Что и говорить, сентиментальность большое дело. Особенно - в нужный момент, в нужном месте. У нас, как у Виктора Татарского, только у него повстречаться с песней когда еще, жди до пятницы, а у нас четыре раза в неделю - плиз, плиз ми.
Такие дела, конечно бы, полагалось с клавкой делать, с органчиком. Но и так девочкам нравится - лирика, амор. Вон как глаза закатывают.
Наши козы, наши. Они ж овцы тупорылые, как Миня говорит.
Бельишко из гардероба и в тачку! Вперед, шеф!
Вот только одного не пойму: что за манера - как в машину села, так за сигарету. Ну не могут! Девица в машине и без сигареты, всё равно, что военный без погон.
На это Миня коррелирует опытно: "Раз папир жрут, значит и пису курят". Ему лучше знать, шилохвосту.
Если с телками нулём - и такое бывает, - ходом в Центральный. Это как ритуал - если у себя никого не сняли, там уж вряд ли голяк, но шустрить надо - кто успел, тот и съел. Под конец разбор идет, а поддавшие мадамы нелогично поступают: ты с ней договорился, а через три минуты ее уже какой-то хват в тачку сажает.
В Центральном "Регент" с "Вермоной". В Центральном официантки накрахмаленные. Ары "Беловежскую пущу" спивают, мы ни пришей-ни пристегни ошиваемся, чувих за выступы щекочем. Лабухов из Центрального ну, так, здорово-здорово, особо не знаем - дядьки лет под сорок, нам тут порулить не дадут - гостиница наверху, иносранцы бывают, а тут джинса волосатая.
Центровые в костюмах велюровых с атласными отворотами, в галстуках в тон, - Краснокабацкий ансамбль песни и пляски под руководством Задерищенко. Хари наетые, красные - хоть прикуривай.
Саунд. Пол цветомузыкальный, калейдоскопом. Шар с блестками.
Играют грамотно, но скушно. Через "ш". Слишком уж много старания на роже.
Жены ихние тут же, как наклеенные сидят. Киряют слегонца, пока мужья на новые тачки зарабатывают. Мужиков своих бдят, ну, и себя блядут, не забывают.
Миня как-то жену запевалы из Центрального цельный день в общаге тискал. Мне домой надо, а не попасть - не срывать же посевную. Сама его сняла, прошмандовка, там же, в Центральном. А что? Только так можно счастье найти. Минька же, не будь дурак, это дело в долгий шкафчик не отложил, на другой же денёк она отгул взяла, он семинар по термеху проигнорировал ради пихательно-дыхательной гимнастики. И оба были ужасно довольно собой.
Красивая стервь, ничего не скажешь. Оч-чень развратной наружности: глаза с поволокой, рот красивый, конечности, перед-зад, сиськи-письки - типичная породистая, с большой буквы "Б". Так что, Миня теперь с мудаком этим, из Центрального - однопалчаны. Да и все мы, если уж на то пошло, в одной лохани кувыркаемся, все мы через это дело братики.
Хабар в Центральном приличный - гостиница наверху, в любой день народ, да и чучмеков много, без копейки музыкантов не оставят.
Вот года два назад, ары рассказывали, время было золотое: по весне Ваня-купец ранней редиской приезжал на базар торговать.
О-ой.
Только ногу через порог заносит - по тарелке - бэм-с! общий поклон. Ваня тут же лопатник достает, немедля "квартал" отстегивает.
А какой мужик заводной... Говорит как-то: давай "бочку" шампанским залью, кладите! Ну, а чувакам палец в анус не суй, они знают, что ручки - вот они. Гуляет мужик? Пусть гуляет. Кому от этого плохо? Только не им. Мужик тоже знает, что опосля етого, разговоров на год хватит. Может это ванин звездный час?
И ведь залил. Залил, ухарь. По ободок.
Абалдзеть - как одна телка сказала.
Музыканты только с него одного стольник в вечер имели!
Крепче раньше было, крепче.
От Центрального в тачку и до места. Стеллочкам и изабеллочкам всё равно куда, они знать не знают - на флэт и ладно. То, что этот флэт - общага, - они вникают в последний момент.
