– А за что их любить? – он удивленно поднимает брови. – Они же свиньи!
– Хорошее, – смеюсь, – объяснение. Ну, да и хрен с ним, давай лучше выпьем…
– Давай! – радуется он, и я учу его чокаться и говорить "на здоровье"…
…Через некоторое время мы понимаем, что уже скоро вечер, а мы все еще не набрались – и немедленно заказываем вторую бутылку граппы. Разговор медленно соскальзывает на темы вполне философские.
– Слушай, а какого черта ты делаешь в Риме перед католическим Рождеством? – интересуется он, проглатывая очередную рюмку светло-коричневой выдержанной граппы и задумчиво наблюдая за стайкой итальянских ребятишек, чинно и радостно желающих всем окружающим "Buon Natale" – Вы же там, в России, вроде как ортодоксы, и каникулы у вас уже после Нового Года?
– Ну, – вздыхаю, – вы, насколько я знаю, – тоже не "паписты". А в Риме я, извини, по совершенно другим причинам, ни с Рождеством, ни с церковью вообще никоим образом не связанным…
– Во завернул! – восхищается. – Сразу видно человека с университетским образованием. Только почему в этом вашем университете так плохо английский язык преподавали, – просто ума не приложу… А что за причины-то? Если, разумеется, не секрет…
– Некоторые вон и русского-то не знают, – ворчу. – А между прочим, – тоже великий язык. Ничуть не хуже вашего. Да и секрета тут нет никакого. С женой поругался, боюсь, что – до развода. Вот и прилетел. Один…
– Неприятная хрень, – соглашается, – что уж тут говорить. Семья – это святое. В первый раз так?
– Да какой там! – машу рукой. – Каждые три месяца расходимся. И так уже – двенадцать лет без малого. Но в этот раз, кажется, немного переборщили…
– Ну, тогда забей, – говорит авторитетно. – Сейчас нажремся как следует, завтра попьем пива в пабе, а к вечеру опять нажремся. И через несколько дней все само собой образуется. Либо разведетесь, и никто из вас не будет об этом жалеть, либо ваш союз по прежнему будет самым крепким по обе стороны Ла-Манша. Я такие пары знаю, вечно грызутся, как не поделившие кость собаки на миллуокской помойке. И – так и живут до старости. Причем – в любви и согласии. Да чего там говорить, – у нас с Марией у самих уже скоро пятнадцать лет такая история…
– А у тебя тоже жену Марией зовут? – удивляюсь. – Ну, за это стоит выпить!
Что мы немедленно и сделали.
Потом чуть-чуть помолчали задумчиво.
Я даже закурил.
– Слушай, а ты свою стерву очень любишь? – спрашивает.
– Угу, – вздыхаю в ответ. – Она год назад от меня уходила, тут-то я это и понял. После двенадцати лет совместной жизни.
Он разливает по рюмкам очередную порцию граппы и задумчиво крутит пальцем у виска:
– Тебе действительно понадобилось двенадцать лет, чтобы понять, что любишь собственную жену?
– Ну, – усмехаюсь, – вначале-то я знал, что ее люблю. Года эдак три-четыре. А потом как-то забыл. И, чтобы вспомнить, мне потребовалось, чтобы она от меня ушла. Еле потом вернул, кстати…
– Вы русские, – говорит, – по-моему, вообще все сумасшедшие. Конченые психи. Я это понял, когда ваши книжки читать начал. То у вас один писатель босиком из имения сваливает правду искать на старости лет, то другой бабок по притонам топором по башке мочит. Третий – так вообще по малолеткам специализировался. А эти-то – лучшие, что уж про остальных говорить…
– Да уж, – хмыкаю, – фактологически ты, конечно, не совсем прав, но суть, в принципе, ухватил верно. Давай-ка еще по одной накатим. На здоровье.
– Na zdorovie, – откликается. Выпили.
Потом еще выпили.
А потом вторая бутылка закончилась, и мы пошли искать новое заведение.
Оно, правда, сволочь такая, нашлось только после того, как мы уединились в какой-то грязноватой подворотне и выкурили любовно забитый мной небольшой косячок.
Совсем небольшой, я все понимаю.
