– Не надо никуда стучать, я здесь уже.
Кряхтя, он встал на затекшие ноги и, спотыкаясь и покачиваясь, проковылял к столу.
– Я к вам пришел навеки поселиться. Ничего не помню. Выпить есть?
– Поздняк метаться. Так. Вот тебе бабки – иди в магАзин. Купи пару пузырей и закусить чего-нибудь попроще. Ноут сначала принеси, – крикнул Санька ему вслед.
– Я не буду. Надо хотя бы пару билетов выучить, вдруг повезет, – отворачиваясь к стенке, промямлил я. – Вздремну только немного, а то голова чугунная.
– Повезет, брат. Обязательно повезет. Не волнуйся, все организую в лучшем виде. И учить ничего не придется.
Санька еще что-то говорил, но его слова сливались в монотонное бессмысленное тарахтение. Сонный взгляд, осторожно ступая, прошелся по рваным обоям, перевалил через оторванный клок и запутался в латинице: Ich bin krank gevesen. Стандартная фраза, которую я выдавал каждый раз на занятиях по немецкому после прогулов. Ich bin krank gevesen, ich bin krank gevesen, ich…
2
– Тяните билет, – преподаватель кивнул на стол. – Зря вы лекции прогуливали, иначе давно бы уже сдали предмет.
– Ich bin krank gevesen, mein her, – пролепетал, оправдываясь, пересохший язык. – Очень долго, krank.. bin… ich… her.
– Ладно, ладно. Сейчас не немецкий, а русская литература. Тяните, – повторил Сковородин и, хитро прищурясь за стеклами очков, улыбнулся, обнажив два передних длиннющих зуба.
"Как у Белого", – подумалось и сразу же забылось.
Рука скользнула по льду стола к выстроенным ровными рядами бумажкам и остановились в раздумье: какой? Темень влезла в зрачки, подстрекая фортуну к слепому вмешательству. Пальцы ткнулись во что-то мягкое и дернулись к распахнувшимся в испуге глазам. Предо мной, тараща черные бусины, висел хомяк, схваченный за шкирку.
– Ну, – нетерпеливо рявкнул преподаватель, и его улыбка, скатившись в угол лица, сползла на грязный паркет. – Какой билет? – растекаясь лужей среди бутылок и окурков, вопросила она.
Я растерянно перевернул зверька, и тот вмиг обернулся игральной картой. На атласной поверхности проступило изображение мадонны с ребенком.
– Тройка. В смысле третий билет. Пиковый. "Пиковая дама" Пушкина, – сообразил я.
– Отвечайте! – усмехнулся с пола преподаватель, испаряясь и возникая где-то совсем близко и одновременно невероятно далеко.
– Когда Пушкин был совсем маленький, с курчавой головой, то тоже бегал в валенках по гулкой мостовой. Идет направо – песнь заводит, налево – сказку говорит. И говорит Герману графиня: "Где же кружка, выпьем, милая подружка, сразу станет веселей". Хотя на фоне самодержавия развитого коммунизма это высказывание казалось не совсем оправданно точным, но декабристы, будучи разбуженными в студеную зимнюю пору последователем поэта поэтом Некрасовым, восприняли его как призыв к свержению вышеупомянутого источника. "Пиковая дама" есть образчик высшей поэзии, посвященной "косому ангелу" Гончаровой, по выражению самого Пушкина в семейном кругу, написанной в добровольной ссылке в Болдино. Из чего можно сделать смелый вывод о сюжетном сходстве Маши Троекуровой с солнцем русской поэзии, где "История пугачевского бунта" тесно переплетается с фабулой старых устоев традиционных дворянских обществ. В частности, таких, как "Зеленая лампа" в Арзамасе, хотя и отнюдь не отрицая обратного…
"Что за белиберда?!" – хотел я остановиться, но недомысли, облачаясь в одеяния слов, сами собой вылетали и парили по аудитории, подозрительно похожей на комнату в общаге.
– Хорошо. Достаточно, – откуда-то сверху ощутился кивок профессора. – Следующий вопрос: "Ты будешь?"
– Буду. А что?
– Тогда давай, вставай.
Аудитория скомкала контуры, потрясла, перетасовала, как колоду карт, расправляя их в "двушку". Очертания обрели четкость, втискивая себя в прежнюю обстановку.