Но обратной дороги нет. Кто не был - тот будет, кто был - не забудет. Одни уже бывали и успокаиваются, а кто не бывал - любопытствуют. Для них это экзотика. Джунгли. Тарзан притаился, клювом крутит, вот вас сейчас! А им только того и надо - лошадиного до упара. Хочется больше, чем колется, а на мамку так и плевать оторвам.
В общагу просто так не пройдешь - бабки на вахте хуже псов концлагерных. Где таких бабок и находят? Никакого сострадания. Студент - это звучит горько. И самое главное, на контакт не идут. Неприступные, как линия Маннергейма.
Близок парадный подъезд, да зуб неймет. Зато есть два черных входа и один пожарный выход. Один из входов пьянь студенческая по праздникам регулярно вышибает, регулярно после этого кого-то вышибают из института, на дверь врезают новый замок.
Но!
Ключики подточены, подпилены, подобраны. Это как валюта. Это только для служебного пользования: ни-ко-му.
Дальше само собой.
Гости плакаты и фотографии разглядывают, что у нас только не на потолке; масса там замечательного, сам бывает колоссальное удовольствие получаешь. В туалете другой набор - к ситуации. Изнутри на дверь заголовки приклеены из газет: ВСЕ ЦВЕТА РАДУГИ, ДОХОДЫ В ОТХОДЫ, ЛУЧШЕ МЕНЬШЕ ДА ЛУЧШЕ, МАЛ ЗОЛОТНИК ДА ДОРОГ, КРЕПКИЙ ОРЕШЕК, ОГЛЯНИСЬ ВО ГНЕВЕ, БУДУЩЕЕ В НАШИХ РУКАХ, КАРТОШКА В НАТЮРМОРТЕ, РАЗМЫШЛЕНИЯ ВСЛУХ и прочая, и так далее, и тому подобное. Снаружи табличка представительная: "Культурно-досуговый центр". На стенках в туалете карикатурки из "Панорамы", "Ньюс Лебен", "Польши", "Мелодии" и всяких разных демократских журналов на эротическую тему. Особенно популярна сцена у карикатуристов в польшах-болгариях - вернулся муж внезапно, а там... Да и так - всякое похабство, - всё для юного онаниста.
Козы пищат. Дизайн козам по ндраву.
Мы однажды, четыре черненьких чумазеньких чертенка, тушь пролили, и теперь по комнате от стенки до стенки босые негритянские ноги прошлись по потолку - это сикух несказанно впечатляет. Да и где такое увидишь?
Пока то да сё, у нас уже интим: "ты вновь садишься за рояль, снимаешь с клавишей вуаль и зажигаешь свечи".
Свечечка одна - на всё про всё - маленькая, таинственная, мотылёчком бьется, а индикаторы магнитофона, что "Дак сайд оф зе мун" на полугромкости хайфаит, конкуренции ну никак не составляют. Насчет вуалей и клавишей возможны и вариации. "Вишь ю ви хиа", например, из тех же закромов, Маклафлин, Прокл Харум, клавесинчик или органные фуги-менуэты, но так или иначе - чтобы всё к тому же, всё к тому предрасполагало.
"Мускат". "Токай". Или "Узбексистон". В красивых фужерах. Под сигареты с ментолом. Чем больше медалей, градусов и иноземного табачного дыму - тем альковнее.
Это мы раньше из обкусанных общепитовских тарелок хлебали. Теперь с золотым ободком тарелочки, "ресторан" красивенько так выписано. Кофейный сервизик, правда, подкачал - разнокалиберный, зато графинов мал-мала-меньше на подоконнике.
Быт на уровне.
Пригубили, закурили, потрындели, допили, налили. Шепот, робкое дыханье, тени по углам, шелк, пуговицы, резинки. Резинок много и все тугие - я всё думаю, как? как они терпят?
В эту ночь решили самураи перейти границу у реки. Подождипомнетсяясама. Задышали, заскрипели.
Атмосфэра та еще: флюиды потной страсти носятся по комнате расшибая носы, свечка помирает, но никак не помрёт, мечутся в агонии заугольные тени, лохматыми руками хватая пригоршни флюидов и тыря их по щелям, за обои, про запас, для себя, абы вдруг, но зря, зря - их век не долог, - бобик сдох.
Те, кто успел раньше, подсмеиваются над теми, кто еще. Весело им кайф ломать.
