– Ешьте, кто голоден; у кого жажда – пейте.
Сыщики, девушки, мясники, Жиллина и Стевениха ответили на эту речь одобрительным шёпотом и рукоплесканиями. Потом все расселись: Уленшпигель, Ламме и семь мясников вокруг большого почётного стола, девушки и сыщики за двумя столами поменьше. С громким чмоканьем ела и пила компания; обоих сыщиков с улицы тоже пригласили их товарищи принять участие в попойке. Видно было, как из их сумок торчат верёвки и цепи.
Стевениха высунула язык и сказала с усмешкой:
– Не уплатив, никто отсюда не уйдёт.
И она заперла все двери и положила ключи в карман. Жиллина подняла бокал и провозгласила:
– Птичка в клетке! Выпьем!
– Ты опять собралась кого-то предать смерти, злая женщина? – спросили две девушки, Гена и Марго.
– Не знаю, – ответила Жиллина, – выпьем!
Но три девушки не захотели пить с нею.
Жиллина взяла лютню и запела:
Под звуки лютни звонкой
Я день и ночь пою.
Я шалая девчонка –
Любовь я продаю.
И плечи мои белы,
А бёдра – из огня.
Астарта так велела.
Как бог, прекрасна я!
Ты с золотом блестящим
Кошель свой открывай, –
Течёт ручьём звенящим
У ног моих пускай!
Была мне Ева матерь,
Отец – сам Сатана.
В кольце ночных объятий
Блаженство пей до дна!
Я буду страстной, нежной,
Холодной, жгучей, злой
И ласково-небрежной –
Как хочешь, милый мой!
И душу, и красу я,
Смех, слёзы и мечты
Продам и смерть, целуя,
Когда захочешь ты.
Под звуки лютни звонкой
Я день и ночь пою.
Я шалая девчонка,
Любовь я продаю!
Она была так прелестна, так обворожительна во время пения, что все мужчины – сыщики, мясники, Ламме и Уленшпигель – сидели растроганные, безмолвно улыбаясь, околдованные её чарами.
Вдруг Жиллина расхохоталась и, бросив взгляд на Уленшпигеля, крикнула:
– Вот как заманивают птичек в клетку!
Чары её мгновенно рассеялись.
Уленшпигель, Ламме и мясники переглянулись.
– Что же, – спросила Стевениха, – теперь заплáтите мне, господин Уленшпигель, добывающий добрый жирок из мяса проповедников?
Ламме хотел было ответить, но Уленшпигель, знаком приказав ему молчать, ответил старухе:
– Вперёд мы не платим.
– Я получу из твоего наследства.
– Гиены питаются трупами, – заметил Уленшпигель.
– Да, – вскричал один из сыщиков, – эта парочка ограбила проповедников и забрала больше трёхсот флоринов. Недурная пожива для Жиллины.
Она запела:
Найди красу такую!
Смех, слёзы, блеск очей
Продам и смерть, целуя,
По прихоти твоей.
И со смехом прибавила:
– Выпьем?
– Выпьем! – ответили сыщики.
– Во славу Господню, выпьем! – сказала старуха. – Двери на замке, окна на запоре, птичка в клетке, – выпьем.
– Выпьем! – сказал Уленшпигель.
– Выпьем! – сказал Ламме.
– Выпьем! – сказали семеро.
– Выпьем! – сказали сыщики.
– Выпьем! – сказала Жиллина, и лютня зазвенела под её рукой. – Выпьем, я прекрасна. Я сумела бы своим пением заманить в западню самого архангела Гавриила.
– Выпьем, стало быть, – закричал Уленшпигель. – И чтобы завершить наш пир, дайте лучшего вина. Хочу чувствовать каплю жидкого огня в каждом волоске наших жаждущих тел.
– Выпьем, – сказала Жиллина. – Ещё двадцать таких пескарей, как ты, и щуки перестанут петь.
Старуха вновь принесла вина. Сыщики и девушки сидели, пили и хохотали. Уленшпигель, Ламме и мясники сидели за своим столом, бросали девушкам ветчину, колбасу, яйца и бутылки, а те ловили всё на лету, как карпы в пруду хватают пролетающих мошек. И старуха смеялась, обнажая свои зубы и указывая на сальные свечи, фунтовыми связками по пяти штук висевшие над стойкой. Это были свечи для девушек.
