– А они что, так и говорят тебе, что внутри?
– Конечно, говорят. Очень уж необычные условия, понимаешь? И еще спрашивают: ты какую оплату предпочитаешь – пятьсот тысяч наличкой или кокса на ту же сумму? Чем захочешь, тем и дадим. Мне кокс ни к чему, так что я всегда бабками беру.
– А что, есть водители, которые кокаин употребляют?
– Хватает. На Кюсю половина дальнобойщиков на нем сидит. Ну а по-честному, ты-то чего ожидала? Всю ночь в пути, за рулем – как?
У Окабе обычно такое спокойное, ласковое лицо – голову дашь на отсечение, что человек он очень тихий. Но, оказывается, если его разговорить – как вулкан взрывается. Болтовня с ним помогает мне забыть о голосах внутри.
– А давно ты женился?
– Да года три будет, наверное.
– Дети есть? Есть ребенок. Мальчик или девочка? Девочка.
Сильно ее любишь?
Мы с ней не очень-то близки. Я ж дома почти не бываю.
– Да, полагаю, дома ты действительно бываешь не слишком часто…
– Не слишком часто – это точно. Я что имею в виду: у меня ж в основном ездки одна за другой идут, как только один груз сдам – сразу же следующий беру и сразу опять на трассу.
– Значит, вот как ты называешь свои путешествия – ездки?
– Ага. Или ездки, или возки. Но если ты так и ездишь по кругу, значит, в половине случаев ты привозишь грузы в Токио, так? И где же ты ночуешь, когда в Токио приезжаешь?
– Компания содержит такое заведение, "Приют водителя" называется, только я там почти никогда не останавливаюсь, мне в грузовике расслабиться проще. Фура – это вроде как дом мой.
– Как ты это место называешь? – киваю в сторону пространства позади сидений.
– Спальней называю.
– Можно попробовать там прилечь? – Скидываю туфли, снова перебираюсь в "спальню" и укладываюсь на футоне. Я впервые вытягиваюсь на нем в полный рост. – Ух ты, здесь даже ноги свободно вытянуть можно!
– Надо думать – твои-то. Я свои и то вытянуть могу.
– И сколько же в тебе росту?
– Думаю, где-то метр девяносто будет.
– Господи. Высокий ты парень, однако!
– Ага. Наверно, очень высокий.
– Слушай, а та баба, которая за тобой охотится, она знает? Ну, знает, что ты женат?
– Да знает она все. В смысле, она за мной уже, считай, десять лет гоняется, при помощи женитьбы от нее не отвязаться, не из таких. Она просто сразу все неправильно поняла, вот в чем проблема, ну и вбила себе в голову всякие там дурацкие идеи типа того, что только одна она меня и понимает по-настоящему, – в таком вот духе. Я правда никак в толк не возьму, как это она сама в такую хрень верит? Парню вроде меня, который постоянно с места на место разъезжает, никогда такую психологию не понять. Никогда. Ты прикинь – кто знает, вот сейчас мне кажется, что женщина рядом со мной – лучшая в мире, а потом приеду я, скажем, в Сендай – и встречу там кого-нибудь, кто мне еще сильнее понравится, а если, скажем, потом на Кюсю поеду – может, там встречу другую, кто мне еще больше подойдет, ведь правда же? Если ты, например, служащий женатый, и живешь в таком мире, где все считают, что всю жизнь быть верным одной женщине – правильно и естественно, вот тогда, если свяжешься вдруг с какой-нибудь сотрудницей, люди правильно скажут – сволочь, жене изменяет! Но в чем штука – такое годится только для мужиков, у кого только и есть дом да служба, а больше у них в целом мире ничего и нету. Я номер своего мобильника, может, раз десять, может, больше менял, знаешь? А я по телефону постоянно насчет работы договариваюсь, так что хреново это для меня – слов нет, каждый раз свой новый номер скольким людям пересылать приходится! А баба эта потом еще дурочку из себя разыгрывает! "Что? – говорит. – Откуда я твой новый номер знаю? Что ты имеешь в виду? Ты же сам мне его дал!" Нет, ну, Господи, да я бы в аду раньше сгорел, чем этот гребаный новый номер ей дал. И сколько бы мы ни ездили, куда бы ни переезжали, однажды она все равно является. Прямо домой приходит.