– Вставай давай, а то водка нагреется!
Санька с Юриком восседали за столом, уткнувшись в монитор. Не удосужившись прибраться, они сдвинули объедки в сторону, освободив место для ноутбука, выпивки и закуски. Трапеза состояла из пакета чипсов и бутылки водки. Надо предполагать, не единственной, зная нашу всеобщую страсть к истреблению символических пресмыкающихся. Логово частично переехавшего в граненый террариум змия было ополовинено. Жидкость в стакане чуть подрагивала от резких ударов по клавишам, пугавших и без того очумевшего Белого. Притаившись за пустой консервной банкой, он, вздрагивая, невидяще вглядывался в пространство.
– Вот эта вроде ничего.
– Перестань! Корова коровой – сиськи до пола! Ведро подставляй и дергай. Надо, чтобы в ладонь умещалась… Проснулся? – Санькина голова приподнялась над монитором. – А мы тут тебе подругу жизни отыскали. Иди сюда, зацени.
Стул подо мной скрипнул и, покачнувшись, стал заваливаться набок. Все время забываю, что у него полножки нет. Отломали по пьяни. Хотели сделать из трубки то ли пугач, то ли воздушку. Наутро не могли вспомнить, кому такая мысль нежданно нагрянула. Вроде, Саньке. Он и орудовал ножовкой, скорее всего, потому как фраза в голове засела: "Пилите, Шура, пилите". Или от Ильфа с Петровым перекочевала…
– Ну, как, – Санька повернул ко мне монитор. – Ничего вроде.
Экран высветил пиксельный портрет миловидной барышни.
– Ничего так. Симпатичная.
– Слухай, что она пишет. "Здравствуйте! Меня зовут Анастасия. 23 года, рост 165, вес 55; волосы темно-каштановые, стрижка каре, глаза темно-карие. Неглупая, обаятельная, простая в общении, отзывчивая, люблю готовить. Воспитываю сына Артема – 3,5 годика. Ж/п обеспечена. Ищу мужа и отца для сына. Познакомлюсь только для серьезных отношений с добрым, порядочным, неконфликтным, трудолюбивым и адекватным мужчиной 25–30 лет. Желательно без вредных привычек.
P.S. Озабоченным сперматоксикозом срочную помощь не оказываю. Страсти к спонсорам с большими кошельками, гастарбайтерам и лицам из млс не питаю". Ну, что скажешь?
– Сказал бы я тебе, да воспитание не позволяет…
– Что так? Не понравилась?
– Дело не в этом. Не люблю я всяких таких заморочек: обманывать, притворяться, врать… Воротит от всего этого до блевоты.
– Это тебя с перепоя воротит, – обиделся Санька. – Я, понимаешь, за него радею, не сплю, думу думаю – как другу помочь, а он: "Воротит меня". Мол, я весь такой правильный – куда деваться. Не хочешь – как хочешь. Иди в академ тогда, год – псу под хвост…
Беседа, неловко споткнувшись, растянулась молчанием. Недовольство, воспользовавшись моментом, не спеша достала из сундука маски и деловито напялила на лица. Морщины, стянув брови, понурили блуждающие взгляды. Детвора звуков, словно пристыженная за шумливость, притихла и перебралась подальше, боясь побескоить. Шорох Белого, грызущего корку, легкое поцокование клавиш, слись с выдохами табачного дыма.
Юрик поглядывал на нас из-за треснутых затемненых очков.
– Интересно, а у нее большая ж/п? Или так себе, – как бы разговаривая сам с собой, произнес вдруг он.
Маски сорвало перекрестными отчаянно веселыми взглядами. Хохот вырвался наружу.
Юрик сначала не понял, что он выдал, но когда до него дошло, то вторил тоненьким хихиханьем. В этом весь Юрик. Молчит-молчит, слова из него не вытащишь, а потом скажет, как в лужу… Никак не могу понять, он действительно не понимает, что говорит, или умело притворяется.
– За дружбу, – поднял стакан Санька, когда мы отсмеялись. – И за ж/п большие и маленькие. Пусть они будут только прекрасной частью у прекрасного же пола, а не синонимом сами знаете чего… В общем, вы поняли. Ну, вздрогнули.
– Вздрогнули!
