Недавно, в Пюблинфе, Люсьен блестяще объяснял психологию человека за рулем: ощущение неполноценности, потребность компенсации, самоутверждение, независимость. (Он сам водит очень хорошо, но на безумной скорости.) Мона прервала его:
- Я вам сейчас объясню, почему все эти хорошо воспитанные господа превращаются в скотов, когда они за рулем.
- Почему?
- Потому, что они скоты.
Люсьен пожал плечами. Что она этим хотела сказать?
- В понедельник, вернувшись в город, я подписываю договор с Монно, - говорит Жан-Шарль весело.
- Ты доволен?
- Еще как! Все воскресенье буду спать и играть в бадминтон. В понедельник начинаю действовать.
Машина выезжает из тоннеля. Лоранс увеличивает скорость, не отрывая взгляда от зеркала. Обогнать, уступить, обогнать, обогнать, уступить. Субботний вечер: последние машины покидают Париж. Она любит вести машину, и Жан-Шарль не страдает пороком многих мужей: что б он ни думал, замечаний не делает. Она улыбается. В конечном счете у него не так-то много недостатков, и, когда они едут бок о бок, у нее всегда возникает иллюзия, хотя она и знает ей цену, что "они созданы друг для друга". Она принимает решение: на этой неделе поговорю с Люсьеном. Вчера он снова сказал ей с упреком: "Ты никого не любишь!" Правда ли это? Нет. Он мне нравится, я порву с ним, но он мне нравится. Мне в общем все нравятся. Кроме Жильбера.
Она сворачивает с автострады на узкую пустую дорогу. Жильбер будет в Февроле. По телефону голос Доминики звучал торжествующе: "Жильбер будет здесь". Зачем он приедет? Может, решил поставить на дружбу? Это ему не поможет, когда правда выйдет на свет. Или он явится именно для того, чтобы все сказать? Руль под пальцами Лоранс влажнеет. Доминика продержалась последний месяц только потому, что сохраняла надежду.
- Я спрашиваю себя, почему Жильбер согласился приехать?
- Может, он отказался от своих матримониальных планов?
- Сомневаюсь.
День холодный, серый, цветы увяли; но окна сияют во раке, в гостиной дрова пылают ярким светом: народу мало, общество, однако, изысканное: Дюфрены, Жильбер, Гирион с женой. Лоранс знала его еще девочкой - он был легой отца; теперь он самый знаменитый адвокат Франции. Поэтому не приглашены Марта и Юбер. Они недостаточно представительны. Улыбки, рукопожатия; Жильбер целует руку, которую Лоранс отказалась ему подать месяц назад; он смотрит на нее многозначительным взглядом, предлагая:
- Хотите выпить чего-нибудь?
- Немного погодя, - говорит Доминика. Она хватает Лоранс не за плечо. - Поднимись сначала причесаться, ты совершенно растрепана.
В спальне она улыбается.
- Вовсе ты не растрепана, я хотела поговорить с тобой.
- Неприятности какие-нибудь?
- Что за пессимизм!
Глаза Доминики блестят. Она немного чересчур элегантна: блузка в стиле девятисотых годов и длинная юбка (кому она подражает?). Она говорит возбужденно:
- Представь себе, что я узнала, где собака зарыта.
- Да?
Как может Доминика сохранять кокетливо-вызывающий вид, если она знает?
- Держись, ты здорово удивишься. - Она делает паузу, - Жильбер вернулся к своей старой пассии - Люсиль де Сен-Шамон.
- Почему ты думаешь?
- А меня просветили. Он все время торчит у нее, проводит уик-энды в Мануаре. Странно, правда? После всего, что он мне о ней рассказывал! Хотела бы я знать, как ей это удалось. Я ее недооценивала.
Лоранс молчит. Несправедливое превосходство того, кто знает, над тем, кто не знает. Тошнотворно. Открыть ей глаза? Не сегодня, когда дом полон гостей.
- Может, это не Люсиль, а какая-нибудь ее приятельница.