– А как ей вообще удается тебя найти?
– Детективов она нанимает. А как-то раз в компанию позвонила и целую историю наплела, представляешь! Сказала, что она из страховой компании и ей срочно надо со мной поговорить, дескать, я жизнь свою застраховал, а теперь срок страховки почти истек, так как же ей со мной связаться? И пошла, пошла языком трепать. В таком вот духе. Аодин мудак из офиса и правда решил ей мой номер мобильника дать, дебил, твою мать, Сато этого дурака зовут. Нет, ну, вот каким местом он в этот момент думал? Я потом ему говорю – слышь, каким боком у меня срок страховки может почти закончиться, если я жизнь свою застраховал? Мне, по-твоему, сколько лет – сто? Не мог мозгами пораскинуть, сказать ей, чтоб отвалила на фиг? А раз не сказал – значит твоя это вина, что мне номер менять приходится, ты мне это и оплатишь, усек? И никогда больше мой номер никому давать не смей, никому и никогда, понял, пускай хоть полиция спрашивает!
– Боже мой, она и в полицию уже обращалась?
– Нет, этого пока не пробовала, но я так понимаю – раз уже страховую компанию в ход пустила, то, верно, следующим номером программы полиция пойдет. А ты не думаешь? Хотя, конечно, полицейские свои собственные каналы для получения информации используют, да и не станут они с ней говорить. И потом, меня полиции найти – раз плюнуть, с моим-то прошлым.
– Вот как? А что ты натворил?
– Восемь случаев оскорбления действием, два случая хранения легких наркотиков, что там дальше-то… ага, один случай продажи легких наркотиков и два случая шантажа. Я тогда был – как это называется-то? – несовершеннолетний правонарушитель. С восьмого класса и пока мне восемнадцать не стукнуло, в уличной банде состоял.
– А, таких, как ты, полицейские называют "бывшие малолетки".
– Ага. Думаю, ты все правильно говоришь.
– Надо же, а по виду твоему никогда не подумаешь!
– Правду хочешь? Разборки между бандами уличными – совершенно не копов собачье дело, честно. Держались бы они подальше, всем бы лучше было. Меня почему тогда замели? Да потому только, что в драке победил! А проиграл бы, так оказался бы потерпевшим, так? Вот я и полицейским это втолковать пытался, ну, свою точку зрения отстаивал, только они меня и слушать не стали.
Понимаю, что хохочу во все горло.
– Слушай, а и правда – логично!
– Угу. Но я тогда мальчишкой был, говори не говори – один хрен. И потом, если б копы могли просечь такой ход мысли, они бы меня с самого начала не стали задерживать. А, да, хорошо, что вспомнил: мне еще один раз из службы спасения звонили.
– Эта, которая за тобой бегает? Она сказала, что она из службы спасения?
– Мне из больницы службы спасения позвонили, ага. Сказали, что она вены себе порезала – в смысле, баба эта, – и она сейчас у них, вся кровью залитая, типа помирает, но не дает никому к себе подступиться, пока они со мной не свяжутся. Ну, я им говорю:
"Дайте-ка мне ее к трубке". Подходит она к телефону, и тут я как рявкну: "Да сдохни ты наконец, идиотка!" – и трубку бросил.
– Бросил трубку, когда женщина вены себе перерезала?
– Я тебя умоляю! Если в этой истории и есть жертва, так это я, точно! Слушай, если человек и вправду помереть хочет, он идет в ванную, наполняет ванну горячей водой и, когда вены себе порезал, руки в воду опускает. Вот как это делается. Если так сделать, то тебе точно не жить.
– Вы с ней что – встречались когда-то?