Оглушенный звоном, алкоголь, подгоняемый спазмами, улизнул в недра мамоны. Чипсы захрустели в трескучем пакете, пачкая пальцы соленой пыльцой. Щелкнувшая зажигалка сделала круг, и носы дешевых сигарет заалели, высвобождая сизые штопоры дыма.
– Музыку что ли включить?
Проглоченный CD-RОМом диск зашелестел и заматерился песнями "Ленинграда". Настроение улучшилось.
– Все. Давай еще по одной, – предложил я. – И пойду чего-нибудь поучу. Юрик, я у тебя посижу, чтоб никто мне не мешал?
Тот кивнул головой.
– Иди, – согласился Санька. – А мы тут посидим, музычку послушаем, выпьем…
Он полез в пакет, присуседившийся у ног, и вытащил оттуда еще одну бутылку.
– Иди.
– Санька! Ты же знаешь, что мне учить надо!
– А я тебе разве мешаю. Иди-иди, учи, студент.
Приятель, ухмыляясь, уставился на меня.
Эх, дать бы сейчас по этой наглой, самодовольной морде! Все настроение испортил. Мне вкалывать, как папе Карло, надо, а он… Хотя что толку сейчас учить. Может, завтра? С утра пораньше встану – и за лекции. Успею еще. Время есть. Целых три, нет, уже два дня.
– Блин, давно бы сдал, если бы не этот Сковорода. Вроде, все ему ответил, так нет же: "Идите получше подготовьтесь". Специально меня валит, сука. А не сдам – сами знаете…
– Так давай. Чего время тянешь? Раньше сядешь, раньше выйдешь. А мы пока жахнем, может, в гости к девчонкам сходим, стихи почитаем, то се… Да, Юрик? Будут тебя спрашивать, скажем: "Учит, не покладая сил…логизмов. Так что на него сегодня не рассчитывайте"… или есть другой вариант, – продолжил он, помолчав. – План Б. Знакомишься, берешь девицу в охапку, и "трояк" в кармане, то бишь, в зачетке. Как тебе такой расклад?
"Да, вроде бы, нормальный такой план, – подумалось мне. – Очень даже ничего. Прост, как все гениальное.
– Ладно, согласен. Чего делать надо.
– Давно бы так, – оживился Санька. – Я плохого не посоветую. Значит, так. Я уже обо всем договорился. Завтра в 11.00 встречаешься с этой, как ее?
– Анастасией, – подсказал Юрик.
– Да…Настей, у фонтана. Будет она с ребенком. В общем, бабе – цветы, детям, то бишь, дитю – мороженое. Поболтаешь о том, о сем, голову вскружишь, ну и тому подобное. Главное, уговорить ее послезавтра на экзамен заявиться. И не забудь морду похмельную побрить, помыть, зубы почистить, прикид соответствующий. Понял?
– Понял, а как? Вдруг не захочет.
– Подробная инструкция в процессе пития. Наливай! Значит, слушай…
3
Инструкция. Какая? Какая, какое, какую…Инструкцию по хую! Вспомнить бы еще эту инструкцию! В памяти мельком отложилось только, как Санька мне что-то такое-эдакое втолковывает, пьяные морды, орущий комп и комната в клубах табачного дыма. Но что конкретно мне втирал Санька? Нет, бесполезно! Не вспомню. Беда, хоть на диктофон записывай! Был бы он еще… Был, да сплыл. На День рождения мне друганы подарили, да потом вместе его и пропили: водки не хватило. Еще и спать хочется. Ни свет ни заря Санька разбудил и погнал в Божий вид себя, то есть меня, приводить. Даже похмелиться не дал, сволочь. Иди, мол, к прекрасной даме, принц датский, охмуряй Офелию. И на хрена я его послушался. Спал бы сейчас, спал, понеживался в кровати. А так сижу, как придурок, с опухшим фейсом на скамейке, жду Айседору Дункан, мать ее! Может, ну ее в пень, пойду отсюда, пока она не заявилась. Скажу, что не пришла. Неее. Санька все равно узнает, житья потом не даст. Фонтан еще этот, зараза! И так сушняк, да он еще журчит, дразнит. Хотя чего я, собственно говоря, злюсь. Все не так уж и плохо, если посмотреть на мир философски. Взять, к примеру, тот же фонтан…
Призрачная вуаль, сотканная из мельчайших сверкающих и переливающихся пылинок, чуть подрагивая, парила над землей, ослепляя и завораживая. Таинственные очертания, скрытые эфирной завесой, будоражили воображение и порождали желание проникнуть взглядом внутрь невесомого шатра, чтобы убедиться в собственных догадках. Так многолюдная толпа сквозь наброшенную струящуюся фату тщится рассмотреть облик невесты, гадая, насколько она красива. И каждому зеваке чудится и мерещится что-то свое: кому изъяны, а кому достоинства. Загадочность тем и хороша, что не только скрывает, но и, подобно зеркалу, открывает и отражает, пусть и не в полной мере, сущность человеческую, его натуру. Но сдерни дымчатый полог, и будь объект хоть трижды прекрасен, но взгляд, если и задержится, то вскоре скользнет дальше, устремясь в поисках неведомого. И пусть оно позднее, лишенное блестящей обертки, окажется гораздо неказистей и непривлекательнее, но вниманием обязательно завладеет.
