- Конечно, нет. Но если бы не гимназия, быть может, и с тобой случилось бы нечто подобное. Ладно, оставим. Лучше расскажу… - Йорг поставил свой стакан на круглую картонную подставку. - Все началось, если не ошибаюсь, в седьмом классе. Подошла очередь темы о сопротивлении и повиновении в условиях "третьего рейха". Теперь я и не помню, как это точно формулировалось. Поначалу все было понятно. Безработица, приход Гитлера к власти. Но потом начались осложнения, вернее, восторжествовали крайности. Наш очкарик-преподаватель вовсю расхваливал социал-демократов и коммунистов, а всех остальных относил к разряду подлецов, которые шли за Гитлером. Этому молокососу было около тридцати лет. Как-то я набрался храбрости и спросил, на каком основании он делает такие выводы? Он что, лично участвовал в событиях? Оказалось, не участвовал, но так ему в свое время объясняли в школе… Вернувшись домой после уроков, я рассказал обо всем отцу. Естественно, старик очень удавился. "Вот тебе на! - сказал он. - Я не был членом ни социал-демократической, ни коммунистической партии, так что же, я - предатель? Предатель только потому, что состоял в партии национал-социалистов? А разве мало мы сделали справедливого, разумного? Почему вам в школе вдалбливают подобный бред?" Мне пришлось самому решать, кто меня обманывает: отец или учитель? Через год тема в школьной программе повторилась. "Да они в своем уме? - подумалось мне тогда. - Зачем терзать наши души?" Какое-то время я слушал, но потом прервал нашего краснобая и спросил, он что, намерен довести нас до белого каления? Ведь мы знаем и кое-что другое о "третьем рейхе". Учитель вспыхнул как девица, оставил мой вопрос без ответа. А в девятом классе он опять принялся за старое, но в этот раз я потребовал, чтобы он немедленно заткнулся. Тех двух случае? для меня было достаточно, тем более что каждый раз многие наши сограждане характеризовались как преступники, в том числе и мой отец. Этакие живоглоты. У меня с отцом состоялся новый разговор, и я тогда понял, что в школе нас обрабатывали в духе пропаганды союзников и что коммунисты и социал-демократы проталкивали свою версию истории. Тебе никогда до сих пор не приходило это на ум?
- Не знаю, - промямлил я. - А как ты попал во взвод Винтерфельда? До этого, видимо, успел оказать немало услуг подобным людям?
- Видишь ли, мы не испытываем недостатка в информации, - ответил Йорг. - Неужели ты думаешь, что в бундесвер я пришел без наших явок?
- Явки? У кого? И что это за информация? - Я понимал, что Йорг пока рассказал мне далеко не все.
- Ты действительно настолько туп или прикидываешься? Мы называем явками тех людей в бундесвере, которые симпатизируют нам или входят в союз. Впрочем, с какой стати ты меня расспрашиваешь?
- Просто интересно…
- Ах, интересуешься… - Йорг одним глотком допил пиво. - А меня интересует, успею ли я еще на поезд. Будь! - Йорг схватил сумку и исчез.
В мозгу у меня сверлило: зачем им винтовки, которые мы стащили? По словам Йорга, американцы их получат назад, но в другом виде. В другом виде - что это значит?
Но ведь есть такое простое объяснение! Взрывается, предположим, граната, и от ее прежней формы ничего не остается. Неужели эти парни так далеко зашли в своик планах? Не верю… Ведь подобные действия могут привести к жертвам. Нет, нет, на такое они не решатся. Об этом позаботится и Винтерфельд. Лейтенант разумный человек…
Прочь, унылые мысли! Лучше взять еще пива и спокойно прочитать наконец письмо Петры, которое я протаскал в кармане целую вечность.
Дорогой Петер,
я пишу все еще "дорогой Петер", хотя уверена: то, что я тебе изложу, на твой взгляд, не будет соответствовать форме моего обращения. Возможно, у тебя уже после этих первых строк возникли подобные мысли. Не исключено.