– Да ни в жизнь! Никогда мы с ней не встречались… Я ее как-то на грузовике прокатил, вот и все. В смысле, она мне говорит – покатай меня, пожалуйста, понимаешь? И что мне делать было? Я типа решил: может, если я ей разрешу в кабине посидеть, с нее этого хватит, может, потом она от меня отвянет? Да уж, точно тебе говорю, с моей стороны это колоссальная ошибка была. Потому что, пока я фуру загружал, она такое выкинула! Представляешь, перерыла все, нашла мою записную книжку – адреса там, телефоны, все такое – и переписала все, что только успела. Номер девчонки, с которой я тогда встречался, номер моих родителей, все на свете. А потом с этими номерами как с цепи сорвалась – стала звонить везде, истерики устраивать и все никак, ну, никак не затыкалась. Я тогда родителям ее позвонил, поговорил с ними. Вежливо так им сказал: "Слушайте, мне из-за вашей дочки уже несколько раз квартиру менять пришлось, так может, вы наконец проснетесь и хоть что-нибудь предпримете, а?" А папаша ее отвечает: "Ах, мы так сожалеем, нам так стыдно, делайте с ней что хотите, хоть поколотите – нам все равно, не наша проблема!" В таком вот роде… Только знаешь, у кого неприятности начались, когда я этому совету последовал? Не знаешь? А я знаю.
– Ты ее правда избил? -Да.
– Неужели кулаками бил?
– Ясен пень, кулаками! Слушай, эта баба гонялась за мной с огроменным таким кухонным ножом. Я ее на пол сбиваю, а она вскакивает и опять за мной гонится, представляешь? Если ты к женщине никакой симпатии не испытываешь, если ты женщину на дух не переносишь, так она, знаешь, похуже любого мужика будет.
– И где это происходило?
– Дома у нее.
– Что-о?! Какого дьявола ты поперся к ней домой, если так ее ненавидел?
– Из-за двух несовместимых личностей. Ничего себе!
Почему-то я от этой фразы буквально обалдеваю.
– Бывают, знаешь ли, времена, когда я не за рулем. Мне тогда хочется просто прийти домой и расслабиться. А когда я в таком настроении, меня лучше просто оставить в покое, и все. Тот "Я" и этот "Я" – совершенно разные люди, и личности у них несовместимые. Есть "Я", которому хорошо, когда он домой возвращается и расслабляется, – и другой "Я", который по-настоящему расслабляется, только когда из дома выходит и в кабину залезает, и хотя эти двое – один и тот же человек, по-настоящему они – не один и тот же человек. Проблема, что бабе этой – ну, которая за мной бегает – одному "мне", вот этому, пакостить недостаточно. Ей, видишь ли, до смерти охота еще и ту, другую мою жизнь сломать. В смысле, я, когда в грузовике, ничего не имею против оттянуться как следует, но в другой жизни…
– А страшно это было – тогда, с ножом?
Перед грузовиком неожиданно проносится машина, и Окабе с силой жмет на тормоза. – Блин, ну и козел!
Когда я с кем-нибудь разговариваю, голоса внутри успокаиваются, засыпают. Я превращаю их в некое подобие крови, бегущей по моему телу.
Две несовместимые личности. Чувствую, что услышала что-то очень важное.
Окабе – великолепный рассказчик, он меняет тембр голоса, изображая разных людей, он умело вставляет в свои истории прямые цитаты. Слушать его – сплошное удовольствие, и я хочу послушать еще, вот и пытаюсь снова вытащить его из раковины, заставить снова заговорить.
Две несовместимые личности.
Так – дословно – выразился Окабе. Что он имел в виду? Что личность, которой он становится за рулем грузовика, и личность, в которую он превращается вне грузовика, отдалились друг от друга настолько, что утратили способность к совместному существованию? Очевидно, так. Есть у меня прелюбопытное подозрение – вполне возможно, что две эти несовместимые личности обитали в нем с самого рождения, и грузовик он стал водить лишь для того, чтоб держать их порознь.