– Когда идут на костёр, в руках несут сальную свечу, – сказала она Уленшпигелю. – Хочешь одну сейчас в подарок?
– Выпьем! – сказал Уленшпигель.
– Выпьем! – сказали семеро.
– Глаза у Уленшпигеля светятся, как у умирающего лебедя, – заметила Жиллина.
– Не кинуть ли их свиньям в жратву? – сказала старуха.
– Будет свет во откровение свиньям, – сказал Уленшпигель. – Выпьем!
– Хочется тебе, чтобы на эшафоте тебе просверлили язык раскалённым железом?
– Лучше свистеть будет. Выпьем!
– Ты бы меньше болтал, если бы уже висел на верёвке и твоя любезная пришла бы посмотреть на тебя.
– Да, но я стал бы тяжелее и свалился бы на твою рожу, красотка. Выпьем!
– Что-то ты скажешь, когда тебя будут бить палками и раскалённым железом выжгут тебе клеймо на лбу и плечах?
– Скажу, что ошиблись мясом: вместо того чтобы поджарить свинью Стевениху, сожгли поросёнка Уленшпигеля. Выпьем!
– Так как тебе всё это не по вкусу, то тебя отправят на королевские корабли и, привязав к четырём галерам, разорвут на куски.
– Акулы сожрут мои четыре конечности, а что они выплюнут, то ты слопаешь. Выпьем!
– Почему бы тебе не съесть одну такую свечку? Она бы в аду осветила тебе место твоих вечных мучений.
– Я вижу достаточно ясно, чтобы разглядеть твоё свиное рыло, хавронья ты недошпаренная. Выпьем! – крикнул Уленшпигель. Вдруг он постучал ножкой своего бокала и похлопал руками по столу, как делает тюфячник, мерно разбивая шерсть для тюфяка, только потихоньку, – и сказал:
– 'Т is (tjidt) van te beven de klinkaert! Время звенеть бокалами!
Так кричат во Фландрии, когда гуляки недовольны и начинают громить дома с красными фонарями.
И Уленшпигель выпил, звякнул своим бокалом о стол и сказал:
– 'Т is van te beven de klinkaert!
То же сделали за ним и мясники.
И всё притихло. Жиллина побледнела, старуха Стевениха увидела, что ошиблась. Сыщики говорили:
– Разве эти семеро на вашей стороне?
Но мясники, подмигивая, успокаивали их и всё громче и громче твердили за Уленшпигелем:
– 'Т is van te beven de klinkaert, 't is van te beven de klinkaert!
Старуха пила вино, чтобы придать себе храбрости.
И Уленшпигель начал опять равномерно бить кулаком по столу, как тюфячник, разбивающий тюфяк. И мясники делали то же. Стаканы, кружки, тарелки, бутылки, бокалы начали медленно плясать по столу, падали, разбивались, подскакивали, чтобы вновь упасть с одного бока на другой, и всё грознее, мрачнее, наступательнее и равномернее звучало:
– 'Т is van te beven de klinkaert!
– Ой, – закричала старуха, – этак они всё здесь перебьют.
И от страха оба её клыка ещё дальше вылезли изо рта.
И бешеной яростью загорелась кровь в душе семерых, Уленшпигеля и Ламме.
Не прекращая своего однозвучного угрожающего напева, они били равномерно своими бокалами по столу, пока не разбили их, сели верхом на скамьи и вытащили свои длинные ножи. И пение их стало уже так громко, что дрожали все окна в доме. Как яростные дьяволы, двигались они вокруг столов и вокруг всей комнаты, твердя беспрерывно:
– 'Т is van te beven de klinkaert!
Тут, дрожа от страха, встали сыщики и схватились за свои верёвки и цепи. Но мясники, Уленшпигель и Ламме вновь спрятали свои ножи, схватили скамьи, размахивали ими, как дубинами, носились по комнате, колотили направо и налево, щадя только девушек. И они разбили всё: мебель, стёкла, шкафы, кружки, тарелки, стаканы, бокалы, бутылки, без сожаления отколотили сыщиков и всё пели в такт:
– 'Т is van te beven de klinkaert!
