы они невинными ни были, - он иронически прочитал по бумажке, - покушением на убийство, грабежом, насилием и еще бог знает чем. Все, переходим к следующему делу.
Переводчик-малаец действовал быстро, сведя и без того сжатый вердикт мистера Ливерседжа к нескольким кратким красочным идиомам. Мистер Ливерседж дружелюбно жевал жвачку, озирая веселых зрителей, собиравшихся уходить главных действующих лиц. Маньям и Лим тревожно поглядывали на часы, обоим надо было успеть на самолет.
Возле здания суда Сеид Омар, в воротничке, в галстуке, в пиджаке, крепко стукнул сына по спине.
- Слышал, что он говорил, - сказал он. - Говорил, одни тамилы получат по заслугам. Фактически говорил, пора малайцам тамилов сожрать; естественно, подразумевается, и китайцев. А ведь я много лет ругал британскую юстицию. А теперь понимаю, в ней, в конце концов, что-то есть. Хоть, конечно, этот хаким австралиец. Не совсем одно и то же. Они страдали под английским ярмом. Может быть, эту разницу надо прояснить.
- Он ничего не говорил про тамилов, - возразил Сеид Хасан. - Английский я как-нибудь понимаю.
- Надо читать между строчек, - объяснил отец. - Они говорят не так прямо, как мы. Многое подразумевают. Видел, как он зыркал на тамилов, неодобрительно челюстями жевал. Впрочем, слава богу, все кончено. Теперь можно сосредоточиться на обычных заботах. Искать работу, например. Денег запять, например. Постой-ка - залог. Деньги теперь вернут Краббе. Он определенно единственный, у кого я могу занять.
- Вон идет, - сказал Хамза. - Тамил, в аэропорт отправляется. Нос до сих пор распухший, да он давно не был в Паханге. Должен же когда-то вернуться.
Сеид Омар зловеще усмехнулся при виде потерпевших поражение Арумугама, Сундралингама и Маньяма, садившихся в машину Сундралингама. Потом ошеломленно разинул рот, вспомнив, что забыл кое-что.
- Боже, - сказал он. - Юсуф. Вон. Юсуф. - Сеид Омар увидел, как чи Юсуф, его бывший коллега, в высшей степени похожий на клерка в роговых очках, с аккуратными редевшими волосами, садится в маленький "остин" вместе со своей дочерью, с дочерью, которую, как Сеид Омар в конце концов узнал определенно, хоть и косвенно, много раз выгоняли из офиса, где он раньше работал, где много лет отдавал Департаменту кровь и пот и где она теперь заняла его место, демонстрируя полицейским зубы в улыбке и коричневую грудь в промежутках между печатанием на машинке рапортов, писем и меморандумов. - Боже мой, - сказал Сеид Омар. И увидел мистера Лима из Пинанга, по-англикански элегантного, садившегося в "хиллмен", которым его фирма пользовалась в этой части полуострова; водитель-малаец ловко захлопнул за ним дверцу. - Стойте! - крикнул Сеид Омар. - Стойте! Я с вами!
- Не валяй дурака, отец.
- Он уже сделал из меня дурака, этот гад. Стой! - крикнул Сеид Омар. Подскочил к окну автомобиля и сказал изумленному мистеру Лиму: - Догоните вон ту машину, вон тот "остин". Быстро, дело срочное.
- Право, - сказал Лим Чень По. - Право. Я должен попасть в аэропорт. Успеть на самолет.
- Туда он и едет, - подтвердил Сеид Омар, - я знаю. Пива едет выпить в баре. Горькое ему будет пиво.
- Нет, - сказал мистер Лим. - Если вы снова намерены взяться за глупости, помощи от меня не ждите. Сами справляйтесь.
- Чего ждать от китайца, - крикнул Сеид Омар вслед уезжавшему автомобилю. - Китайцы нам враги. Проклинаю тебя, желтокожий ублюдок. - И кликнул: - Такси! - Пристыженный Сеид Хасан увел своих друзей.
- К Лоо пойдем, - сказал он. - Он нас туда пригласил зайти выпить, если отделаемся.
- Он? Китаец?
- Правильный парень.
Хотя Сеид Омар и не мог расплатиться, он давал шоферу такси начальственные указания. Машина чи Юсуфа, подобно автомобилю Сундралингама с Арумугамом, давно уехала, вздымая пыль в сухую погоду. Такси кашляло, тряслось в хвосте процессии. Но Сеид Омар понимал, сидя сзади на голых пружинах сиденья, сняв галстук, расстегнув рубашку, приготовившись к действиям: никакой спешки нету. Никто не уйдет. Он надеялся на присутствие в аэропорту приличной толпы, большого числа народу, чтоб оправдать затрату всех своих драматических талантов и силу ударов. Из открытого окна веял прохладный ветер. Они мягко плыли по дороге сами по себе. Потом, приближаясь к кофейне в пальмовой лачуге аттап на окраине деревеньки, стоявшей на полпути между городом и аэропортом, водитель сказал:
- Мне надо сигарет. Заплати сейчас половину,’чтоб я их купил. - Это был хитрый, крепкий, худой мужчина, ровесник Сеида Омара, в свое время много страдавший от жен и безденежья. Он уже пять лет выплачивал за такси.