Мы движемся по Семнадцатому маршруту, едем по каким-то окольным дорогам. Я заставляю его показать мне карту и сразу же вижу: да, так мы почти прямиком доберемся до Ниигаты, по пути проедем через Саитаму и Ганму. Спускается ночь, шум и вибрации трейлера словно стали громче и заметнее. Я наполовину опускаю стекло. Высовываюсь наружу. По краям дороги еще осталось немного снега, но холодный воздух за окошком уже сухой. Ветер играет с моими волосами, кусает лицо. Пытаюсь что-нибудь крикнуть, но ветер подхватывает крик, разбивает в осколки и стремительно уносит вдаль от грузовика. Рядом, на водительском сиденье, – Окабе. Он улыбается – очень осторожной, вежливой улыбкой. Не могу определить точно, новее время чувствую разницу между его словами и манерой изъясняться, с одной стороны, и выражением его лица – с другой. Эта разница вызывает желание узнать о нем побольше и одновременно – ощущение, что я совершенно его не понимаю.
Я оставляю окошко чуть приоткрытым. Немного спустя осознаю – именно здесь внутреннее пространство грузовика особенно созвучно пространству внешнему. Шум мотора, шорох крутящихся колес и гул, с которым грузовик рассекает воздух, сливаются, объединяясь в своеобразную мелодию, подобную хоровому пению множества женских голосов. Лучше всего я слышу эти голоса, когда Окабе переключает скорость, пока механизм не стабилизируется. Не созвучие, скорее диссонас, какой создают, сталкиваясь, сходные звуки, взлетая и понижаясь почти незаметно для человеческого уха. Прислушиваешься к таким звукам – и они, искажаясь, начинают постепенно эхом отражаться друг от друга, порождая в тебе чувство странной успокоенности. Но чем сильнее прислушиваешься, тем явственнее возникает уверенность: если когда-нибудь эти столь разные звуки сольются в единый напев – то, что я услышу, будет исполнено глубокого значения. Приходится поскорее снова поднять стекло. В груди возникает неприятная, тревожная тяжесть, волоски на коже буквально встают дыбом. Принимаюсь то ерошить пушистый ворс обивки сиденья, то вновь его приглаживать. Хочется коснуться обнаженной шеи Окабе, но он ведет машину, нельзя. Поэтому только и остается, что скользить, лаская, ладонью по ворсу. Говорить абсолютно не о чем, и я расспрашиваю его, что и к чему у него в кабине. Есть, например, два багажных отсека – один над пассажирским сиденьем, другой – над водительским. В том, что над пассажирским, Окабе хранит рубашку с длинными рукавами, а в том, что над водительским, – тенниску. Спинки сидений откидываются до самого конца, а если понадобится, то можно опустить даже рычаг переключателя скоростей. Рычаг откидывается так же, как и спинки сидений, он так и называется – "откидной переключатель". Я думаю – надо же, какое смешное название, право, очень хочется записать, чтоб не забыть. Шарю в своем рюкзаке, пытаясь отыскать блокнот. Тотчас же всплывает мыслишка: привычка – вторая натура, и я ехидно ухмыляюсь. Я ведь тут не на задании. Неожиданно вся ситуация кажется невероятно забавной, и я взрываюсь смехом. Слова. Да что такое слова, в конце-то концов?
Могла бы я улыбаться, если бы слов не было? Могла ли я испытывать удовольствие, когда слов не хватало, а улыбка становилась всего лишь рефлексом?
– Весело тебе, да? – говорит Окабе.
И я впервые осознаю, что это правда, сейчас мне и впрямь по-настоящему весело. Верно. До меня мои собственные ощущения всегда доходят как до жирафа. Прошлой ночью я поняла, что хочу Окабе, и незамедлительно пошла и прямо сказала, что хочу его, – большое событие в моей жизни! Продолжаю шарить у себя в рюкзаке. Рука натыкается на что-то, явно не похожее на блокнот. Что-то холодное. Мой диктофон. Я постоянно ношу его с собой, чтоб всегда быть готовой на случай, если кто позвонит, – не важно кто, не важно, в какое время суток.