Между тем Уленшпигель двинул Стевенихе кулаком прямо в рожу, вынул у неё из кармана ключи и, стоя над ней, насильно заставил её есть сальную свечу.
Красавица Жиллина, точно испуганная кошка, скреблась ногтями в двери, окна, занавески, стёкла, как будто хотела пролезть сквозь всё разом. Потом, мертвенно-бледная, она съёжилась на корточках в уголке; глаза её блуждали, зубы оскалились, она держала свою лютню, как бы обороняясь ею.
Мясники и Ламме говорили девушкам: "Мы вас не тронем", – и при их помощи связали дрожащих сыщиков верёвками и цепями. И те не осмелились оказать ни малейшего сопротивления, так как видели, что мясники – самые сильные, каких мог отобрать хозяин "Пчелы", – изрубили бы их на куски своими ножами.
При каждой свече, которую Уленшпигель заставлял проглотить Стевениху, он приговаривал:
– Вот эту съешь за виселицу; эту за палки; эту за клейма; эту, четвёртую, за мой продырявленный язык; эту пару, жирную, отличную, за королевские корабли и четыре галеры, разорвавшие меня на куски; эту за твой шпионский вертеп; эту за твою стерву в парче, а эти остальные для моего удовольствия.
И девушки хохотали, видя, как фыркала от ярости старуха и старалась выплюнуть свечи. Но всё было напрасно: слишком был набит её рот.
Уленшпигель, Ламме и семеро неустанно напевали всё с той же мерностью:
– 'Т is van te beven de klinkaert!
Затем Уленшпигель сделал им знак, чтобы тихо повторять напев, и под звуки его заявил сыщикам и девушкам:
– Если кто-нибудь закричит о помощи, он будет тотчас же изрублен.
– Изрублен! – повторили мясники.
– Мы будем немы, – говорили девушки, – не трогай нас, Уленшпигель.
Жиллина же всё сидела, скорчившись, в своём уголке, с выпученными глазами и с оскаленными зубами; она не знала, что ей сказать, и только прижимала к себе свою лютню.
Мясники тихо и "мерно повторяли:
– 'Т is van te beven de klinkaert!
Старуха, указывая на свечи во рту, знаком уверяла, что тоже будет молчать. То же обещали и сыщики.
Уленшпигель продолжал:
– Вы в нашей власти. Ночь темна, близко река, где нетрудно и утонуть, если вас туда бросят. Ворота Кортрейка заперты. Если ночная стража и слышала шум, она не двинется с места – для этого она слишком ленива – и решит, что собрались добрые фламандцы, распевающие за удалой выпивкой под весёлые звуки стаканов и бутылок. Поэтому не смейте пикнуть и молчите пред вашими повелителями.
Затем он обратился к мясникам:
– Вы собираетесь в Петегем на соединение с гёзами?
– Узнав, что ты явился, мы собрались в путь.
– Оттуда вы двинетесь к морю?
– Да.
– Нет ли среди сыщиков таких, которых можно выпустить, чтобы они служили нам?
– Двое из них, Никлас и Иоос, никогда не преследовали бедных реформатов.
– Мы люди верные, – заявили Никлас и Иоос.
– Вот вам двадцать флоринов, – сказал Уленшпигель, – вдвое больше, чем вы получили бы иудиными сребрениками за донос.
– Двадцать флоринов! – закричали прочие. – За двадцать флоринов мы готовы служить принцу. Король платит скупо. Дай каждому из нас половину, и мы покажем судье всё, что ты хочешь.
Мясники и Ламме глухо бормотали:
– 'Т is van te beven de klinkaert!
– 'T is van te beven de klinkaert!
– Чтобы вы не болтали слишком много, вас связанными доставят в Петегем к гёзам. Вы получите по десяти флоринов, когда будете в море; а до тех пор, мы в этом уверены, походная кухня удержит вас в верности хлебу и похлёбке. Если вы окажетесь достойными, вы получите долю в добыче. При попытке бежать вы будете повешены. Если вам удастся убежать, вы избегнете верёвки, но не уйдёте от ножа.
– Мы служим тому, кто нам платит, – ответили они.