Внутренний голос подсказывает мне, что какое-то время мы не должны встречаться. Как долго? Не знаю. По крайней мере, думаю, не менее года. Впрочем, и знакомство наше тоже не продолжается и года. Помнишь февраль, канун великого поста? Ты тогда скорчил до удивления комическую гримасу, когда я спросила, не хотел ли бы ты прогуляться со мной. Но мне не пришлось долго ждать твоей реакции: "А потом, фрейлейн". Ну а сегодня я пишу тебе: то, что было между нами, кончено. Мы были близки только два месяца, потом тебя призвали, и вот почти полгода мы живем "субботней" жизнью. В дни увольнений ты, возбужденный, взвинченный до предела, являешься ко мне, мысли твои не идут дальше постели, а затем отправляешься в пивную. Когда же я противлюсь, ты повторяешь одно и то же: "Кто такой Петер? Гость конца недели. Чего с ним считаться?.." Если бы ты, мой дорогой, умел понять и почувствовать, как я старалась уловить твое настроение! Но ты ничего не замечал.
А сколько раз бывало так, что мне хотелось пойти с тобой к Кристи, когда ты приходил ко мне, и начинался скандал! Отчего ты не понимаешь, что общение с людьми мне тоже необходимо? Правда, на эту тему мы с тобой ни разу не говорили. Мое упущение. Последняя наша встреча подвела меня к выводу: так не может продолжаться. Поэтому я предлагаю тебе, нет, не предлагаю, а просто сообщаю о нашем разрыве. Когда у тебя будет очередное увольнение и если ты захочешь меня видеть после этого письма, мы можем еще раз встретиться.
Но не думай, что я буду ждать тебя. Мне хочется жить своей жизнью, а это не исключает, что я влюблюсь в кого-то вновь. Сейчас, по мужскому скудоумию - прости мне эти грубые слова, - ты подумаешь: она завела нового парня. Это не так. Я хотела бы остаться сама собой, а не просто подлаживаться под чей-либо постельный ритм.
Дорогой Петер, надеюсь, ты понял все. И не пытайся переубедить меня.
Желаю тебе всего хорошего.
Петра.
О господи, еще и это! Все под откос!
В первый момент меня охватило не смятение, нет, я бы даже сказал, страх. Но на смену этому чувству пришла ярость. Пропади ты пропадом со своим Марко или другим, не знаю, как его зовут! И будь счастлива! Обойдусь как-нибудь! Мне не нужны ни Петра, пусть валяется в постели с другими парнями, ни Вилли, который якшается с коммунистами! Но Йорг! Как быть с ним? Он нацист? Нужен ли он мне? Скорее, я нужен им. Так подождите, я всем вам еще покажу!
* * *
Занятый своими мыслями, я сидел верхом на шестиметровой трубе и обрабатывал ее край металлической щеткой, готовя к сварке. Конечно, с большим удовольствием я расчесывал бы волосы Петры. Я водил бы головной щеткой осторожно, нежно. Ты чего, Петра? Я ведь не делаю тебе больно. Это ты причинила мне боль, а не я тебе. Как хотелось бы, чтобы ты хотя бы чуть-чуть меня любила. "Немножко опоздал, - ответила она. - Раньше надо было думать".
В бешенстве я ударил щеткой по трубе. "За что ты меня лупишь, Петер? - спросил Вилли. - Все, что произошло и происходит, ты заслужил". - "Ты не друг, выродок!" "Как ты сказал?" - спросил Вилли. "Да, ты выродок!" - жестко бросил я ему в лицо. "Так, так, старик! Врежь ему, - подначивал меня Йорг, который откуда-то вынырнул. - Вперед, на коммунистов!" "Пошел к черту, ты и сам хорош, хотя бы потому, что затеял всю эту историю с шампанским в корытце!" "А что ты хочешь, у нас свои особые методы". Подожди же, Йорг, ты еще получишь от меня сполна!.. Погруженный в свои безумные мысли, я зачищал для сварки край трубы.
- Когда протрешь трубу насквозь, доложи, Крайес, - прервал мой бред унтер Шонау.
- Что случилось?