"Добро пожаловать на гору Касе!" – написано на указателе с изображением горы. Судя по стилю написания иероглифов, сразу можно догадаться, что гора – священная, где-то на ней расположен храм. Не знаю точно когда, но в какой-то миг дорога, по которой мы движемся, начала понемногу подниматься вверх, в гору. Проезжаем еще немного, и справа возникают ярко освещенные алые ворота синтоистского святилища. Огромные ворота. Грузовик въезжает внутрь. Окабе поворачивает руль, перед глазами у нас – куда более крутой склон другой горы.
– При-и-ве-ет, гора Акаги! – кричит Окабе.
– Это все еще Семнадцатый маршрут? – спрашиваю.
Окабе сердито фыркает:
– Три – пять – три. Потом продолжает:
– В Маэбаши вечно пробки, даже поздно ночью – и то пробки, все из-за светофоров. Так что мы лучше через гору Акаги поедем.
Я снова смотрю на карту. Маршрут 353 огибает гору с южной стороны. Святилище, должно быть, на самой вершине, ворота, через которые мы только что проехали, – внешние, указывающие к нему дорогу. Ниже, на уровне моря, воздух был сухим, но здесь, на большой высоте, я замечаю: в воздухе плавают крошечные, поблескивающие кристаллики снега. Пристально разглядываю эти кристаллики. Постепенно в воздухе – вперемешку с кристалликами – появляются и маленькие белые снежинки. Снежинки, кружась, пролагают себе путь среди кристалликов и медленно падают на землю. Едем сквозь эти белые хлопья – и спустя немного времени начинает казаться, что я нахожусь внутри трубы или тоннеля, надежно отгороженная от прежнего своего "Я". Истинная "Я" – здесь и сейчас, в полусонной заснеженной пустоте. Впереди возникает движение – это заработали "дворники". Ощущение такое, словно звук, с которым они движутся по стеклу, по капле просачивается откуда-то издалека, – так по крайней мере мне кажется. И – не сразу, далеко не сразу – я вспоминаю о существовании своего тела. "…Снег идет".
Слова рождаются у меня во рту, словно вынесенные прибоем из бездонных глубин памяти. Произношу их снова, произношу ясно, вслух:
– Снег идет.
Но я продолжаю всматриваться в снежную белизну-и слово "снег" распадается, рассыпается на "с", "н", "е" и "г", а сила, объединявшая эти четыре буквы, сила, связывавшая их между собою, бесследно исчезла, и уже никак ее не вернуть. Не понимаю больше ни почему "с", "н", "е" и "г" следуют друг за другом именно в таком порядке, ни почему эта буквенная последовательность означает имя белого нечто, падающего с неба. Ну ладно, врубаюсь. Сила, объединяющая четыре буквы, исчезла, потому-то эти штуки так сухи, легки и бестелесны, потому-то и валятся они с неба, потому-то… может быть. Я касаюсь ладонью одной руки запястья другой, убеждаю себя в теплоте собственного тела, но к снегу это не имеет ровно никакого отношения. Прижимаю ладони к щекам, но у них тоже нет со снегом ничего общего. Поворачиваюсь к сидящему бок о бок со мной – нет, конечно, я знаю, кто он, уж его-то я знаю отлично, но… скажите, какое все это имеет отношение к снегу? Снег… у него нет ничего общего ни с чем на свете. Как нет связи между буквами "с", "н", "е" и "г". Но теперь в голову приходит новая мысль – а возможно, все вовсе не так? Не в том дело, что ничто более не связывает между собою "с", "н", "е" и "г". Совершенно не в том. Дело в том, что нити, связующие "с", "н", "е" и "г" между собою, бесконечно длинны, можно соединять эти буквы в любой последовательности, а в итоге – после множества случайных комбинаций – все равно выйдет чистейшая, ярчайшая белизна, как белым становится свет на пересечении направленных в одно место лучей спектральных цветов. Возможно, именно это и вижу я сейчас – впереди и позади, вверху и внизу, крошечные слепяще белые штуковины, что падают и падают с небес – неустанно и бесконечно. Возможно, именно в этом и заключена суть снега. Я подозреваю, что так оно и есть.