– 'Т is van te beven de klinkaert! – повторяли Ламме и мясники, постукивая по столу осколками бокалов и черепками тарелок.
– Вы заберёте с собой также Жиллину, старуху и трёх девок, – продолжал Уленшпигель. – Если кто-нибудь из них вздумает бежать, зашейте в мешок и бросьте в реку.
– Он не убил меня! – закричала Жиллина, выскочив из своего угла, и, размахивая лютней, запела:
Промчалась ночь объятий…
Кровавым был конец…
Ведь Ева моя матерь,
Сам Сатана отец!
Старуха Стевениха и прочие чуть не ревели.
– Не бойтесь, красотки, – сказал Уленшпигель, – вы так милы и нежны, что вас повсюду будут любить, ласкать и баловать. Будете иметь долю и в военной добыче.
– Я ничего не получу, – плакала Стевениха, – я уже стара.
– Грош в день получишь и ты, крокодил, – сказал Уленшпигель, – за эту награду ты будешь служанкой у этих четырёх девушек и станешь стирать им юбки и рубахи.
– О Господи! – простонала она.
– Ты долго властвовала над ними, – сказал Уленшпигель, – ты жила доходами с их тела, а они бедствовали и голодали. Реви и стони сколько угодно, всё будет так, как я сказал.
И, смеясь и издеваясь над ней, показывая ей язык, четыре девушки говорили:
– Всякому свой черёд на этом свете. Кто бы подумал это о скупой Стевенихе. Она будет работать на нас, как рабыня! Господи, благослови господина Уленшпигеля!
– Очистите винный погреб, заберите деньги, – приказал Уленшпигель мясникам и Ламме, – это будет на содержание старухи и четырёх девушек.
– Зубами скрежещет скупая Стевениха, – говорили девушки. – Ты была жестока с нами, мы будем жестоки с тобой. Господи, благослови господина Уленшпигеля!
И, обратившись к Жиллине, они говорили:
– Ты была ей дочерью и добытчицей. Ты делила с ней плату за подлое шпионство. Посмеешь ты теперь бить и ругать нас, ты, в парчовом твоём наряде? Ты презирала нас потому, что мы ходили в простых ситцевых платьях; кровь твоих жертв – вот что такое твой пышный наряд. Разденьте её – пусть она сравняется с нами.
– Не позволю, – ответил Уленшпигель.
И Жиллина бросилась ему на шею со словами:
– Будь благословен за то, что ты не убил меня и не позволил меня обезобразить.
И девушки ревниво смотрели на Уленшпигеля и говорили:
– И он без ума от неё, как и все прочие.
Жиллина пела под свою лютню.
Мясники пошли в Петегем, ведя за собой сыщиков и девушек, вдоль по течению Лей и всё твердили по дороге:
– 'Т is van te beven de klinkaert! 'T is van te beven de klinkaert!
На рассвете они подошли к лагерю, засвистали жаворонком, и крик петуха был им ответом. Девушек и сыщиков взяли под строгий надзор. Тем не менее на третий день около полудня Жиллину нашли мёртвой: сердце ее было проткнуто длинной булавкой. Три девушки обвинили в этом Стевениху, и она предстала пред судом, состоявшим из капитана, его фельдфебелей и сержантов. Здесь она без пытки созналась в том, что убила Жиллину из зависти к её красоте и разъярённая тем, что девка безжалостно обращалась с ней, как со служанкой. И старуха была повешена и зарыта в лесу.
А Жиллина была погребена, и над её прекрасным телом были вознесены заупокойные молитвы.
Между тем оба сыщика, наставленные как должно Уленшпигелем, отправились к кортрейкскому кастеляну. Ибо бесчинства и разгром в доме старухи Стевенихи, расположенном в кастелянстве и вне городской подсудности Кортрейка, подлежали его суду. Рассказав кастеляну всё, что произошло, они языком глубочайшего убеждения и смиренной искренности заявили ему:
– Убийцами проповедников ни в коем случае не могут быть Уленшпигель и его верный друг Ламме Гудзак, заходившие для отдыха в "Радугу". У них паспорта от самого герцога, которые мы видели своими глазами. Настоящие виновники – два гентских купца, один худощавый, другой очень толстый, бежавшие во Францию, после того как они разгромили дом старухи Стевенихи, захватив с собой для развлечения четырёх девок. Мы бы схватили их, если бы на их сторону не стали семь сильных мясников из их города. Они связали нас и отпустили лишь тогда, когда были уже далеко за французской границей. Вот и следы верёвок. Четыре сыщика следуют за ними по пятам и ожидают подкрепления, чтобы схватить их.
