* * *
"Что такое ОДС? Объединение демократически настроенных солдат бундесвера.
В ОДС встречаются военнослужащие, обсуждают свои актуальные проблемы. Цель ОДС - демократическое развитие бундесвера.
Какие задачи ставит ОДС?
Охрана прав солдат, улучшение условий их жизни. Это, конечно, не нравится министру обороны Леберу и его генералам.
Но каждый солдат бундесвера должен знать: в ОДС работают доверенные лица от рядовых и представители профсоюзов.
ОДС защищает также и твои интересы".
Все это я прочитал на плакате, висевшем в комнате, где должен был состояться просмотр фильма. Плакат был довольно старый, поскольку Лебер уже не был министром обороны, его сменил Апель. Надо будет спросить у Вилли, когда это произошло.
Вилли все не появлялся, хотя солдаты приходили один за другим, в том числе из казарм Гинденбург и Остмарк. Некоторые посматривали на меня с недоверием.
- Курсант, кандидат в унтер-офицеры. Наверное, явился шпионить за нами, - сказал высокий блондин.
- Брось придираться, - встал на мою защиту Бонзак. - Крайес парень ничего. Многого еще не понимает, но, по крайней мере, пытается разобраться.
Ну и дрянь этот Бонзак! Что же он меня с грязью мешает? Мог бы сказать хотя бы так: "Друзья, Крайес - один из тех, кто проявил интерес к тому, чем интересуемся и мы. Хоть он и не является больше солдатом и скоро станет унтер-офицером, он поддерживает с солдатами добрые товарищеские отношения. Добро пожаловать, ефрейтор Крайес!"
Конечно, я понимал, что никто так про меня не скажет, ведь до сих пор я считал ОДС левой и чуть ли не подрывной организацией, так что они были вправе относиться ко мне с известным недоверием.
- Пока не начали крутить фильм, хочу показать вам что-то, - заявил Мюллер, тоже сапер, специалист по трубопроводам. Он вытащил из кармана газетную вырезку и начал читать: - "Ландсхут. Рядовой медицинской службы Ульф Майер, подразделение которого находится в ландсхутских казармах Шоха, несколько дней назад заявил, что считает недействительной свою присягу на верность бундесверу, так называемую "присягу знамени", данную им в начале прошлого года. Он давно собирался выступить с таким заявлением. Последним толчком для него послужило обсуждение публичной присяги солдат бундесвера, подвергшейся серьезной критике со стороны общественности". Вот текст заявления Ульфа Майера: "Настоящим я объявляю недействительной принесенную мною присягу с обещанием "защищать права и свободы немецкого народа".
Причины, побудившие меня отказаться от присяги, следующие.
526 дней, проведенных мною на службе в бундесвере, показали, что мы, простые солдаты, практически лишены прав и свобод. Несколько раз я получал дисциплинарные взыскания за то, что носил значок с надписью "Остановите Штрауса". Мои жалобы по команде на неправомерность наказаний успеха не имели. Был отклонен также мой протест против пения солдатами бундесвера нацистской песни "С юга рейха". Заместитель командира дивизии бригадный генерал Штраус заявил мне, что пение этой песни относится к добрым солдатским традициям.
Демократические нрава граждан в бундесвере не уважаются. Начальники, если им не нравятся чьи-то убеждения, применяют насилие. Только тот солдат считается образцовым, который, отключив свой разум, бездумно выполняет все, что ему приказывают.
Сейчас по всей Федеративной Республике осуществляется процедура публичного принятия присяги, то есть солдат клянется в присутствии общественности. Очевидно, цель этого - превратить все общество в одну большую казарму. Не проявление ли это той же традиции, которая превращает нацистские песни в походные марши бундесвера и требует, чтобы подпевали все, как один? С этой традицией я не хочу иметь никакого дела. У меня иные представления о том, что такое права и свободы простого человека, нежели у тех, кто командует бундесвером. Поэтому я не считаю себя впредь связанным присягой бундесверу, которую я дал ранее".
Некоторое время все молчали, находясь под впечатлением от услышанного.
- Ну, что скажете по этому поводу? - спросил наконец Мюллер. - 1 апреля к нам поступит пополнение новобранцев, они также будут присягать. Кто знает, может быть, наш командир тоже планирует провести присягу в присутствии публики, собирается устроить из всего этого спектакль.
- Наверное, нам надо что-то противопоставить этому спектаклю. Например, устроить публичный отказ от присяги.
- Только надо как следует подготовиться, - сказал Мюллер. - Такие акции должны быть хорошо спланированы заранее. Для начала я предлагаю разработать текст письменного заявления командиру батальона. В нем мы предложим, например, принимать присягу у памятника борцам антифашистского Сопротивления, скажем, в одном из концлагерей и запланировать выступления участников движения Сопротивления перед новобранцами бундесвера.
- Письменное обращение к командиру батальона не пройдет, он сразу заявит, что это дело рук левых.
- Конечно, - сказал Мюллер. - Но ссылаться на левых ему придется лишь для того, чтобы как-то обосновать ответ нам. Пускай поломает голову. А сейчас давайте посмотрим фильм.
"Наконец-то принялись за дело, - подумал я. - Эта история с парнем, отказавшимся от присяги, очень интересна, но сюда-то я пришел посмотреть фильм, не больше".
* * *
Было о чем поразмышлять. Я ушел не попрощавшись. И фильм до конца не досмотрел. Кое-кто мог подумать, что мне стало скучно, но я просто-напросто не выдержал. Поначалу еще можно было смотреть, но к концу фильма перед глазами все чаще возникал Винтерфельд. Его образ вырисовывался все лучше и яснее. И самого себя я увидел в фильме. В черной эсэсовской форме. И хаупт-штурмфюрера Дорфа, отдававшего приказы. Это было невыносимо!..
Я сидел в пристанционном буфете, вспоминал кадры фильма. Затащил меня Вилли на эту картину, а поговорить не с кем. Наверное, придется к нему же и обратиться с моими вопросами. Но поймет ли он меня? Черт бы побрал всю эту политику!
Злость душила меня. Я вытащил из кармана листовку ОДС, порвал ее на мелкие кусочки, рассыпал по полу как конфетти. И тут же подбежал официант:
- Молодой человек, у нас так не полагается. Вот вам щетка, совок, извольте собрать все, что насорили, и отправляйтесь-ка к мамочке домой!
Утром, раздавая почту, дежурный выкрикнул мою фамилию. Письмо от Анны! Я сразу узнал его по почерку. Письмо было маленькое.
Она писала по-английски, но перевести не составило для меня труда.
Привет, Петер!
Как жалко, дорогой, что я здесь, во Фрайбурге, так далеко от тебя. Я все еще вижу тебя сидящим в моей комнате, такого спокойного, нежного. Над тобою висит мое вязанье, макраме, ты все время задеваешь его головой. Кипит чайник, или кто-нибудь дергает за ручку двери - я сразу вспоминаю тебя. Прихожу с работы, думаю, ты тут, а тебя нет. На работе в больнице все по-прежнему. До приезда в Германию, работая санитаркой, я слышала много рассказов о том, какими злыми бывают старшие сестры в больницах. Наша Катарина совсем не такая. Она помогает мне, если я чего-нибудь не знаю. Больные тоже относятся ко мне хорошо. Я всем довольна, и изучение немецкого языка продвигается успешно. Мне очень не хватает тебя, моего худенького солдата в очках, который был так нежен со мной.
Дорогой Петер, я договорилась с Катариной. На рождество два дня у меня будут свободны, я за них отработаю в Новый год. Приедешь ты ко мне или мне приехать к тебе? Два дня мы можем провести вместе и будем вдвоем, только ты и я.
Напиши мне поскорее, Петер, чтобы мы могли договориться. Я уже считаю дни, оставшиеся до рождества.
С любовью.
Анна.
Две ночи подряд мне снились сцены из фильма "Конец света". Я видел себя среди тех, кто преследовал семью героя фильма. Надо, обязательно надо поговорить с Вилли.
- Старина, я хотел тебя кое о чем спросить, - начал я, когда мы сидели в столовой.
- По поводу фильма? Ты удрал раньше всех, мне сказали ребята. Неинтересно было? Или дела заставили?
- Да нет, фильм был волнующий, вот в связи с этим у меня и возник вопрос, - сказал я.
- Что за вопрос?
- Да вот об этих концлагерях. - Я с трудом подбирал слова. - Ведь это действительно было ужасно.
- А ты знаешь, что здесь, в Вуппертале, тоже был концлагерь? - вопросом на вопрос ответил Вилли. - Концлагерь Кемна. Один из первых, сооруженных фашистами. Они убили тут больше четырех тысяч человек. И никакого памятника, никакого следа. Мы как раз боремся за то, чтобы установить памятник этим жертвам фашизма.
У меня была своя цель в разговоре с Вилли, на которую я и выруливал.
- Как ты думаешь, что за люди устроили пожар в общежитии иностранцев в Фовинкеле?
- Почему тебя это заинтересовало сейчас? Раньше ты интереса к этому делу не проявлял.
- Может быть, поразмыслив, я изменил свое мнение.
- В Фовинкеле приложили свою лапу неонацисты, я уже тебе говорил. Что тебе еще непонятно?
- Вилли, когда говорят "неонацисты", "неонацистские вылазки" - это просто слова. Объясни, что это такое на самом деле.
- Ну, чтобы ты понял, возьмем такую простую ситуацию. Группа людей одержима фанатической ненавистью к иностранным рабочим. Нацисты говорят, что во всех бедах виноваты иностранцы. Они якобы отнимают у немцев рабочие места, насилуют немецких женщин и девушек, они в основном пополняют ряды преступников, особенно торговцев наркотиками. Поэтому, считают нацисты, иностранцев надо вышвырнуть вон из страны, чтобы поправить дела, чтобы все было в порядке.
- Мне не раз приходилось читать в газетах, что турки устраивают драки, торгуют гашишем и марихуаной, хотя и среди немцев немало безработных и опустившихся элементов, которые становятся гангстерами. - Я сказал это потому, что аргументы Вилли в чем-то были для меня недостаточно убедительными.
- Конечно, и среди немцев немало всякой дряни. Но представь себе: приехал кто-то из Кёльна и ограбил здесь, в Вуппертале, банк. Разве заорут вуппертальцы: "Долой кёльнцев из нашего города!"?
- Но при чем же тут иностранцы? - Мне показалось, что Вилли старается уйти от ответа.
- А вот при чем, - объяснил он. - Их стали заманивать в ФРГ, когда они были нужны как дешевая рабочая сила. И сегодня без иностранных рабочих наша экономика не может функционировать нормально. Выбросить их из страны можно, только что из этого получится? Возникнут новые трудности. Но ведь к туркам, например, когда их завозили в ФРГ, относились не как к людям, а именно как к дешевой рабочей силе. Никто не думал о том, чтобы позаботиться о решении их жилищных и семейных проблем и так далее. Понятно, что в их положении отчаявшиеся чаще становятся на преступный путь.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Представь себе, что ты молодой турецкий рабочий. Семьи у тебя нет. Подружки пока тоже нет. Вдруг ты видишь красивую девчонку. Подходишь к ней, заговариваешь. А она, наслышавшись об этих "ужасных турках", пугается и с криком убегает, но падает. Ты пытаешься помочь ей подняться, в это время появляется ее брат, или отец, или знакомый. На следующий день в шпрингеровской бульварной газетенке "Бильд", которую читают по всей стране, появляется заметка с огромным заголовком: "Молодой турок пытался изнасиловать немецкую девушку".
Тут я подумал: "А ведь Анна тоже иностранка. И кожа у нее с темным оттенком. Значит, и ее хотят выгнать из страны те, кто провозглашает лозунг "Иностранцы - вон!". Нет, Анна должна жить здесь, и Пауло тоже, и Марко, который продает овощи в лавке на углу!"
- Но ведь не только нацисты считают, что иностранцам не место в нашей стране. Многие думают так.
- Я и не говорю, что одни лишь нацисты ненавидят иностранцев. Но многие люди, рассуждающие подобным образом, уподобляются нацистам. Немало таких даже среди социал-демократов.
- В самом деле?
- Да, взять хотя бы моего отца. Он давно в социал-демократической партии Германии, по некоторым вопросам взгляды у него вполне правильные. Например, он решительно против атомного оружия. Но к иностранцам относится как шовинист. Вот такие дела. Понятно тебе?