Фонтан без шарма водных струй являл собой три чаши, нанизанные друг над другом на резной стержень. Поздней осенью и зимой они высохшим скелетом белели на фоне почерневших, растерявших последние листья деревьев, нагоняя уныние и оторопь. Прохожие, хмурясь и ежась, отворачивались, ускоряя шаг. Им не хотелось избавляться от засевшего в памяти летнего наваждения праздника.
Сейчас еще ранняя осень, и фонтан по-прежнему весело и задорно журчит, но в искрометный смех, нет-нет, да и вплетаются грустные, падающие пожелтевшими листьями, нотки. Попрошайничающие воробьи и голуби останавливаются и словно удивляются новым странным оттенкам. Старики, застывшие на скамейках, чутко улавливают преддверие неизбежной смены настроения, и легкая печаль касается их задумчивых лиц. Молодежи все нипочем: резвится, гогочет, куражится. Осень для нее явится с ворохом прожитых лет.
Захотелось курить. Рука, нащупывая сигареты, прошлась по нагрудным карманам джинсовки, ткнулась во внутренний и… Мать твою! Тело рвануло вверх и, не найдя точки опоры, плюхнулось обратно на скамейку. Так. Спокойствие, только спокойствие, как завещал великий Карсон. Может, это просто глюки? Наслышан о них от умудренных опытом алкашей. Надо глубоко вздохнуть и повторить попытку. Нет, не показалось. Сигаретная пачка, утратив жесткость, обросла пухом и зашевелилась. Будь, что будет. Пятерня, сграбастав курево, выволокла его наружу. Белый, ты как сюда попал?! Как тебя угораздило?! А-а-а, ну да…Видимо, залез в валявшуюся на кровати куртку и уснул. Вот ты меня напугал! Чуть кондрашка не хватила! Разве можно так издеваться над больными людьми?
Хомяк, сидя на ладони, таращился сквозь меня своими черными глазенками и недовольно подергивался от поглаживаний.
– Не укусит? – вопросил голос сверху.
– Нет, что вы! Они не кусаются. Только иногда, когда больно делаешь. А так спокойные, спокойные, как… – я поднял голову, – как… здрасьте.
Миниатюрная брюнетка насмешливо поглядывала, держа за руку карапуза.
– Давайте знакомиться. Я Настя. Это Артем. И давай сразу на "ты". Терпеть не могу, когда мне "выкают". Сразу начинаю чувствовать себя старухой.
– С-с-сергей, – попытался я приподняться, но оперся на лежащий на скамье букет роз и, наткнувшись на шипы, чуть не заорал матом. – Б-бллл-берите, это вам. А тебе Артем – мороженое. Держи.
Мальчик стоял, не двигаясь, и смотрел, как будто не видя меня.
– Спасибо, – Настя приняла угощение. – Мы присядем?
Она, не дожидаясь разрешения, присела на скамейку и усадила ребенка себе на колени.
– Можно погладить?
– Да, конечно, – спохватился я. – Это Белый. Белый, познакомься. Это Настя и Артем.
Женщина бережно взяла сына за пальчик и провела им по мордочке хомяка. На лице Артема мелькнуло удивление, и уголки губ поползли вверх.
– Пушистик. Теплый и живой, – вымолвил он впервые за встречу.