- Когда приедем, - сказал Сеид Омар. - Не раньше. Давай, нечего время терять.
- Половину. Доллар.
- Все получишь, когда приедем.
- Покажи деньги. Сдается мне, их у тебя нету. - Тяжелая жизнь мало чему его научила.
- Оскорбляешь, - заметил Сеид Омар. - Твое дело везти меня, куда велю. Кто ты такой, чтоб задавать оскорбительные вопросы насчет финансового положения тех, кто лучше тебя?
Такси остановилось у кофейни. Водитель ждал праздной перебранки.
- Что ты имеешь в виду: "лучше"? У меня есть работа, а у тебя нет. Не верю, будто у тебя есть хоть два цента, которыми можно было бы звякнуть. - Он удобно положил руку на спинку своего сиденья. Палила жара, возникавший на ходу ветерок исчез.
- Аллах всевышний, - выругался Сеид Омар. - Я с тобой в другой раз поспорю. Сейчас твое дело не спорить, а везти меня в аэропорт. За это я тебе плачу.
- Что-то я никакой платы не вижу.
- Я веду происхождение от Пророка. Таково значение моего имени Сеид, хотя ты, может быть, слишком необразованный, чтоб это знать. У меня гордость есть, ты оскорбил мою гордость. Когда я что-то беру, то за это плачу. Ну, поехали, быстро. В аэропорт.
- Дай взглянуть, какого цвета твои деньги.
- Ты увидишь, какого цвета у меня кулак, если не сделаешь, что говорю.
- На словах горазд драться, да? Ну, я уже по-настоящему испугался. - Шофер ухмыльнулся, показав мало зубов, но зато золотых. - У тебя, видно, крепкие мускулы под дряблой шкурой.
- Не буду я больше с тобой спорить. Делай свое дело, тебе заплатят по окончании. Только ты вел себя так оскорбительно, что чаевых не получишь.
- Ха, здорово. Он говорит, чаевых не получишь. Платы тоже.
- Слушай, - сказал Сеид Омар, - я туда приеду и собственными руками дам тебе сигарет. Устраивает?
- У тебя и кредита там нету. Там таких типов знают.
- Таких типов. Клянусь богом! - Сеид Омар принялся колотить жесткое плечо шофера. - Поехали. Делай, что говорю. Или я сообщу про тебя в полицию, городскому совету, ментри безар. Делай свое дело, будь ты проклят.
Услыхав сильное слово шелака, водитель сказал:
- Вылезай. Выходи, убирайся. Можешь пешком идти остальную дорогу. Скажи спасибо, что я тебя полпути бесплатно провез.
- Тогда назад в город меня отвези.
- Еще чего. Вылезай, убирайся. - Мужчина сам вылез со своего места, открыл дверцу перед Сеидом Омаром. - Аэропорт вон в той стороне, - указал он, - если не знаешь.
- Клянусь богом, - сказал Сеид Омар, - ты за это расплатишься. - Он вылез, ринулся на шофера, но шофер весело рассмеялся и снова юркнул на свое место. Повернул ключ зажигания, тронул взревевшую машину, умело развернулся, быстро запылил к городу. Сеид Омар ритмично тряс кулаком. Старуха, хозяйка кофейни, тем временем шамкала деснами и трясла головой над чудачествами современного мира.
Сеид Омар пустился в путь к аэропорту. Тугую коричневую кожу жемчугами усеивал пот, жирок ритмично трясся. Мимо не проезжала ни одна машина, которой можно было бы посигналить. Ни одна, но проехала машина из аэропорта, "остин" с ненавистным знакомым номером - РР 197, - а в ней чи Юсуф с дочерью. Дочь помахала рукой, улыбнулась. Сеид Омар заплясал на горячей дороге. Он уже миновал точку, откуда нет возврата: до аэропорта миля, до города три мили. И пошел, дошел до серебряного аэропорта, где солнце освещало ждавший самолет, серебром сверкало стекло диспетчерской башни, стояли автомобили. Самолет, извилистый курс которого устраивал пассажиров в Паханг и в Пинанг, задерживался с отправлением. Возможно, прозвучало имя султана, а его высочество, зная, что он выше всякого расписания и закона, еще праздно сидел за ранним кэрри в Истане. Но нет, из громкоговорителей уже трещали распоряжения для пассажиров, и, когда Сеид Омар подошел ближе к летному полю, он увидел топкую нитку людей, которые оглядывались, улыбались, махали, уже тянувшуюся к стюардессе в дыре в огромном серебристом корпусе. А когда Сеид Омар, хромая, ввалился в зал ожидания, там два тамила прощались с третьим, обнимались, похлопывали, трясли руки, один с девичьим голосом сильно тряс, выражая самые сердечные прощальные чувства. Потом Маньям с не особенно красным и распухшим носом, который фактически почти можно было предъявить начальству в Паханге, присоединился к ожидавшей очереди, опечаленно улыбаясь назад. Сеид Омар прорвался сквозь вежливый кордон китайцев в белом.