По стаканищу, по сигаретке. Подколки, все голышом, по-родственному, какое тут теперь? Клавы собой любуются напоказ.
Дальше обычно по Марксу. По формуле: товар-товар. Эксчейнч. От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Остальное действо зависит от количества выпитого. Уж такое бывает разэтакое... Дружная шведская семейка. Как у поэта Полежаева:
Летите, грусти и печали,
К ебене матери в пизду!
Давно, давно мы не ебали
В таком божественном кругу!
А вот Вольдемару, например, нашему соседу по коридору, такие доморощенные утехи давно надоели. Вольдемар исключительно с вазелином. У Вольдемара под кроватью баночка - ручонку опустил, на пальчик, и - "с базелинчиком". Римлянин херов. И не отказываются, говорит, от щекотливых ощущений. В среду - с переду, в пятницу - в задницу.
О, народ! О, нравы!
Любят, любят это дело.
Энергии у них много, у лошадей.
Танцевать начнут. Уж как завернется в какую-нибудь шаль, или покрывало возьмет - и так и эдак, и эдак и так.
Лежишь. Смотришь.
Уходят сами, бесстыжие.
4
Эйфория быстро прошла. Быстро к шаровому привыкаешь и начинаешь губой елозить. Да и неважнец, проскакивающий чаще, чем ожидалось, легче на тот же аппарат свалить.
Ладно гитары - лучше не будет, хоть тресни - не откуда. Слава арам, ревер, считай, не последний в городе, пусть и на соплях - сапожник без сапог, - не на продажу ары делали, а по-русски, для себя. Но голоса... Но бас-калека... Бздеж - не бас. Динамик, как фрамуга от воздушных налетов, сикось-накось не раз подлечен. Чуть пережмешь по мощи - тарелки на столах дребезжат, окна поют, словно Валентина Толкунова, весь кабак вибрирует рыбкой басовому стону в унисон.
Голоса... Какие к едреней фене на "Электроне" голоса? Таким "голосом" только "занято" кричать - всё выставлено напрочь и даже не подклеено, можно петь что твоей душеньке угодно, всё равно слов не разберешь.
Аппарат… Ни в деревне бабка, ни в огороде репка. Сиё и аппаратом-то назвать язык не повернется. Если разобраться, играть на этом нельзя. Невозможно. Тем более таким как мы. Если выставить нас за ушко да под прямой взгляд, на самый махонький, чухонско-чухломской счет не потянем. И что хуже всего, мнится, что все это на раз просекают, что ясней ясного смотримся мы бледней бледного. А уж после ар, с их голосами поставленными, с каждой нотой на своём месте... И звучит-то у ар всё по-другому. Так как надо.
Вот он - комплекс.
Не имей "Амати", а умей играти.
Хотя, конечно. Сравнений и быть не может. Арам - арово. Что хорошо для ар, не одну стаю овчарок в дыму кабацком съевших, то полный сталинградский капут для нас пальцем недоделанных. Что дозволительно им, императорам заблеванных подмостков, им, жизнь на это положившим, то за семь верст и всё небом для нас, выскочек. Как ни тужься - не допрыгнуть. И наконец, что простительно тем, у кого за плечами пятнадцать ветеранских лет под селедку и водку; тем, для кого "Урал" и сейчас любой распрекрасной "Музиме" не уступит; тем, кто тебя по-пьяни и плакать заставит и польку-бабочку при всем честном народе сбацать - то не простительно пришедшим на всё готовенькое со взглядом поверх голов.
Новую еду на новом пару и готовить надо. По крайней мере, чтоб хотя бы горячо было, а уж съедобно...
Могли бы мы и с таким дерибасом жить, ары жили - не тужили, не надо прибедняться уж так уж жалистно, не надо ля-ля. Но ведь слышишь сам, хоть своё и не пахнет; видишь, как у других; понимаешь, как должно быть; и чувствуешь, что - можно. Можно. Если долго мучаться. Мучаться вот не хочется. Хочется на шару, на хвоста, на дурнячок пролететь. Мухой на лед.
В общем, разговоры про Сашу на шоссе до хорошего дела не довели. Загорелись в жопе говна.