– Держите, – передал я им зверька. – Только осторожно, а то может случиться хомячья неожиданность.
Белый перекочевал к новым знакомым и вскоре, словно великая драгоценность, оказался бережно прижатым к груди Артема. Странный мальчонка какой-то. Малоразговорчивый. Дети в его возрасте лопочут что ни попадя. Хотя, наверное, просто стесняется. Смотрит все время задумчиво куда-то вдаль черными как ночь глазенками. И постоянно принюхивается. Перегаром что ли от меня тащит? Неудивительно…
Беседа с потенциальной женой потихоньку развивалась по законам жанра знакомства. Особенно после того, как я, извинившись, отлучился на пару минут и, завернув за угол, сломя голову домчался до ближайшей забегаловки. Выпитый залпом стакан водки развязал язык и пробудил опохмеленные таланты. Дар красноречия, вступив в нерушимый союз с мимикой и жестикуляцией, произвели должное впечатление на Настю. Она посмеивалась над байками о буднях студенческой жизни, искренне интересовалась изучаемыми дисциплинами и удивлялась случаям из моей работы внештатником. Удалось-таки мне понравиться дев… женщине. Я могу быть довольно милым, когда захочу.
Приятную болтовню прервало заунывное урчание в моем пустом, измученном спиртным, желудке. Закусить, как следует, толком времени не было.
– А пойдемте в кафе, – предложил я, рассмеявшись, чтобы скрасить неловкость. – Пообедаем, а потом в кино.
– Нет, нет, – отвернулась в сторону Настя. – Мы, пожалуй, пойдем. Нам спать пора. Тема, отдай дяде хомячка.
Мальчик, прижимая Белого, не шевелился, словно не слыша матери.
– Нет, – произнес он, наконец. – Не хочу.
– Ну, Тема, не упрямься. Будь хорошим мальчиком.
Но тот не двигался, все так же смотря куда-то вдаль.
– Нет.
– А знаешь, – обратилась ко мне Настя, – пойдем к нам домой. Мы тут недалеко живем. Поедим вместе. Я Тему уложу, а потом чаю попьем… Или чего покрепче.
Все-таки учуяла. Не помогла жвачка. Да и как она поможет отбить амбре, когда столько дней не просыхали.
Поскольку с Белым Темка ни за что не захотел расставаться, то мать взяла его на руки. Я поплелся чуть сзади, рассматривая точеную фигурку. Ничего так себе. Ножки из-под короткой юбчонки вообще класс и грудь, насколько успел заметить, очень даже вполне, в моем вкусе. "Интересно, а у нее большая ж/п", вспомнились слова Юрика, и я фыркнул.
– Не отставай, – обернулась Настя и лукаво усмехнулась, перехватив мой поспешно взметнувшийся взгляд.
Серая тропинка замелькала кинокадрами выщербленной исшарканной брусчатки. Старые липы, словно умудренные критики, склонясь, внимательно всматривались в документальную хронику, выискивая огрехи и несоответствия действительности. Находя, в волнении взмахивали ветвями, шумели, роняя веские замечания пожухлыми листами, и радовались, указывая на удачные моменты солнечными пятнами. Что виделось им в однообразном фильме иссеченного камня? Может быть, люди, прошагавшие, не оставившие после себя следа, или купающиеся в мутных лужицах воркующие голуби, дерущиеся за хлебные крошки воробьи. Или травинка, пробивающаяся назло всем и всему сквозь стыки плитки? А может…Мысль оборвалась вместе с дорожкой, уткнувшейся в проезжую часть. Машина притормозила, пропуская нас. Путь продолжился асфальтом, жавшимся к стенам зданий.
"После серых всегда приходят черные", – пришло некстати на ум. Глянулось направо, на замызганный рынок, где располагалась знакомая забегаловка. Зайти бы! Но дальше, дальше, дальше…
– Вот мы и пришли, – остановилась Настя у массивной двери дореволюционного здания.
Много раз проходил я мимо него, но никогда не бывал внутри, поэтому несколько удивился, попав в большой проходной подъезд.
Вверх по старой широкой лестнице с литыми перилами – и на месте.
– Подержи Темку, – передала Настя сына, забирая у меня цветы и пакет с мороженым.
Мальчишка доверчиво прижался к свежевыбритой щеке.
– Па…