Кастелян дал каждому из них по два дуката на новую одежду в награду за их честную службу.
Затем он написал верховному трибуналу Фландрии, суду старшин в Кортрейке и прочим судам, уведомляя, что настоящие убийцы найдены.
И он сообщил им подробности.
Это привело в трепет судей верховного трибунала и прочих судов.
И высокую хвалу воздали кастеляну за его проницательность.
А Уленшпигель с Ламме мирно подвигались вперёд из Петегема в Гент вдоль по течению Лей. Они направлялись в Брюгге, где Ламме надеялся найти свою жену, и в Дамме, куда Уленшпигель стремился в блаженной мечте увидеть Неле, которая жила печальной жизнью подле безумной Катлины.
XXXVI
Давно уже в Дамме и его окрестностях стали совершаться многочисленные и чудовищные злодеяния. Стоило девушке или старику отправиться в Брюгге, Гент или другой город или местечко Фландрии, имея при себе деньги, и это было кому-нибудь известно, как несчастных путников непременно находили в пути убитыми. Трупы были раздеты догола, и шея их была прокушена столь длинными и острыми зубами, что у всех были раздроблены шейные позвонки.
Врачи и цирюльники определили, что раны эти нанесены зубами громадного волка. "Разумеется, – говорили они, – потом явились воры и ограбили жертву волка".
Однако, несмотря на все розыски, невозможно было поймать воров, и волк был вскоре забыт.
Многие именитые граждане, самонадеянно выехавшие в дорогу без охраны, исчезли, так что невозможно было доискаться, что с ними сталось; но бывало не раз, что крестьянин, спозаранку выезжая на работу, замечал волчьи следы на своём поле, и его собака, копаясь в земле, откапывала труп, носивший на шее или за ухом, а иногда на ноге, и всегда сзади, следы волчьих зубов. И всегда шейные позвонки и ноги были перебиты.
Крестьянин в ужасе бежал к коменданту со страшным известием, тот выезжал с судебным писарем, двумя старшинами и двумя лекарями на место, где найдено было тело убитого. Тщательно и внимательно исследовав, а иногда – если лицо его ещё не было разъедено червями – узнав также, какого убитый звания, а то и его имя и прозвище, они приходили в изумление, отчего волк, загрызающий людей с голоду, не съел ни кусочка мяса убитого.
Обыватели Дамме были страшно напуганы, и никто из них не решался выйти ночью без охраны.
Взяли несколько бесстрашных солдат и послали искать волка днём и ночью в дюнах и на морском берегу.
Как-то ночью они были на больших дюнах неподалёку от Гейста. Один из них, в надежде на свою силу, решил отделиться от прочих и в одиночку пойти на розыски с аркебузом. Они не противились, так как были уверены, что он, человек смелый и хорошо вооружённый, конечно, убьёт волка, если встретит его.
Когда товарищ их удалился, они разложили костёр, играли в кости и пили из фляжек водку.
Время от времени они покрикивали ему:
– Вернись! Волк испугался! Иди, выпьем!
Но он не откликался.
Вдруг они услышали страшный, как бы предсмертный крик человека и бросились туда, где он прозвучал, подгоняя друг друга:
– Держись! Мы бежим на помощь!
Но они не так скоро нашли товарища, так как одни говорили, что крик слышался с поля, другие – что он донёсся с вершины одной дюны.
Наконец, обыскав все поля и дюны с фонарями, они нашли тело товарища; сзади у него были искусаны руки и ноги, а шея переломана, как и у прочих жертв.
Он лежал на спине и в судорожно сжатой руке держал шпагу. Аркебуз лежал на песке. Подле него нашли три отрубленных пальца, не принадлежащих ему; они взяли их с собой. Сумка была похищена.