- Сообщение в последнюю минуту, - импровизировал он. - Из полиции. Очень срочно. - Маньям стоял последним в очереди на посадку. Сеид Омар бросился на него, пригнул к асфальту на глазах улыбавшихся и махавших людей, сверкавшего самолета, жаркого индифферентного солнца, и сказал: - Это ты во всем виноват. - Швырнул Маньяма на колени, принялся бить лицо в разных местах. Маньям взвыл. - Ты все это начал. - Теперь служащие аэропорта не торопились вмешаться, прочие медленно выходили на сцену, даже полиция размышляла, не выходит ли это насилие за рамки ее компетенции. Сеид Омар как следует двинул Маньяму в глаз и позволил себя увести, не без удовлетворения заявляя: - Он все это начал. Он всем внушил мысль о предательстве. - Изуродованный Маньям тем временем одиноко выл.
- На этот раз, - вздохнул Сундралингам, - лучше ему остановиться у тебя дома. Я свое сделал. Лучше вели приготовить ему постель.
- Места нет, - пропищал Арумугам. - Ты же знаешь, нет места.
- Тогда у Вайтилингама. Пора Вайтилингаму что-нибудь сделать. Боже, боже, какая неприятность.
Но дни шли, а Вайтилингам не возвращался. Так или иначе, Сундралингам забыл, что в квартире Вайтилингама уже устроились миссис Смит и богатая сирота по имени Челванаджаки (его предшественник был человеком женатым: места было много, хоть для Маньяма и не хватило). Миссис Смит лично вымела все углы, приказала слуге-сиамцу все выскрести (где он счел нужным), собираясь устроить вкусный обед к возвращению сына. А потом через массу щелей стали просачиваться загадочные известия насчет Краббе, и, по восточной традиции, из чисто случайного пребывания Вайтилингама в одной лодке с Краббе, из того, что они направлялись в одно и то же место, причем оба одновременно исчезли, вытекали известия насчет Вайтилингама. Больше того, в реке, на берегу реки или рядом остались следы - черный чемоданчик почти без медикаментов, всплывшая трость и дорожная сумка, содержавшая среди прочего туфлю. Ящерицы, прежде чем улизнуть, оставляют хвосты в схватившей их руке, поднятой высоко в воздух. В той реке, как хорошо известно, тела найти почти невозможно среди глубоко укоренившихся водорослей. Никто не собирался приказывать прочесывать реку: пусть она их хранит.
- Ясно, что случилось, - заключил Сундралингам, пока миссис Смит сидела, немо, но не чрезмерно горюя, потому что это был Восток. - Ваш сын герой. Он нырял за тем самым мистером Краббе, и мистер Краббе сам утащил его к смерти, или оба запутались в водорослях. Прискорбно, но жизнь продолжается. Смерть для нас, индусов, не конец, а новое начало. Нечего мне вам об этом напоминать, миссис Смит. Ваш сын уже перевоплотился. Мы не знаем, конечно, во что. Приятно было бы думать, что он теперь стал каким-нибудь мелким животным, которого в этот момент лечат в его собственном диспансере, хотя его помощник, конечно, не слишком хороший лекарь. А может быть, он возродится в каком-нибудь будущем великом политике, в спасителе своего народа. Только он всегда говорил, что бессловесные животные достойнее некоторых людей. И сам, как вы помните, был почти бессловесным.
- Расстроились все мои планы, - сказала миссис Смит. Голос у нее был необычно низким, непреодолимым, непохожим, в отличие от очень многих женщин ее расы, на песню хорошенькой птички. Это был голос какой-нибудь компетентной председательницы женской общественной гильдии, а сама она, красивая, дородная, в богатом сари, вполне годилась для центрального места на групповом снимке в местной цейлонской газете. - Я так надеялась, - сказала она. - Возможно, сама глубоко виновата, что слишком долго с ним не общалась. Но письма писала, старалась устроить женитьбу. Понимаете, у меня есть и собственные обязательства. Одной со всем не справиться. Впрочем, - вздохнула она, - может быть, я смогу возместить это в другой жизни. Может быть, он нуждался в матери больше, чем мы когда-нибудь думали. Не думаю, будто он был очень счастлив. Мужчины совершают смелые и отчаянные поступки, только когда не слишком счастливы, а этот поступок смелый и отчаянный. Кем, кстати, был для него тот англичанин?
- Просто англичанин, - пожал Сундралингам плечами. - Но ваш сын спас бы жизнь крысе, жабе, если бы смог. Я считаю вполне вероятным, что он попытался спасти англичанина.
Сомневавшимся в смерти Краббе и Вайтилингама - того или другого, или обоих вместе, - Сундралингам сказал: