- Я вас искренне благодарю за такое сравнение. Ну что ж, вам полегчало? Странно, как это Господь не придумал для человечества в качестве теста на святость такую страшную смертельную болезнь, которая передавалась бы другому, допустим, половым путем вся, без остатка, а тот, кто заразил, при этом бы выздоравливал. Это поинтересней спида, а? Вот бы мы все побегали друг за другом! Такая игра, как бы в салочки.
- О, в салочки! Я как раз нарочно вернулся, чтобы спросить...
- Это вы, mein Herr?
- Это я, да. Я еще хотел спрашивать. Я немножко занимался русским фольклором. Немножко, как дилетант. Например, детскими играми. Меня интересует этимология этого слова - "салочки". Это от слова "сало"?
- Почему от слова "сало"? Это от слова "осалить". То есть... а от чего тогда "осалить"? Ну, я не знаю... Спросите у специалистов.
- Вы не знаете? А когда дети играют, они кричат "Салка, дай колбасы"...
- Почти так. Они приговаривают: "Салка-салка, дай колбаски, я не ел до самой Паски!
- Паска - это что?
- Это Пасха, надо полагать.
- Салка - это обращение? Или это: дай чего? - салка?
- Салка - это тот, кто водит. Кто должен осалить.
- Что, раньше в эту игру играли в Великий пост? Великий пост, да? - который перед Пасхой...
- В Великий пост в прежние времена ни во что не играли и даже песен не пели.
- А почему тогда все так боятся этого салка?
- По-вашему выходит, это такая великопостная игра - за всеми гоняется кусок сала, чтобы заставить самого слабого оскоромиться? Глупость какая-то...
- А почему нет? Я думал...
- Забавно. Вы фольклорист?
- Нет, я дилетант. Просто у меня есть немножко денег.
- И много вы сделали таких открытий?
- Нет, немножечко. Есть еще красивая игра "Бояре, мы к вам пришли".
- А.
- Что?
- Бояре, А мы к вам пришли.
- Ну да, А.
- Хм. Значит, кто кого догонит, тот того салом измажет, и вообще передаст ему кусок сала, как свой собственный грех, и несчастный должен от него поскорее избавиться, пока не умер. Ха!
Я про попика чуть не забыла, но тут он подал голос.
- Вот потому-то счастливый исход любой игры, как и любого романа - скорейшая смерть.
- Не понимаю.
- А чего тут понимать - если ты сам кусок сала, то умри, пока никого не замарал, а если нет, то бегай от него и тоже скорей умри, пока не оскоромился.
- Я все поняла. Главная добродетель салки - вовремя сдохнуть.
- Ну, я вас благодарю. Я приду еще.
Немец ушел, а попик еще остался. И пришла наша соседка по этажу и сказала такое, что, я думала, останется самым поразительным из всего, услышанного мною в жизни.
- Дорогая, - сказала она мне (Это я-то ей дорогая!)
- Дорогая, я буду с вами откровенна. Лишь от вас зависит теперь благополучие нашей семьи, я очень надеюсь, что вы мне не откажете.
- А в чем ваша беда? Обещаю сделать все от меня зависящее.
- Вот и хорошо. Видите ли, мой сын уже подрастает. Ему пятнадцать лет, а в жизни столько соблазнов для юноши... Я не знаю, можно ли - вот - при молодом человеке...
- Не стесняйтесь. Это мой друг.
- Видите ли, моему сыну нужна женщина...
- Вы уверены?
- Мы же с вами современные люди... Представляете, ему вчера опять приснился бесполый чертик...
- Какой чертик ему приснился?
- Бесполый.
- Он так и сказал?
- Так сказал, да.
- А как он это определил?
- Ну, должно быть, чертик был без штанов, я не знаю. Вот. И я очень боюсь, что какая-нибудь такая, вы понимаете, что я имею в виду, вот, что ли, соблазнит его... Старая какая-нибудь...
- Мало ли что? Мое ли это дело?
- Так вот. Для вас это вряд ли будет таким уж сильным потрясением, вы свободная богемная женщина... Я...
- Что ж вы хотите?
- Я хочу, чтоб этой женщиной были вы.
- Как вы сказали?
- Я сказала - вы моя соседка, я знаю вас много лет, вам я могу доверить своего сына.
- Вот что - уходите.
- Но я могу надеяться? Я буду надеяться. Я знаю, вы великодушная.
- Все, до свиданья.
А как только дама ушла, я обернулась к попику.
- Ну?
- Что такое? Все естественно. А вы чего бы хотели?
- Сейчас я бы хотела провалиться сквозь землю. Вот он.
- Кто?
- Мальчик.
- Здравствуйте. Извините, здесь только что была моя мама...
- Ты что, знаешь, зачем она приходила?
- Знаю... Вы...
- Мальчик, ты псих?
- Может быть, вы все-таки...
- Я здесь вообще ни при чем. Пойдемте пить чай, пока ребенок будет смотреть выставку.
- А что вы улыбаетесь? - спросил попик.
- А я представила себе, как сальный человечек гоняется за хлебным человечком. Если догонит, получится бутерброд, который вам достанется. Вы его съедите и станете умным и сильным, да.
- Вы, стойте!
- Это ты мне?
- Я сказал, стойте.
- А что тебе надо?
- Ну хотя бы надо спросить.
- Спрашивай быстро.
- Вот вы тут такая гордая, на меня даже не глядите, а на картинах спокойно себя голой рисуете, да еще с такой рожей. С такой вот. Вот только не надо прятаться за своего кавалера, он вас под руку не толкал...
- Мне, извини, неприятно разговаривать с развязным подростком.
- Я развязный? Я честный. Мне эта ваша живопись... Мы когда маленькие были - у вас тогда мастерская была в подвале - мы с ребятами через окно туда влезали и, знаете, чем занимались?
- Онанизмом, да?
Я сделала каменное лицо и, не краснея, смотрела на него, ожидая, что он опустит глаза. Невольно моя рука схватилась за полу поповского пиджака. Попик рванул пиджак, и моя рука сжалась в кулачок.
- Ага, онанизмом. Так что не стройте из себя, вы, можно сказать, наша дворовая... Ах, моя радость, вы стесняетесь. А юбки не стесняетесь носить с разрезом до этого места? Ножки ваши ничего, красивые...
Я никогда не чувствовала себя более отвратительно. Если бы поблизости был какой-нибудь более-менее острый предмет, я бы, наверное, проткнула себе горло или вспорола живот.
- Гнусненько вам? Ну что вы, я не хотел вас так обидеть, просто вы уж не зарывайтесь. Ладно, я пошел.
Я дошла с ним до выхода и еще долго смотрела ему вслед, словно желая убедиться, что он действительно уходит. Потом я вернулась.
Попик разглядывал картину (ту, с телефоном).
- Что ж, он не так уж не прав. Знайте свое место.
- Какое еще место?
- Вас кто просил ввязываться в эту игру? Вас заставили? Посмотрите сами на свои полотна.
- А мы с вами ужасно похожи. А, ничего. Разве это не вписывается очень удачно в концепцию сотворения мира, как вы ее понимаете?
- Вполне. Что сейчас должно быть по логике развития сюжета?
В зале не было посетителей. Смотрительница дремала в мягоньком кресле.
Он схватил меня за плечи и впился зубами в мои губы.
- Это вам от меня братский поцелуй.
- Пустите! Я буду кричать.
- Тихо! Только пикни! Мне терять совсем нечего.
У него глаза сделались, как у ненормального.
- Если Господь Бог гонит меня из церкви таким мерзким способом, значит, он хочет от меня чего-то другого. Тихо! Убью.
Мне стало страшно. Я опустилась перед ним на колени и сказала:
- Заклинаю вас именем Иисуса Христа - уходите.
- А что вы меня гоните? Недотрога. Встаньте.
Я встала. В ту же секунду он нагнулся, схватил край моей юбки и сильно потянул его вниз. Пуговица на поясе раскололась пополам, молния расстегнулась, юбка упала на пол, да и я еле удержалась на ногах. Я хотела отскочить, но опять чуть не свалилась, потому что ноги мои были, как в петле. Потеряв равновесие, я вскрикнула. В этот момент проснулась смотрительница, и одновременно на пороге появился немец. Попик отпустил юбку, я высвободилась и, не зная, куда деваться, спряталась за его спиной. Он ногой отбросил юбку подальше.
- Вот так и стойте, - сказал он мне.
Немец удивленно смотрел на скомканную юбку.
- Где она? - обратился он к попику.
- Ушла, - спокойно ответил тот.
Я прижалась к нему, надеясь, что немец меня не заметит.
- Здесь не хватает только того мальчика.
- Я здесь, я опять пришел.
- Ты пришел, мальчик? Вот и славно, все в сборе. Полюбуйтесь-ка на нее.
И он толкнул меня на середину зала. Я, как во сне, сделала несколько шагов и тут увидела совсем близко полуоткрытую дверь в туалет. Я бросилась туда, но не успела запереться, попик вбежал туда за мной и щелкнул задвижкой.
- Вот мы и дома.
- Не подходите ко мне!
- И не подойду.
- И не подходите!
- И не подойду. Все, что собирался, я уже сделал.
- Сейчас сюда придет милиция, и вас посадят.
- Возможно. А вот вы сегодня же покончите с собой, потому что не сможете перенести такого позора, так?
- Сволочь! Так.
Вдруг он заговорил совершенно другим тоном.
- Вы должны простить меня, я ведь только сыграл свою роль. Я знаю, у вас теперь нет выхода, вам придется умереть, и это величайший грех, причем ваш, а не мой. Знаете, в чем главное преступление Иуды? В том, что он повесился. Но у вас все равно нет другого выхода. Эй вы, там, не ломайте дверь, дайте нам объясниться!
Он посмотрел на меня грустными-прегрустными глазами.
- Я только не могу допустить, чтобы вы умерли некрещеной.
Я, кажется, тоже совсем успокоилась и внимательно, даже напряженно слушала.
- Вы должны креститься прямо сейчас.
- Здесь?
- Здесь.
- Вы издеваетесь.
- Нет. Я не священник, но в крайней ситуации таинство крещения может быть совершено и мирянином. Сейчас как раз крайняя ситуация. Благо, здесь есть вода.
Мы оба посмотрели на умывальник, но вместо крана к смесителю была привернута огромная гайка, открутить которую руками вряд ли было возможно.
- Вам не повезло. Что ж, вода есть еще и в сливном бачке.
- В унитазе?
- Я сказал, в бачке. Совершенно чистая водопроводная вода, как в умывальнике.
- А... А почему вы не предлагаете мне креститься в унитазе? Он так напоминает по форме церковную купель...
= Ха-х... Не надо. Я говорю серьезно и желаю вам добра. Вы ненавидите меня, и это понятно. Я подлец, и здесь не место для такого дела, но, поверьте, ангелы совершат таинство за меня. Я сволочь, но не настолько, чтобы позволить вам умереть, не приняв благодати. Бог милостив, но этого греха он мне не простит. Ну, что вы решили? Будете креститься?
- Нет.
- Ваше дело. Можете идти. Только... Куда ж вы пойдете в таком виде? Возьмите хоть мои брюки.
Он снял с себя штаны и передал их мне. Я молча надела их и улыбнулась.
- Я подожду умирать до завтра. Я утром пойду креститься в церковь.
- В церкви не крестят на Страстной неделе, а только отпевают. Идите. Я сделал все, что мог, плохое и хорошее.
Я открыла дверь и вышла. Смотрительница, немец и мальчик стояли вместе у входа. Я помахала им рукой.
Ужасно все-таки было в этот день холодно. Снег запорошил все тонко-тонко. Я пошла за дома, где канавка и деревянный мостик с выломанной доской. Там мы всегда гуляли с собакой, да, помнишь? Ты еще однажды чуть не провалился в дырку на мостике.
Я подумала, что хуже всех все-таки тебе. Потому что - кто я? - Рука, нога, задница - а не тебя разве Бог накажет за то, что делает твоя рука или нога? Я все-таки жена, а не любовница, а они все не виноваты, они просто с ума посходили, увидев, что на свободе разгуливает часть тела без хозяина (как гоголевский Нос, только с изрядной примесью дурного вкуса), а вот тебя Бог накажет! К большому моему сожалению, я ничего не могу для тебя сделать...
... На дорожке показался попик. Он был в одних трусах, и поэтому, наверное, выбрал этот путь, через пустырь и канаву. Он был сосредоточен, должно быть, читал про себя молитвы.
Мне как раз снежинка попала в глаз, и я не сразу поняла, что произошло. А произошло вот что: уверенно шагая по мостику, он не заметил выломанную досточку, ступил ногой прямо в дырку так решительно, что эта нога тут же провалилась, а вторая, скользя по тонкому снегу, неестественным образом отъехала вбок, и он так и остался лежать или как бы сидеть на мосту с разорванными внутренностями.
Я спустилась в канаву, зашла под мост и увидела, как течет темная кровь по голой ноге, наполняя ботинок. Я долго так стояла. Ботинок отяжелел и упал вниз, будто его смыло кровью.
Короче, я выжила. Но ты - лучше бы ты прилюдно меня побил - а вот уезжать не надо было. Я специально записала для тебя эту историю, потому что она больше касается тебя, чем меня. Так что я торжественно выливаю эти помои на твою дурную голову. Попробуй вот теперь все это забыть! А я теперь чиста. Я скоро уеду. Завтра.
P.S. А церковная служба - это удивительно красивый балет. Только когда крестишься, надо, чтобы ладонь чуть медленнее двигалась, отставая от запястья - тогда получается весьма изящно. А становиться на колени я умею так, что при этом каждая клеточка моего тела приятно напряжена, и наслаждаясь красотой движений, я опускаюсь, опускаюсь и, в конце концов, коснувшись лбом холодного каменного пола, исчезаю вовсе. Сюда надо приходить в пачке и балетных туфлях.
СОРОКОВОЙ ДЕНЬ
(для одного зрителя)
Женя, не двигаясь, сидит в красном кресле, ко мне спиной. Мне отсюда видно только локон, локоть и туфлю. Воздух в комнате синеватый - это оттого, что она не зажигала свет.
Входит Ольга, за ней Николай.
НИКОЛАЙ. Чемодан... Женя? Здравствуйте... Это вы с чемоданом?
Женя как-то поворачивается к нему, будто ее кресло - с вертушкой, а на самом деле - это просто она так изогнулась.
ЖЕНЯ (встает). Здравствуйте.
ОЛЬГА. Что случилось? Где Маша?
ЖЕНЯ. Она в ванной.
НИКОЛАЙ. Почему вы сидите в темноте?
ЖЕНЯ. Так...
ОЛЬГА. Логичнее было бы, если б вы были в ванной, а не Маша, вы ведь с поезда, наверное... Здесь что-то произошло?
ЖЕНЯ. Я приехала еще утром. Да, кое-что произошло, пришлось окунуть девушку в холодную воду.
ОЛЬГА. Что такое?
ЖЕНЯ. Попробуйте разобраться с ней сами. Мне надоели уже истории с вашими детьми.
НИКОЛАЙ. Женя, у меня такое впечатление, что вы радуетесь, когда у нас случаются истории.
ЖЕНЯ. Я не так долго прогостила у вас тогда, чтобы вы успели проверить свое первое впечатление.
ОЛЬГА. И все-таки?
ЖЕНЯ. Ничего, ничего особенного, просто я только что вышвырнула отсюда того молодого человека с нежным лицом - ну, темноволосый, он был тогда на похоронах.
НИКОЛАЙ. Вы много на себя берете. Он Машин друг и сын моего хорошего приятеля.
ЖЕНЯ. Этот друг, сын приятеля, сегодня утром вкатил ей такую дозу опиума, что я ее еле привела в чувство.
ОЛЬГА. Господи...
НИКОЛАЙ. Откуда вы знаете про опиум? Это при вас было?
ЖЕНЯ. Вы полагаете, что я сидела в этом кресле, как в первом ряду партера и спокойно ждала развязки? Хорошо еще, что у меня был ключ. Видели бы вы, как он исколол ей руку, идиот.
ОЛЬГА. А откуда у вас ключ?
ЖЕНЯ. Я нашла его в Димкиной комнате.
НИКОЛАЙ. Вас впустили в его комнату? Она же была опечатана.
ЖЕНЯ. Впустили.
НИКОЛАЙ. Женя, вы опять чего-то не договариваете. Что же, то несчастье случилось тоже при вас?
ЖЕНЯ. Да нет, все не так. Просто комната в общежитии не может быть вечно опечатанной, там живет уже другой человек, он и нашел этот ключ.
НИКОЛАЙ. И отдал вам?
ЖЕНЯ. Еще бы не отдал. Для меня это заветный ключик. Вот.
Женя, единственная из всех, садится и поднимает ключ над головой.
ЖЕНЯ. Ключ от рая и от Красной гостиной.
ОЛЬГА. Я пойду, может быть, надо помочь Маше.
ЖЕНЯ. Ну не мучайте ее. Уже все в порядке. Только гоните в шею этого ублюдка, если он еще раз придет. А вашей дурище Маше не мешало бы устроить такую взбучку, чтоб на всю жизнь запомнила.
НИКОЛАЙ. Откуда такая злость? Можно подумать. вы в шестнадцать лет не делали глупостей.
ЖЕНЯ. Ничего себе! Я вынуждена вам напомнить, что речь идет о вашей дочери. Мои глупости останутся при мне, я очень хорошо знаю, как с ними обращаться.
НИКОЛАЙ. Ну вот. Так же и они.
ЖЕНЯ. На мальчишку мне наплевать.
Женя с грохотом разворачивает кресло.
ОЛЬГА. Господи...
ЖЕНЯ. Да вы сядьте.
Ольга опускается в другое кресло, и они сидят теперь в совершенно одинаковых позах и смотрят под одинаковым углом в разные стороны, так что взгляды их пересекаются примерно на мне.
НИКОЛАЙ. Вы очень похожи.
Они действительно похожи. На обеих длинные темные, в меру траурные платья.
ЖЕНЯ. Таких дочек надо выдавать замуж, когда они еще маленькие, иначе к двадцати годам они не будут уже похожи на свою маму.
НИКОЛАЙ. Женя, что с вами, что за тон?
ЖЕНЯ. А что за тон? Вы прекрасно знаете, как я люблю ваш дом. Я могла бы с закрытыми глазами разыскать любую вещь в этой комнате. Хотите проверить?
НИКОЛАЙ. Не хочу. И не совсем вас понимаю. Хотя я уже в прошлый ваш приезд заметил, что у вас какое-то странное, неестественное отношение к нашему дому.
ЖЕНЯ. Знаете, на что похожа эта комната? На бархатную внутренность футляра. Этот мягкий ковер на полу приводит меня в состояние бешеной радости. (скидывает туфлю и гладит ногой ковер). Вот чего бы я хотела больше всего на свете - родиться Машей.
ОЛЬГА. Я все-таки пойду к ней. (Уходит).
ЖЕНЯ. Вот уж не ожидала от вашей дочери такой выходки.
НИКОЛАЙ. С ней что-то случилось с тех пор, как не стало брата.
ЖЕНЯ. Еще бы. Умер единственный человек на свете, который был полностью ее.
НИКОЛАЙ. А я, а Ольга?
ЖЕНЯ. Это другое. Не вы - ее, а она ваша. А вы радуйтесь, радуйтесь... Если б Димка был жив, дело кончилось бы кровосмесительной любовью.
НИКОЛАЙ. Прекратите.
ЖЕНЯ (наблюдает за ним). Если вы ищете свою трубку, то обычно вы забываете ее на письменном столе.
НИКОЛАЙ. Спасибо.
ЖЕНЯ. Вообще-то... Машин поступок легко можно объяснить.
НИКОЛАЙ. Как же?
ЖЕНЯ. Человек внутри себя - только Я. А у наркоманов и художников сознание делится на Я и МОЕ, причем МОЕ становится заменой окружающего мира. Так что ваша девочка решила устроить себе супер-уютный дом в собственной черепной коробке. На художника она никак не тянет, а чтоб оценить Красную гостиную, нужно быть хотя бы мной.
НИКОЛАЙ. Я пока ничего не понял.
ЖЕНЯ. Очень просто. Ну вот вы выстроили дом. Вернее, обставили комнату, Красную гостиную - наружных стен отсюда не видно, да вам и не очень надо.
НИКОЛАЙ. Но...
ЖЕНЯ. Не надо меня перебивать. Вы поселили в этой комнате жену, наплодили детей, одновременно насочиняли детских сказок, набили этими сказками дом, как шкатулку, и, таким образом, не только сами погрязли в собственном одиночестве, но еще и втянули в эту игру других, с рождения несамостоятельных людей.
НИКОЛАЙ. Не сходится. Ольга вполне могла бы выйти замуж за кого-нибудь другого.