После дождичка, в среду, третью пару мы с Миней загнули, сообразили небольшой бал-маскарад шалу-лала-ла по совокупности с трехдневной щетиной: фуфаи, керзачи, рюкзачишко через плечо не горячо, потому взяли горячо для комплекта и по сценарию - по бутыли "Кавказу" на нос кислосранского разливу, да с десяток пирожков с кошатиной, с пыли ржавой, с комбижиру, тут же у платформы на же де и...
В электропоезде хоть шаром пляши. Два пенсионера на три вагона, едут на дачи печь топить от скуки-докуки. Ай да сразу и причастились не ради пьянства окаянного, а абы здоровия для, да за успех стрёмного мероприятия.
Остаграммились, тащимся, в оконце смотрим. Полоски несжатые грустные думы наводят. Два часа тосковать, полста верст до вотчины институтской трястись, до колхоза "Заветы Ильича", до станции Петрушино, где не одну осень на картофельных угодьях, на барщине пластались; где водки столько пито-перепито - чокнуться можно; где только Минько один троих дефлорировал, не считая распечатанного соития; где за сезон столько абитуриенточек в другую категорию вступает, природу женского естества в мужском проникновении ощутив... Особливо, ежели Господь-Бог запором мучался и солнышко климатило к прогулкам по грибки-ягодицы, если сами ножки за кустики вели, если сами ручки фуфаечку на пригорке расстилали для бесед душевных, для признаний страстных. Лобзай меня, твои лобзанья мне слаще мирра и вина. Мозоли водяные от сырости, ногти траурные, бронхит и ломота в кости, зато танцы-шмансы-обжимансы через день да каждый день, мама в окно не поглядывает после восьми, и папа в угол не поставит: плюс на минус будет плюс - такая арифметика.
Натряслись, накурились до желтизны в глазах, пока доехали. Птица-тройка ты хренова, какой русский тебя полюбит?
В Петрушино, от глухого, собаками зассанного барака станции, три шага до церквухи парализованной, она же клуб, где по выходным свистопляски, она же кино-тиятер по будням, она же актовый зал по краснопрестольным датам.
Под потолком Создатель угадывается на облаках с ангелочками розовопопыми, сквозь побелку на творение рук своих нерукотворных взирающий свысока. Как ни мажут к Первому мая - просвечивает. Да и поди замажь толково на такой верхотуре.
Вместо алтаря шторы стопудовые от пыли сорокалетней да дедушко гипсовый живее всех живых. А за шторами - та сказка, что за присказкой, - колонки "кинаповские", через которые кинщик кино гоняет.
Кинщик в Петрушино - та еще достопримечательность. На вид - самый, что ни на есть Соловей-Разбойник, - встретишь ночью, целый день заикаться будешь. Годы его, когда бес в ребро молотит, не портят, до сих пор с молодухами по пыльным клубным углам зажимается, культуру в массы двигает. Он здесь в свой вотчине, на все руки со скуки: кино - полдела, он же и завклуб, со всеми вытекающими, он же и маляр-плотник, он же вышибала на танцульках. Здесь же в клубе, в каморке для новогодних нарядов, и жбан с сладкой бражкой настаивается для творческого настроения. Но самая его главная страсть для деревенского жителя нетипична.
Когда год назад здесь горбушку за урожай гнули, после возлияний совместных, жрец Евтерпы, Талии и Мельпомены и решил, что настала пора собирать, а не разбрасывать. Студенты - народ просвещенный, кому как не им и оценить?
Резюме: произведение в анналы может и не войдет, но в Канны свозить можно, ухватит призок альтернативный, факт.
История шедевра такова.
Феллиня наш, мудрствуя лукаво, фильмокопии ему любо-дорогие беззастенчиво кромсал, самое, по его режиссерскому видению, сладкое, в свою собственность экспроприировал, а потом, по вдохновению, ессесно, буркалы залив, эзенштейнствовал: где в сласть, где в масть, где задом наперед, где передом назад, а в двадцать пятый кадр что-то мультяшное подклеивал.
Фильма крутилась строго вверх ногами. Для пущего эффекта. Но суть художественного замысла, как, волнуясь, пояснил нам художник, была в том, что "картину" можно смотреть и в "европейском" и "азиатском" варианте. То есть и с ног на голову, и с головы - на ноги. Разницы в столь глобальном подходе мы не заметили, если ее вообще можно было заметить: и в том и в другом случае это был архидичайший сюр. Сальвадор Дали отдыхает со спокойной совестью. Дело его живёт.