Но нам – хватило.
В новом заведении граппу заказывал уже он…
– Слушай, – спрашивает после второй-третьей рюмки, – а ты футбол любишь?
– Конечно, люблю.. Я вообще, кроме собственной жены, люблю только своих друзей, футбол и рыбалку. А все остальное – может идти в жопу…
– Согласен, – радуется. – Я тоже насчет рыбалки начинаю задумываться. Старею, что ли? А вот скажи: а страну свою ты любишь?
Я на некоторое время замолкаю.
Ничего себе вопросики.
Ща как начнет вербовать…
– Люблю, – выдыхаю, наконец, более или менее честно. – Только как-то без особой взаимности…
– Вот и у меня, – кивает в ответ Нат, – почти такая же история…
– Да если б только у вас одних, – неожиданно вздыхает за нашим столиком кто-то третий.
Я, немного удивленно, поворачиваюсь.
Валерка.
Один из самых приятных моих товарищей.
Нет, не из ближнего круга, но из числа тех, кому при расставании всегда задаешь один и тот же вопрос: и какого ж хрена мы так редко встречаемся?
И он в ответ тоже недоуменно жмет плечами...
– Здорово, – говорю, – старый. А ты какая галлюцинация – алкогольная или, извини, марихуанная?
Он в ответ долго и задумчиво чешет в затылке...
Непростой вопрос, видимо…
– Скорее всего, – наконец выдавливает, – все-таки кокаиновая. Кстати, если хотите, – можно разнюхаться, у меня есть, и до хера…
– За предложение, спасибо. Но ты все-таки гонишь, от порошка глюков не бывает.
– Согласен, – вступает в беседу Нат. – У кокса совершенно другое и, на мой субъективный взгляд, куда более правильное воздействие. Но разнюхиваться, твой друг прав, – пора. И давно пора. А то я отключусь прямо на этом стуле…
– Ага, – говорит Валерка, – тогда я пойду в сортир, дорожки раскатаю. Подходите минуты через четыре…
И уходит, слегка пошатываясь.
– Это кто? – кивает ему вслед Нат. – Твой друг?
– Друг, – киваю в ответ, – очень хороший и очень надежный…
Нат вздыхает и снова разливает по рюмкам граппу:
– Ну, за то, что у нас есть друзья…
– За друзей, – выдыхаю в ответ, проглатывая огненную жидкость.
Секунду-другую молчим, следя за тем, как огненный шарик прокатывается по пищеводу. Потом он опять спрашивает:
– Вы договаривались с ним здесь встретиться?
– Нет, – усмехаюсь. – Я даже не знал, что он в Риме. Просто у нас, у русских, так заведено – переться на край света, чтобы встретиться с тем, с кем почему-то ни хрена не получается встретиться у себя дома. Хотя ты его любишь, и тебе без него скучно…
– Я же говорил, что вы, русские, конченые психи, – хохочет он в ответ, и мы выдвигаемся в сторону сортира…
Потом мы снова садимся за уличный столик, и граппу заказывает уже Валерка. Он же учит Ната пить не только "na zdorovie", но и "za vstrechu". Второе у британца получается хуже, но мы с Валеркой – люди терпеливые...
А в городе тем временем уже совсем темнеет. Над ресторанчиками и магазинчиками уже вовсю горит рождественская иллюминация.
– Слушайте, парни, – наконец говорит Нат, – а не поехать ли нам к девчонкам? Я тут вчера познакомился с двумя обалденными девицами из Чарльтона, они сюда три месяца назад приехали, пытаются устроиться работать моделями…
У меня непроизвольно поднимаются вверх обе брови.
Машка в таких случаях говорит "сделать сову".
– Англичанки из Чарльтона? Ищут работу моделей? В Риме?! И ты еще говоришь, что русские – сумасшедшие…
– Ну, – смущается, – у нас тоже иногда… случается…
Я закуриваю сигарету и внимательно смотрю, как официант пытается разжечь над дальним столиком уличный газовый обогреватель. У него что-то не получается, и мне кажется, что я угадываю в мелодичной итальянской речи кондовое громыхание родного русского мата.
В сущности, думаю, – мы все одинаковые.