- Ничего. Просто ты целую вечность сидишь на трубе и все зачищаешь и зачищаешь. Может быть, решил сделать дырку?..
- Оставь меня в покое!
Я поднялся и толкнул трубу ногой. Она медленно покатилась по крутому откосу к складу, где мои коллеги укладывали трубы в штабеля. Этот прием родился сам собой, хотя подобные действия противоречили инструкциям. По установленному порядку, трубы следовало сносить на руках. Но новый метод был более прогрессивным. Конечно, он имел следствием то, что на трубах появлялись кое-какие дефекты, но нас это мало волновало. В самом деле, за каким чертом зачищать все эти обрезы, складывать в ровные штабеля все эти трубы, если завтра придут новобранцы и начнут, по тем же приказам, разбирать их? Когда подкатилась для зачистки очередная труба, я просто столкнул ее под откос.
Гори все огнем! Нет никакой мочи!
"Смотреть в оба, - приказал Йорг. - Информировать о настроениях в казарме…" О чем, собственно, я должен информировать? О том, как Бонес насаживает соединительные кольца или Майер смазывает золотники? С большим удовольствием я написал бы репортаж о нашем гигантском "матраце" - складывающемся резервуаре для воды. Пятеро солдат прочистили его щетками и промыли, и он лежал под солнечными лучами, подсыхая.
- Смотрите, чтобы в нем ни капли воды не осталось, прежде чем начнете скатывать, - предупредил Шонау. - Иначе вода сразу же протухнет…
Матцерат аккуратно протирал огромные резиновые квадраты и посыпал их тальком. Потом мы впятером принялись закручивать "матрац" в рулон.
Работа была уже наполовину сделана, как вдруг Энкерс из команды технического обслуживания, только что закончивший мыть грузовики, забросил на плечо шланг, и на "матрац", так заботливо нами просушенный, выплеснулось целое ведро воды.
Мы только обменялись взглядами, ни слова не сказали друг другу и продолжали скручивать "матрац", как будто ничего не произошло.
Но донесения по подобным сюжетам тебя, конечно, не интересуют, Йорг? Тогда чего же ты ждешь от меня?
Неделей позже я подучил письмо от Винтерфельда. Не сразу разобрался, что писал именно он, так как адрес на конверте не был указан. Но я догадался.
"По прочтении немедленно уничтожить", - так начиналось письмо вместо обычного обращения. Меня освобождали от обязанностей казарменного корреспондента, рекомендовали сосредоточиться на учебном процессе, чтобы лучше подготовиться к выполнению более ответственных задач. В остальном я должен был ожидать последующих приказов для участия в намечаемых акциях, которые состоятся на следующей неделе.
Приказ я получил через ефрейтора первой роты, когда мы возвращались из пивной. Он сунул мне в руки сложенный листок.
"Пункт сбора в 23.00 в пивной "Тальбрюкке" в Ронсдорфе. Одежда гражданская. По прочтении немедленно уничтожить".
Что они еще придумали? Новую кражу оружия или что-то другое? А если не пойти? Тогда они вытащат меня в следующий раз. Лучше пойти теперь. По крайней мере, буду знать, что они замышляют.
Я пытался внушить себе, что предстоящее ночное предприятие будет совершенно безобидным. Но мне это не удавалось, и поэтому во время занятий на курсах внимание мое отключалось от лекций. Не лучше ли отправиться в полицию и рассказать обо всем, пока дело не приняло более крутого оборота? Но может получиться и так, что во время операции нас не застукают. А по окончании службы в бундесвере я вообще не буду встречаться с этой падалью. Но Йорг! Он же живет по соседству. Значит, и на гражданке продолжится вся эта кутерьма? Проклятие!
Вечером я отправился на встречу. Почему? Возможно, потому, что в послании недвусмысленно говорилось: "Не может быть никаких уважительных причин для неявки". Слушаюсь, господин командир! Слушаюсь, лейтенант Винтерфельд!
* * *
- Собирай игрушки, Петер. Пора накрывать на стол.
- Как, мама, уже?
- Да, почти половина седьмого.