- Как же! Станет она поощрять идиллию Жильбера с другой. Теперь понятно, почему он скрывал ее имя: боялся, что я расхохочусь ему в лицо. Не понимаю этой прихоти. Но, во всяком случае, это ненадолго. Раз Жильбер бросил ее, познакомившись со мной, значит, у него были на это свои причины, они остаются в силе. Он вернется ко мне.
Лоранс ничего не говорит. Молчание затягивается. Это должно было бы удивить Доминику, но нет: она так привыкла задавать вопросы и сама отвечать на них. Она говорит мечтательно:
- Было бы лихо послать Люсиль письмо с подробным описанием ее анатомии и вкусов.
Лоранс подскакивает.
- Этого ты не сделаешь!
- А было бы забавно. Как бы у нее вытянулась физиономия! И у Жильбера! Нет. Он бы не простил мне этого до самой смерти. Я избрала противоположную тактику - быть предельно милой. Отвоевывать потерянное. Я очень рассчитываю на нашу поездку в Ливан.
- Ты думаешь, поездка состоится?
- Как? Разумеется! - Голос Доминики повышается. - Он давным-давно пообещал мне отпраздновать рождество в Баальбеке. Все об этом знают. Не может же он теперь смыться.
- Но та, другая, будет против.
- Я поставлю вопрос ребром: или он со мной едет, или я отказываюсь встречаться с ним.
- Шантажом ты его не возьмешь.
- Он не хочет меня потерять. Эта история с Люсиль гроша ломаного не стоит.
- Зачем же он тебе сказал об этом?
- Отчасти из садизма. И потом он хочет располагать своим временем, уик-эндами особенно. Но ты видишь: стоило мне проявить настойчивость, и он явился.
- В таком случае поставь вопрос ребром.
Может, это выход. Доминика получит удовлетворение от мысли, что рвет она. А позднее, когда она узнает правду, самое тяжелое уже будет позади.
Гостиная гудит от смеха, раската голосов, они пьют вино, виски, мартини. Жан-Шарль протягивает Лоранс стакан ананасного сока.
- Ничего дурного?
- Нет, но и ничего хорошего. Посмотри на них.
Жестом собственницы Доминика положила ладонь на руку Жильбера.
- Подумать только, что ты не был три недели. Ты слишком много работаешь. Надо уметь отдыхать.
- Я умею, - говорит он равнодушно.
- Нет, не умеешь, по-настоящему растормаживает только деревня.
Она улыбается ему её шаловливым кокетством, это ново и вовсе к ней не идет. Она говорит очень громко.
- Или путешествия, - добавляет она. И, не отпуская руки Жильбера, говорит Тириону: - Мы собираемся провести рождество в Ливане.
- Великолепная мысль. Говорят, это восхитительно.
- Да. И мне кажется забавным встретить рождество в жарких краях. С рождеством всегда ассоциируется снег…
Жильбер ничего не отвечает. Доминика натянута как струна и может сорваться от одного слова. Он, должно быть, чувствует это.
- Нашему другу Люзаршу пришла в голову очаровательная идея, - говорит госпожа Тирион своим певучим голосом блондинки. - Сочельник-сюрприз. Он сажает двадцать пять приглашенных в самолет - и мы не знаем, где приземлимся: в Лондоне, в Риме, в Амстердаме или еще где-нибудь. Естественно, он заказал столики в самом красивом ресторане города.
- Забавно, - говорит Доминика.
- Обычно люди не слишком изобретательны, когда дело касается развлечений, - говорит Жильбер.
Еще одно слово, утратившее Смысл для Лоранс. Иногда в кино ей интересно, смешно. Но развлечения… А Жильбер развлекается? Сесть в самолет, не зная, куда он летит, развлечение ли это? Может, подозрения, возникшие у нее на днях, и обоснованны?
Она присаживается к Жан-Шарлю и Дюфренам, устроившимся подле камина.
- Жаль, что в современных зданиях камин - недоступная роскошь, - говорит Жан-Шарль.
Он глядит в огонь, отблески которого пляшут на его лице. Он снял замшевую куртку, расстегнул ворот спортивной рубашки; он кажется моложе, менее скованным, чем обычно. (Впрочем, и Дюфрен в своем велюровом костюме- тоже, или тут дело только в одежде?).