Калейдоскоп бегающих по потолку толстожопых рамов и шиамов, размахивающих космами зит и гит, вперемешку с панорамами колхозных нив, мартенов и прокатов из "Новостей дня", Кащеев и гестаповцов, трактористов и танкистов поначалу вызвал дикий смех. Фонограмма, также как и кинолента, шла задом наперед, воляпюк на кюпялов, и вызывала не меньше восторга. Всё это было настолько не так, и так нам с бражульки показалось, что смотрели вперед-назад и снова задом наперед, каждый раз находя новые оттенки, что режиссеру весьма польстило.
Была у нас мысля - за пару пузырей у феди динамики выцыганить. Но опосля кондовость федину во внимание приняли и петрушинский патриотизм, и решили сепаратных переговоров не вести, дабы дело на ростку не загубить - делать, так наверняка.
В деревне к распорядку сызмальства приучены: покушал-поужинал, программу "Время" одним глазом - как там насчет чугунных чушек на душу населения, - да и на боковую. С петухами ж вставать: скотина, она не фрезеровочный станок, в четыре часика будь добр - резиновые сапоги - и на ферму. И уж кем повелось, каким председателем, но начало последнего сеанса в клубе после восемнадцати нуль-нуль - не бывало.
Так и на щите, что у входа обозначено. И картина обещалась с замысловатым названием: "Венерея". Шо це такэ? Афишу два раза прочитали. Не дошло. Может "Гонорея"? Науч-поп про источник заразы? Или культурологическое - Венера какая милосская? Без ста грамм вряд ли разберешься.
До шести за дорогой в посадке пересидели. Оставшийся "Кавказ" приголубили-приговорили выпиваючи, "Венереи" ожидаючи.
Кинщик в Петрушино - он же и художник. Тулуз-Лотрек. Малюет себе афиши, вроде, как в "Двенадцати стульях" Остап Ибрагимыч сеятеля рисовал. Чему удивляться? Давно уж, наверно, свою продукцию гонит. "Петрушинофильм". Сам себе голова. Сам пью, сам гуляю. Сделал - показал. Поимел чувство глубокого самоудовлетворения.
Сыровато в лесочке, шугливо и портвейн не помогает - трясет, как хвост у трясогузки, волнение перед стартом, плюс погодка еще та. Еле дождались.
После журнала, затемно, в церкву зашли. Самое время: после перерывчика глаза еще не привыкли, не видно кто-что, все по кротовьи полуслепые. Просочились удачно. На титры успели: режиссер Владимир Фетин, оператор Евгений Шапиро, в ролях Чурсина, Шалевич, Невинный, Борисов. "ВИРИНЕЯ", едрить твою!!
На гвоздях весь фильм, конечно.
Минут за десять до конца в туалет пробрались, перекурили. Славе те, уборщица аккуратная - толчок, как в гарнизонной комендатуре сияет. Вспомнилось почему то, как нас, карасей, амбал Паша ночью поднимал, "по тревоге". Осколки от бутылок раздаст, спросит радостно: "Что, орёлики, работать будим?" "Бу-у-д-и-и-и-м", - орёлики спросонья лепечут. Белые-белые пороги были в кубрике, в яму стесанные.
Закончилась картина. По хожаным тропам затопали лошади, торкнулись к нам, спустя минуту еще раз кто-то, немного погодя свет погас - рубильник на входе рубанули, пробой накинули, замок лязгнул.
Притаились будто мыша под веником. Не дышим.
Переждали минут пять. Если что - по сценарию за пьяных бы сканали. Духан от нас хороший, "кавказский". Ну, задремали парни, попадали с лавки, заблудились в темноте.
Но.
Тихо.
Муха не летает.
В залу зашли, окна на ощупь проверили - как там шторы, только после этого фонарик включили. Воры ё моё! Остальное дело техники - отвертки и пассатижей. Хозяйственный Миня сдуру и "лапшу" попытался со стены оторвать - еле отговорил разбойника. Пока расчухают в чем дело, тоси-боси, - вспоминай, кто в кино ходил.
Главное - без шума, без пыли.