- Но я не хочу есть. И домик не построил.
- Достроишь потом. В половине седьмого все должны быть за столом. Ты же знаешь.
- Я не хочу!
- Что значит "не хочу"? Придет отец, он тебя проучит… "Не хочу"…
Когда пришел отец, я действительно получил две оплеухи, справа и слева.
- За стол! И чтобы я никогда больше о подобном не слышал! Если тебе говорит что-то мать, ты должен неукоснительно повиноваться. Понятно?
- Но я пока не хочу.
- Никаких "но"! За стол! А нет - в постель!
Моя первая попытка продлить время игр за счет сидения за столом закончилась полным крахом. Оплеухи надолго запомнились.
Но я предпринял еще одну попытку. Помнится, сооружал башню из кубиков и не ощущал голода, как и тогда, когда мне попало. Другими словами, не было необходимости садиться за стол. Однако эта попытка закончилась еще более печально, чем первая. Меня выпороли и отправили спать. Выплакавшись, я почувствовал зверский голод, но, естественно, никто и не думал меня кормить.
Тут-то я и решил изменить стратегию: если моим родителям нравится, когда я ем, тогда буду есть. - Мама, есть хочу, так хочу…
- Есть? Но ведь до половины седьмого еще целый час!
- А я так проголодался…
- Потерпи немножко, скоро отец придет из магазина.
- Но я хотел бы сейчас что-нибудь проглотить! - И я не врал, потому что действительно испытывал голод.
- Перестань ныть. Скоро сядем за стол. Клаус придет к половине седьмого.
- Не хочу "скоро"! Дай сейчас!
И я снова получил две оплеухи, на сей раз от матери. Когда же пришел отец, то досталось по затылку и от него. Нет, я решительно, не понимал взрослых. Получалось так: если я не чувствовал голод, то должен был есть, а когда у меня от голода подводило желудок, есть мне не давали.
Что же делать? Долго я размышлял над этой проблемой, и вот в один прекрасный день решение пришло само собой. Едва мать начинала накрывать на стол, я собирал все свои игрушки, усаживался на свое место, поджидал остальных, а с их появлением громко объявлял:
- Я так проголодался!
Чаще всего это не соответствовало действительности. Но отец и мать, я это видел, были довольны.
- Чудесно, Петер, приятного тебе аппетита. Что тебе положить?
Немало было вечеров, когда меня после ужина рвало, поскольку я переедал. Но я утешал себя тем, что такое развитие событий приведет меня в конце концов к желаемому эффекту.
"Что, наш зайчик опять проголодался?" Зайчик! Для них я был зайчиком, который должен делать то, что они хотят. Независимо от моих желаний. В противном случае - порка. И я хорошо усвоил этот их принцип.
Бывали, конечно, и исключения из правила, но в целом этот принцип срабатывал безупречно. Настолько безупречно, что, когда мне исполнилось 15, а затем 16 лет, в половине седьмого я неизменно сидел за столом. Однокашники нередко подсмеивались надо мной и уговаривали:
- Останься. Жареной картошкой и здесь можно перекусить.
- Нет, я должен пойти домой. Но я сразу же вернусь.
* * *
В пивной в Ронсдорфе события развивались стремительно. Группа собралась в полном составе.
- Оставим черномазым наши визитки на память, - злорадствовал Вернер.
Всей группой мы направились в Фовинкель. Около полуночи остановились у длинного деревянного барака.
- Черт возьми, окна не занавешены. Значит, никого нет дома. - В голосе Вернера звучало разочарование.
Винтерфельд до сих пор молчал. Так же молча он подошел к багажнику машины, достал бутылки, запасную канистру.
- Ну-ка, держи! - Он начал наполнять бутылки бензином. - Каждому по бутылке! - приказал Винтерфельд. - Я поджигаю, выбирайте окно и швыряйте в него эту штуковину. Ясно?
Винтерфельд чиркнул своей зажигалкой - и сразу же десять бутылок, наполненных бензином, полетели с зажженными фитилями в окна барака. Один я продолжал держать свою бутылку в руке. Все уставились на меня, а Клаус прорычал:
- Бросай же! Или струсил?