- Я забыл рассказать тебе анекдот, от которого придет в восторг твой отец, - говорит Жан-Шарль. - Голдуотеру до того нравится, как горят дрова, что летом он охлаждает свой дом эр кондишн и разжигает большой огонь.
Лоранс смеется.
- Да, папе это понравится…
На журнальном столике около нее - "Реалите", "Экспресс", "Кандид", "Вотр жарден", несколько книг: Гонкуровская премия, премия Ренодо. По дивану разбросаны пластинки, хотя Доминика никогда не слушает музыку. Лоранс вновь оборачивается к ней - улыбающаяся, довольная, она разглагольствует, оживленно жестикулируя.
- Ну нет! Я уж предпочитаю пообедать "У Максима". Тут по крайней мере можешь быть уверен, что повар не харкал в кушанья и что твои колени не будут липнуть к господину, сидящему за соседним столиком. Я знаю, у снобов сейчас в моде маленькие бистро, но они не дешевле, воняют пригорелым салом, все время об кого-нибудь трешься.
- А вы бывали "У Гертруды"?
- Да, бывала. За те же деньги лучше пойти в "Серебряную башню".
Вид у нее непринужденный. Почему приехал Жильбер? Лоранс слышит смех Жан-Шарля, смех Дюфрена.
- Нет, серьезно, вы отдаете себе отчет, что останется нам, бедным архитекторам, при всех этих предпринимателях, инициаторах, администраторах, инженерах? - говорит Жан-Шарль.
- Ох уж эти мне инициаторы! - вздыхает Дюфрен.
Жан-Шарль ворошит дрова, глаза его блестят. Не приходилось ли ему в детстве видеть, как горят дрова? Во всяком случае, от его лица исходит аромат детства, и Лоранс ощущает, как что-то в ней тает; нежность - если б обрести ее вновь, навсегда… Голос Доминики пробуждает ее.
- Я тоже думала, что не будет ничего интересного; и поначалу все шло из рук вон плохо; никакого порядка, мы целый час топтались перед входом; и тем не менее пойти стоило; там были все парижские знаменитости. Поили вполне сносным шампанским. И я должна сказать, что госпожа де Голль оказалась гораздо презентабельней, чем я предполагала, не скажешь, что величественна, нет, с Линетт Вердле ее, конечно, не сравнить, но держится с достоинством.
- Мне говорили, что право на кормежку получили только финансы и политика, а искусство и литература должны были удовольствоваться выпивкой, это правда? - небрежным голосом спрашивает Жильбер.
- Не есть же мы туда шли, - говорит Доминика, принуждённо смеясь.
Ну и сволочь этот Жильбер, задал вопрос специально, чтоб досадить маме! Дюфрен поворачивается к нему:
- Правда, что электронные машины будут использоваться для создания абстрактных полотен?
- Возможно. Не думаю только, что это будет рентабельно, - говорит Жильбер, округляя рот в улыбке.
- Как? Машина может заниматься живописью? - восклицает госпожа Тирион.
- Абстрактной- почему бы и нет? - говорит Тирион ироническим тоном.
- Известно ли вам, что есть машины, создающие музыку под Моцарта и Баха? - говорит Дюфрен. Да, да: один недостаток - она безупречна, тогда как музыкантов из плоти и крови всегда можно в чем-нибудь упрекнуть.
А ведь я читала об этом недавно в каком-то еженедельнике. С тех пор, как она проглядывает газеты, Лоранс замечает, что люди нередко пересказывают в разговорах статьи. Почему бы нет? Нужно же где-то черпать информацию.
- Скоро машины вытеснят архитектурные мастерские, и мы окажемся на мели, - говорит Жан-Шарль.
- Вполне вероятно, - говорит Жильбер. - Мы вступаем в новую эру, когда человек станет бесполезен.
- Только не мы! - говорит Тирион. - Адвокаты будут всегда нужны, потому что машина никогда не овладеет красноречием.
- Но, возможно, люди утратят чувствительность к красноречию, - говорит Жан-Шарль.
- Скажете тоже! Человек - говорящее животное, слово всегда будет его пленять. Машины не изменят природы человека.
- Как раз изменят!