- Да-да, - пробормотал я. Но мне хотелось подробнее узнать, что Вилли думает о таких людях, как те, с которыми связался я. - Что же делать с теми, кого ты называешь шовинистами? - спросил я.
- Обуздывать их надо, и как следует, - ответил он. - Или ты другого мнения?
- Нет, просто я подумал, что не всех их надо равнять с нацистами, может быть, кое-кто из них просто не понимает, что делает…
- Ничего подобного, - оборвал меня Вилли. - Отлично они все понимают. Или, по-твоему, кто-то участвует в безобразии, кончающемся убийством, не ведая, что творит?
Слова Вилли испугали меня не на шутку.
- А не можешь ты представить себе такую ситуацию, что человека запугали, заставив идти вместе с неонацистами?
- Что ты имеешь в виду? - рассердился Вилли. - Из твоих рассуждений можно сделать вывод, что сам ты выступаешь чуть ли не адвокатом нацистов. Одно я тебе хочу сказать: никакого сочувствия не заслуживают ни сами нацисты, ни те люди, что идут у них на поводу. Вторая мировая война унесла 50 миллионов жизней, я тебе уже говорил. Развязали ее фашисты. И если сегодня кое-кто принимается за прежние фашистские штучки, если забывает уроки прошлого, если отрицает преступления, совершенные когда-то, и пытается повернуть историю вспять, для такого человека нет никаких оправданий! - Вилли встал, сказал "будь здоров" и ушел.
Я знаю, Вилли, ты прав, твои высказывания справедливы. Только какое же место отвел бы ты мне в твоих рассуждениях, если бы знал историю моего грехопадения? Неонацисты просто-напросто сыграли на моей наивности, трусости, разыграли меня и купили по дешевке. А ведь я никакой не нацист!
Да, с самого начала разговора с тобой я знал, что и ты не сможешь мне помочь. Никто теперь не поможет мне…
* * *
Анна едет ко мне! Я пригласил ее на рождество к нам домой. Сначала хотел было отметить праздник один, здесь, в Вуппертале. Но ротная компания так надоела, Что такая перспектива показалась мне слишком унылой была идея снять комнату на пару дней. Но мои старики заартачились: раз уж считаешь девушку своей невестой, покажи ее родителям.
Я понимал, что для них знакомство с моей подружкой будет большим сюрпризом. Я же не поставил их в известность, кто она и откуда, и что она не немка, и что цвет кожи у нее не белый. Сообщил им только, что работает она медсестрой и зовут ее Анна.
Я собирался встретить Анну на вокзале в Кёльне и отвезти ее автобусом в Альсвайлер.
Я остановился перед цветочным киоском. Здесь обычно встречаются люди, которые потеряли друг друга в толпе большого города. И по вокзальному радио то и дело передают: "Господин такой-то, вас ждут у цветочного киоска перед входом в вокзал". Каждую субботу я делал здесь пересадку. А сегодня приезжает Анна! Любит ли она меня еще? Судя по письмам, любит. Но письма есть письма. Только вдруг она не приедет? Может испугаться встречи с родителями. Она, кстати, не знает, что я ничего им о ней не рассказал. Черт возьми, а надо было бы! Но теперь уже поздно.
В среду - сокращенный рабочий день, на четверг и пятницу приходится рождество, суббота и воскресенье - выходные. Подумать только - четыре с половиной нерабочих дня! На службу идти только в понедельник. Кстати, надо Анне как-то рассказать о наших с Йоргом делах. Сделаю это после рождества. В следующий раз.
Поезд прибывает на платформу 8а. Еще две минуты, Как отреагируют родители, если я предложу Анне переночевать в моей комнате? Ну наконец-то! Вот и поезд. Вагоны катятся мимо, мимо. Смотрю в окна. Где же Анна?..
Люди выходили из вагонов с чемоданами, коробками, рождественскими подарками. Эх, надо было бы купить букет цветов!
Из дверей вагона мне замахала тонкая девичья рука, Она! Конечно, это Анна!
Перрон был совсем пустой, когда мы пошли к дверям вокзала.