Винтерфельд взглянул на часы, как-то безучастно сказал:
- Через три минуты здесь появится пожарная команда. Хочешь ей помочь?
Но я все еще раздумывал.
- Поглядите-ка на этого подонка! - выпалил Франк. - При первой же боевой проверке спасовал!
И тут я бросил свою бутылку, но придал ей такое направление, что она упала у самой стены.
- Пустой номер, - буркнул Франк.
Не включая фар, мы рванули по той же дороге назад. За спиной поднималось огненное зарево.
- Эх ты, слабак, - подначивал меня Франк. - С десяти метров не можешь попасть в окно.
Винтерфельд при этом улыбнулся.
Когда у пивной я вышел из машины, он сухо бросил:
- Сделаем небольшой перерыв. Учись прилежно, чтобы стать настоящим командиром взвода. Мы сами дадим о себе знать…
Выпив в тот вечер полбутылки водки, я все же не мог уснуть. Перед глазами снова и снова возникали сполохи взрывов, я слышал, как бутылки разбивают оконные стекла, и представлял себе людей, оказавшихся в море огня и мечущихся в поисках выхода. Мне рисовались пожарники, выносящие обгоревшие трупы. Да, я не бросил свою бутылку в окно, но разве это оправдывает меня?
Вот так безобидный солдатский союз, вот так хорошие ребята…
Кого судьба обрекла быть в ту ночь в бараке? Надеюсь, они спаслись. Трудно представить, что там творилось. А может быть, барак был безлюден? Скорее всего. Иначе эти свиньи не осмелились бы бросать свои зажигалки.
Утром по радио передали информацию: двое вьетнамцев погибли в огне в результате поджога общежития в Фовинкеле.
Я подал рапорт о болезни. У меня действительно была повышенная температура. Неделю я провалялся в лазарете. Все и вся опостылели мне. Солдатский союз, Петра, Йорг, Винтерфельд, мои родители, я сам. Я ничего не ел, пил только чай. Больше ничего не хотелось. При воспоминании о летящих бутылках с бензином мое тело начинала бить лихорадка, я пытался представить лица сгоревших, которых никогда не видел. Санработники не знали, что со мной делать, они считали, что у меня нервный шок, и были откровенно рады, когда, провалявшись неделю, я встал и заявил, что хочу вернуться в роту.
- Сапер Крайес!
- Я, господин капитан!
- Ко мне! Быстро!
Я рванул к Радайну, от которого меня отделяли метров тридцать.
- Сапер Крайес по вашему приказанию явился!
- Хорошо. Повторите задание на следующее занятие.
- Слушаюсь! Я беру с собою 200-граммовую шашку тринитротолуола, запал, шнур и спички, выдвигаюсь к объекту и…
- Достаточно. Не надо о том, куда вы выдвигаетесь. Как вы подожжете шнур?
- Ах, шнур… - Внутренне я напрягся. В руках почувствовал дрожь, поскольку мне опять вспомнился барак в Фовинкеле. - Я беру в левую руку большим и указательным пальцем спичку и прикладываю ее к сердцевине шнура. Затем резко провожу головку спички по покрытой серой поверхности коробки, температура вспышки вызывает зажигание черного пороха в шнуре, что приводит затем к взрыву шашки. За это время я занимаю место в укрытии… - Все вызубренное теоретически я, кажется, повторил без единой ошибки.
- Проверим на практике, - сказал капитан. - Начинайте!
Я старался действовать по всем правилам, но руки мои дрожали. Все же удалось осторожно протолкнуть шнур в зажим взрывателя, уложить взрывпакет в подготовленное углубление. С третьей попытки мне удалось поджечь шнур.
Тут-то все и произошло: видимо, от волнения я уронил коробку спичек. Попытался ее поднять, но услышал голос капитана:
- В укрытие!
- Надо забрать коробку, - строптиво ответил я. Рывком высвободился из его рук, удерживавших меня, схватил коробку, бросился за земляной вал и упал на землю. В этот момент раздался оглушительный взрыв.