Жан-Шарль и Дюфрен единодушны (они читают одно и то же), представление о человеке подлежит пересмотру, оно будет отброшено без всякого сомнения, это порождение девятнадцатого века, устаревшее в наши дни. Во всех областях - в литературе, музыке, живописи, архитектуре - искусство отвергает гуманизм предшествующих поколений. Жильбер молчит со снисходительным видом, остальные перебивают друг друга. Признайте, что есть книги, которые сейчас уже невозможно читать, фильмы, которые невозможно смотреть, музыка, которую невозможно слушать, но шедевры остаются шедеврами, когда бы ни были созданы. А что такое шедевр? Надо отказаться от субъективных критериев, это невозможно, простите, к этому стремится вся новая критика, хотел бы я знать, каких критериев придерживаются жюри Гонкуров и Ренодо, премии в этом году еще хуже прошлогодних, ах, вы знаете, это все издательские махинации, мне из надежного источника известно, что некоторые члены жюри подкуплены, какой срам, а с художниками - это ведь еще скандальней: из любого мазилки с помощью рекламы делают гения, если все его считают гением, значит, - он гений, это парадокс, нет, других критериев, объективных критериев не существует…
- Ну, нет! То, что прекрасно - прекрасно! - говорит госпожа Тирион с таким пафосом, что на мгновение все замолкают. Потом все начинается сначала…
Как обычно, Лоранс путается в собственных мыслях; она почти всегда не согласна с тем, кто говорит, но поскольку они все расходятся между собой, то, противореча всем, она противоречит самой себе. Хотя госпожа Тирион патентованная идиотка, мне хочется сказать, как она: что прекрасно - то прекрасно, что правда - то правда. Но чего стоит это мнение? От кого оно у меня? От папы, из лицейских уроков, от мадемуазель Уше? В восемнадцать лет у меня были убеждения. Что-то от них осталось, немного, скорее тоска по ним. Лоранс никогда не уверена в своих суждениях, слишком они зависят от настроения, от обстоятельств. Выходя из кино, я с трудом могу сказать, понравился мне фильм или нет.
- Я могу вас отвлечь на две минуты?
Лоранс холодно смотрит на Жильбера.
- У меня нет ни малейшего желания с вами говорить.
- Я настаиваю.
Лоранс проходит за ним в соседнюю комнату, ей любопытно и тревожно. Они садятся, она ждет.
- Я хотел вас предупредить, что собираюсь все выложить Доминике. О поездке, разумеется, не может быть и речи. К тому же Патриция готова все понять, отнестись ко всему по-человечески, но она устала ждать. Мы хотим пожениться в конце мая.
Решение Жильбера непоколебимо. Единственное средство - убить его. Доминика страдала бы куда меньше. Она шепчет:
- Зачем вы приехали? Вы внушаете ей ложные надежды.
- Я приехал, потому что по многим причинам не желаю иметь в Доминике врага, а она поставила на кон нашу дружбу. Если благодаря некоторым уступкам мне удастся смягчить разрыв, это будет гораздо лучше, прежде всего для нее. Вы не согласны?
- Вы не сможете.
- Да, я тоже так думаю, - говорит он совсем иным голосом. - Я приехал также для того, чтобы понять, как она настроена. Она упорно считает, что у меня преходящее увлечение. Я должен открыть ей глаза.
- Не сейчас!
- Сегодня вечером я возвращаюсь в Париж… - Лицо Жильбера озаряется. - Послушайте, мне пришло в голову, не лучше ли будет в интересах Доминики, чтобы вы ее подготовили?
- А, вот она, подлинная причина вашего присутствия: вы хотели бы переложить на меня эту приятную обязанность.
- Признаюсь, я испытываю ужас перед сценами.
- Вам не хватает фантазии, сцены - это далеко не самое худшее. - Лоранс задумывается. - Сделайте одну вещь: откажитесь от поездки, ничего не говоря о Патриции. Доминика так разозлится, что порвет с вами сама.
Жильбер говорит резко:
- Вы отлично знаете, что нет.
Он прав. Лоранс на мгновение захотелось поверить словам Доминики: "Я поставлю перед ним вопрос ребром", но она покричит, обрушится на него с упреками, а потом будет снова ждать, требовать, надеяться.