Вне зависимости от среды обитания.
Хотя – нет, наверное, не все…
– Так мы идем к девчонкам? – беспокоится Нат. – Или нет? Там, кстати, и порошок понюхать можно в нормальных человеческих условиях, а не в засраном итальянском сортире…
– Да идем, идем, – машет рукой Валерка, – сейчас только жена подойдет, я уже ей эсэмэску кинул, чтоб прекращала шопингом заниматься и подруливала…
Натаниэл сглатывает.
– С женой? – переспрашивает. – К моделям?!
– Ну, – отвечает Валерка, – а чего тут такого особенного?
Я хмыкаю.
Для Валерки – действительно, ничего особенного.
Он добрый.
Я почти ничего не понимаю из того ужасного кокни, на котором ругается Нат.
Но звучит – красиво…
…Я пришел в себя от настойчивого телефонного дребезжания на туалетном столике. Пока хлопал глазами, пока тер их, мучительно пытаясь сообразить, где нахожусь, – телефон замолчал.
Но я уже, к сожалению, проснулся…
Спал я, кстати, сидя на унитазе. Точнее, – на его крышке, полностью одетый и даже не со спущенными штанами. Судя по разместившемуся рядом с раковиной лосьону после бритья, который я вчера-таки озаботился купить в "дьюти фри", унитаз располагался в сортире моего девяносто четвертого номера в гостинице "Паче Эльвеция" на улице Четвертого ноября, в городе-герое Риме.
Уже кое-что.
Я поплескал в лицо холодной водой, вытерся полотенцем и выглянул в спальню. На заправленной кровати храпели также полностью одетые Нат с Валеркой.
Валетиком.
У Ната, судя по всему, даже кроссовки снять сил толком не хватило, поэтому одна валялась на полу, а вторая кокетливо свисала с кончиков пальцев здоровенной такой ступни сорок-хрен-знает-какого размера.
Н-да уж…
Я похлопал себя по карманам, извлек пачку сигарет и попытался прикурить.
Пальцы ощутимо подрагивали…
…В этот момент снова зазвонил телефон. Я заперся в сортире и посмотрел на монитор. На мониторе определился Леха.
Мой заместитель.
И – партнер.
Хотя – какой он, на фиг, заместитель?
Он уже давно, по сути, генеральный директор.
А я – так…
Раздолбай.
Вздохнул, нажал на кнопку приема.
– Здорово, – говорю, – старый…
– Привет, – отвечает, – я тебя не разбудил?
Я смотрю на часы.
Машкин подарок на один из прошлых дней рождения…
Четыре часа.
Дня, разумеется…
По Москве, не удосужился я часы перевести. Я их вообще не люблю переводить, проще пару часов отнять.
Или – прибавить.
Значит, у нас тут два.
– Да нет, – отвечаю.
– Ну и хорошо, – радуется, – а то ты вчера в такую зюзю трубку поднимал…
– Что было, то было, – соглашаюсь. – Я, если честно, даже твоего вчерашнего звонка ни фига не помню…
– Да и ладно, – ржет, – с кем не бывает. Слушай, я тут на завтра на двенадцать совещание наметил, по оптимизации расходов по экаунт-группе, очень нужно, чтобы ты поприсутствовал. Поддержал, так сказать, авторитетом. Или – лучше на вторник перенести?
– Лучше, – вздыхаю, – переноси. А то я за сегодня вряд ли до Москвы добраться смогу. Тут не Питер, каждые два часа самолеты не летают…
– А-а-а… А ты, собственно, где? – интересуется.
Эдак осторожненько.
– В Риме, – докладываю. – Сплю на унитазе своего номера в гостинице. Потому как на моей кровати дрыхнут в говно пьяные Валерка с каким-то англичанином. Мы с ним вчера познакомились, вроде неплохой парень…
– Па-а-анятно, – тянет Леха. – Опять, что ли с Машкой поругался?
– Угу, – мычу в ответ виновато.
– Н-да, – хмыкает. – А Валерка-то там откуда? И он что, тоже один?
– Да нет, – шевелю губами, – он с Инкой. Только мы ее вчера у каких-то английских блядей забыли…
Леха вздыхает.
– Как же ты меня достал, – говорит, – со всеми своими метаниями и рефлексиями тонкой интеллигентской души. Давай мирись с женой и чтобы во вторник как штык был на работе. А то у тебя в среду командировка, ты там не забыл еще?
– Да помню, – вздыхаю. – Хотя, если честно, уже как-то смутно. А насчет "мирись" – я-то "за". А вот Машка – бог ее знает…
– А ты спроси, – хмыкает Леха и отключается.
Я задумчиво повертел мобильник в руках и как-то нерешительно нажал нужные и такие до боли знакомые кнопки.
– Привет.
– Привет. Ну, ты там как, проспался?
– Да можно сказать и так, – вздыхаю. – А я что, тебе вчера тоже звонил?
– Да нет, – хмыкает, – бог миловал. Хоть за это спасибо. Домой-то когда собираешься?
Я достаю сигарету, прикуриваю дрожащими с похмелья и от напряжения пальцами.
– А что, – спрашиваю настороженно, – развод отменяется?
– Да какой уж тут "развод", – вздыхает. – Ты – мой крест. И нести мне тебя, судя по всему, пожизненно…
– Ну, – веселею, – тогда завтра обязательно прилечу. Даже если билетов не будет…
– Прилечу? – удивляется. – А ты где, собственно?
Я затыкаюсь.
Потом вздыхаю и признаюсь:
– Я, Маш, в Риме. В нашей с тобой любимой "Паче Эльвеции".
– Ну, ни фига себе! – тянет. – Видать, я с тобой и вправду чересчур жестко поговорила. А не врешь?
– Могу даже перекреститься. Хотя ты по телефону все равно не увидишь…
– Ну, – хмыкает, – раз уж тебя туда черт занес, сходи в ювелирный на виа дель Корсо. Ксюха там неделю назад была с женихом со своим, говорит, там медальоны появились, серебряные, типа солдатских. Подберешь цепочку подходящую, потом в Москве выгравируешь мои имя и фамилию. И группу крови с резус-фактором, сейчас это модно. Помнишь еще, какая у меня группа крови, или мне на бумажке написать? Будет мне хоть подарок на Новый год, какой давно хотела. И сфотографируйся обязательно! А то – не поверю, что в Риме был…
– Хорошо, – смеюсь в ответ, – сфотографируюсь. Прямо сейчас пойду "мыльницу" какую-нибудь куплю и сфотографируюсь…
…"Мыльницу" покупать не пришлось, у Валерки была с собой отличная новая цифровая камера. Мы попросили какого-то восторженного японца сфотографировать нас прямо у выхода из отеля и пошли похмеляться в сторону фонтана Треви. Фотография получилась очень забавной: я, с задумчиво-похмельным лицом, Валерка, делающий мне незаметно глумливые рожки, и Нат, увлеченно высунувший язык прямо в объектив.
Вот только с задним планом мы что-то не сообразили, и разобрать, Рим ли у нас за спинами или какой другой среднестатистический европейский город, – понять, практически, невозможно.
И это – очень грустно, господа.
Нет, я-то знаю, что это именно Рим.
И Машка вывеску гостиничную признала, так что – даже оправдываться не пришлось.
Но все равно почему-то грустно.
Я даже иногда думаю, что это оттого, что наша жизнь – такая короткая и совершенно бестолковая.
А других объяснений этому у меня просто нет.
Вот такая вот смешная история…
Предзимье
Ненавижу, когда женщины плачут.
Особенно красивые.
Нет, некрасивых тоже, в принципе, жалко.
Но уже почему-то – не так.
Может быть потому, что мало кто из красивых женщин умеет красиво плакать. А вот некоторых дурнушек слезы как-то даже просветляют…
…Пока я до паба от машины добежал – чуть ли не насквозь промок. А бежать-то всего – метров сорок от стоянки.
Ноябрь.
Может, напрасно я с таким презрением к зонтикам отношусь?
Ну, да ладно…
Забежал, плащ скинул, отряхнул его, насколько возможно, повесил на вешалку сушиться.
У нас в пабе гардероба нет.
Самообслуживание.
Чай, не графья…
Гляжу – сидит у окна, плачет.
Я на бармена вопросительно взглянул, так Андрэ только с недоумением плечами пожал.
Откуда мне, мол, знать-то…
Ладно.
Подсел:
– Привет, Танюха…
Кивнула, мол, и тебе того же и, отвернувшись, в сумочку полезла.
Сначала – за платком.
Я тем временем Андрэ два пальца сложенных вместе показал. Он кивнул, пошел наливать двойной виски.
Налил:
– Лед нужен?
Я, несмотря на всю щекотливость ситуации, аж хмыкнул. Мужик, ты на улицу-то смотрел?
Он только плечами в ответ пожал: мол, спросить-то все равно надо.
Принес мне двойной "Джеймсон" и двойной же кофе, без сахара.
Блин.
Он мои привычки, наверное, уже лучше жены знает.
А Танька все сидит, пытается глаза носовым платком промокать.
Бесполезно.
– Может, тебе выпить чего?
Задумалась.
Даже плакать на секунду перестала.
– Пожалуй, стоит. Мартини, пожалуйста. Сухой.
Тут уж я счел нужным вмешаться:
– Э-э-э, мать, тебе сейчас "Мартини" – это только продукт переводить…
Кивнул Андрюхе:
– Старый, сделай, будь так любезен, даме грамм сто коньячку. В графинчик. И лимончик порежь, ок?
– Для Татьяны-то? Говно вопрос!
Она еще раз всхлипнула, но уже – улыбнулась.
– Хорошо здесь у вас.
– А ты приходи чаще, – усмехаюсь, – а то Лешку твоего уже замучались наблюдать, а тебя – все нети нет…
Видимо, я что-то не то сказал.
Потому что она снова заплакала.
Отхлебнул вискаря, закурил сигарету.
Надо, думаю, что-то в нашей беседе кардинально менять…
– Чего ревешь-то?
– Мало ли почему женщина ревет. Помада плохая попалась. Тушь дерьмо. Лишние полтора кило набрала. Критические дни. Дождь вон на улице хлещет третий день, не переставая. Разве вам, мужикам, понять? Дай сигарету!
– На…
Сам и зажигалку поднес, у нее – руки тряслись.
Помолчали.
– Беда у меня, Дим, – всхлипывает.
Я докурил, снова Андрэ два пальца показываю, тот кивнул, пошел наливать.
– Что за беда-то?
Молчит, мнется.
Мне тем временем Андрэ стакан доставил, пепельницу у нас на столике заменил. Когда в пабе народу мало – он у нас и за бармена, и за официанта.
Наконец решилась:
– Я, Дим, Лешке изменила. И он об этом скоро узнает.
Я вздохнул:
– Ну, и, зачем ты мне это сказала, Тань? Мы с тобой, конечно, с десятого класса дружим, но ты же знаешь, чью сторону я в этом вопросе займу. Прекрасно знаешь. И почему – знаешь. В лучшем случае – в стороне постою…
– А я, Дим, плевать хотела на то, чью ты сторону займешь. Мне просто жилетка была нужна, поплакаться. Вот ты и подвернулся.
– Понятно, – и снова закуриваю.
А Машке, между прочим, обещал курение сократить.
Угу.
Сократишь тут.
– Ладно, – вздыхаю, – чего уж тут попишешь. Плачься. У вас с этим, новым твоим, хоть серьезно?
– Не знаю, – отводит глаза, – ой, Дим, – не знаю. Он, понимаешь… Ну… Маленький совсем…
Тут меня какое-то нехорошее предчувствие слева под ребрами кольнуло.
– Погоди-погоди, я его, случайно, не знаю?
Глаза совсем в сторону отвела, плачет, кивает.
Тут уж я не выдерживаю окончательно:
– Игорь? – выплевываю. – Нелькин штурман?!
Ревет.
Он, значит…
Ну, сука…
Я ж его еще тогда предупреждал, когда он, при активном, кстати, Нелькином содействии, к моей Машке начинал клинья бить.
Любит, сученыш, взрослых, и особенно – богатых барышень.
Разрешает им, так сказать, удовлетворять свои первоочередные потребности.
У него их – хватает.
И – собой хорош, ничего не скажешь.