- То, что вы намерены сделать, жестоко.
- Ваша враждебность меня огорчает, - говорит Жильбер с расстроенным видом. - Никто не властен над своим сердцем. Я разлюбил Доминику, я люблю Патрицию: в чем мое преступление?
Глагол "любить" в его устах приобретает нечто непристойное. Лоранс подымается.
- На этой неделе я поговорю с ней, - говорит Жильбер. - Я вас настоятельно прошу повидать ее тотчас после нашего объяснения.
Лоранс глядит на него с ненавистью.
- Чтоб помешать ей покончить с собой, оставив записку, где будет сказано о причинах? Это произвело бы дурное впечатление - кровь на белом платье Патриции…
Она отходит. Лангусты скрежещут у нее в ушах; гадостный лязг нечеловеческого страдания. Она берет шампанское с буфета, наливает бокал.
Они наполняют тарелки, продолжая начатый разговор.
- Девочка не лишена дарования, - говорит госпожа Тирион, - но нужно было бы научить ее одеваться, она способна носить блузку в горошек с полосатой юбкой.
- Заметьте, иногда это совсем не так плохо, - говорит Жизель Дюфрен.
- Гениальный портной может себе позволить все, - говорит Доминика.
Она подходит к Лоранс.
- О чем с тобой говорил Жильбер?
- Он хотел порекомендовать мне племянницу своих друзей, которую интересует рекламное дело.
- Это правда?
- Не воображаешь ли ты, что Жильбер может говорить со мной о ваших отношениях?
- С него станет. Ты ничего не ешь?
Аппетит у Лоранс отбило начисто. Она бросается в кресло и берет журнал. Она чувствует, что не способна поддерживать беседу. Он поговорит с Доминикой на этой неделе. Кто может помочь мне успокоить ее? За этот месяц Лоранс поняла, как одинока мать. Куча знакомых - ни одной подруги. Никого, кто способен ее выслушать или попросту отвлечь. Несешь в одиночку эту хрупкую конструкцию - собственную жизнь, а угрозам числа нет. Неужели у всех так? У меня все же есть папа. И Жан-Шарль никогда не причинит мне горя. Она поднимает на него глаза. Он говорит, смеется, смеются вокруг него, он умеет нравиться, когда захочет. Снова волна нежности поднимается в сердце Лоранс. В конце концов это естественно, что он нервничал в последние дни. Он знает, скольким обязан Верню; и все же он не может пожертвовать ради него карьерой. Из-за этого конфликта он и был не в своей тарелке. Он любит успех, Лоранс это понимает. Если не вкладывать себя в работу, от скуки сдохнешь.
- Моя дорогая Доминика, мне придется вас покинуть, - церемонно говорит Жильбер.
- Уже?
- Я специально приехал пораньше, потому что не могу остаться допоздна, - говорит Жильбер.
Он быстро прощается со всеми. Доминика выходит е ним из дому. Жан-Шарль делает знак Лоранс:
- Иди сюда. Тирион рассказывает увлекательнейшие истории из своей практики.
Они все сидят, кроме Тириона, который расхаживает, потрясая рукавами воображаемой мантии.
- Какого я мнения о моих товарках по ремеслу, милая дама? - говорит он Жизель. - Да самого наилучшего; многие из них прелестные женщины, и многие не лишены таланта (как правило, это не совпадает). Но одно бесспорно; ни одна из них не способна успешно выступить в суде присяжных. Нутра не хватит, авторитета и - сейчас я вас удивлю - чувства сцены, без которого не обойтись.
- На наших глазах женщины овладевали профессиями, которые априорно казались недоступными для них, - говорит Жан-Шарль.
- С самой ушлой, самой красноречивой из них, клянусь вам, я управлюсь в два счета перед судом присяжных, - говорит Тирион.
- Вас, возможно, ждут сюрпризы, - говорит Жан-Шарль. - Что до меня, то я верю: будущее принадлежит женщинам.
- Возможно, при условии, однако, что они не будут по-обезьяньи копировать мужчин, - говорит Тирион.
- Заниматься мужским делом - не значит по-обезьяньи копировать мужчин.