* * *
На соседней шконке кротко сидел интеллигентного вида старичок. Выглядел он вполне заурядно. Рост ниже среднего. В очечках с толстенными линзами, серой робе. Был похож на Кису Воробьянинова, в исполнении актёра Филиппова.
Слегка оттопырив мизинец в сторону, старичок пил чай. Выцветшими глазами смотрел перед собой.
Напротив него на корточках пристроился здоровенный рыхлый парень, с ранней залысиной на лбу. Звали его Анатолий Письменный. Но по имени его никто не звал. Звали просто, Пися. Ему чуть за двадцать. Вырос в городе. Много раз был за границей. В Польше. Правильно ставил ударение в слове "приговор". До ареста печатал доллары на струйном принтере.
Старичок ораторствовал. Пися помалкивал. Ему было явно не по себе.
- Ви думаете Пися, что если ви берёте и не отдаёте человеку деньги, это афёра? - Вопрошал он заложив ногу на ногу.
- А что же?
Взгляд Кисы Воробьянинова был долгим, сочувствующим. Так смотрят на тяжело больного человека, не имеющего никаких шансов на выздоровление.
Понизив голос, он медленно и очень внятно сказал:
- Это просто глупость, за которую вам когда - нибудь сделают очень больно. Также глупость считать, что главное в нашей жизни это получить деньги.
- Конечно. А зачем же мне тогда рисковать?
- Ну если ви так думаете, тогда вам надо сразу на гоп - стоп! А это совершенно другая статья. Запомните, молодой человек…
Следовала многозначительная пауза.
В нашем деле, главное - это исполнение. Сделайте всё красиво и тогда ви сами начнёте уважать себя. Тогда на вас не будут обижаться люди.
Я спросил Виталика.
- А это что за ископаемый мамонт?
Виталик прищурил глаза.
- Это не мамонт. Это старый каторжанин, Вова Колесо. Говорят, что когда тюрем еще не было, он уже в сарае на цепи сидел.
В миру авторитетного старичка звали Владимир Иванович Колесниченко, в прошлом он был очень авторитетным человеком, с совершенно незапятнанной уголовной репутацией.
Первый срок он получил за кражу ещё при Сталине. Следующие два срока за кассы - одну - крупного завода, а вторую - ресторана. В середине семидесятых завязал и почти двадцать лет проработал закройщиком мехового ателье.
Закройщиками с ним трудились Ося Бершацкий, уехавший потом в США, и Марк Александрович Гринберг, будущий банкир и депутат. Оба были мастерами своего дела и, разумеется, евреями.
Виталя спрашивал:
- Владимир Иванович, как ты умудрился столько лет не сидеть?
- О-ооо! Молодой человек! - Отвечал Колесо. - Я работал с такими людьми, при встрече с которыми начинало сильно биться сердце. Воровать не было никакой необходимости. У меня и так было всё.
Колесо не врал. У него действительно было всё, для того, чтобы спокойно встретить старость. Хорошая жена, большой дом. Старшая дочь была замужем за врачом и жила в Израиле. Младшая училась в местном университете и собиралась стать юристом.
Но однажды Владимир Иванович отличился. Он совершил абсолютно немотивированное ограбление близлежащего магазина. Его тут же арестовали. Семья и клиенты были в шоке.
Старшая дочь позвонила своему бывшему любовнику, который работал депутатом. Тот обратился к своим друзьям по преферансу, служившим в прокуратуре.
Владимира Ивановича Колесниченко защищал лучший адвокат города, Жора Гомербах. На суде его должны были освободить или в крайнем случае приговорить к условному сроку.
Но сучилось неожиданное. Владимир Иванович снова шокировал всех. Он назвал судью - "старой блядью". А когда та замерла, потеряв от неожиданности дар речи, ещё и "стриженой овцой"!
Эта выходка стала решающей. Колесо получил три года ИТК. В зале суда на него надели наручники.
Виталя достал из тумбочки два яблока.
- Держи, Владимир Иванович. А это тебе, Лёха. Витамины. Со свиданки осталось.
Яблоко пахло садом. Когда я был маленьким, бабушка говорила, что так пахнут ладони Бога.
Колесо не всегда разговаривал так же вежливо, как с Писей. Иногда его несло.
- Ну-ка, ну-ка… - отклячивал он нижнюю губу. Задумывался - И вдруг со злорадным предвкушением оживал: - Ах ты бес конвойный!.. - Очередной посетитель, пришедший к нему за советом, уже понимал своим воспаленным перепуганным сознанием, что попал в непонятное по самые гланды. Подскакивал с корточек и испуганного таращился на старикашку, у которого синие от "перстней" пальцы были завёрнуты не только на руках, но и на ногах: - Ах ты косячная рожа, ещё рамсить вздумал! - Испуганный посетитель испарялся под гневные вопли Владимира Ивановича и восторг оторопевшей братвы.
* * *
Я зашёл в санчасть.
Медсестра Светлана Андреевна, оказалась приятной молодой женщиной лет двадцати пяти, с милыми ямочками на щеках.
Это была единственная женщина в зоне. Она казалась богиней. Ей писали письма. Многие записывались на приём к врачу, только для того, чтобы услышать её голос.
Я представил через халат её грудь. Достал из кармана яблоко.
- Спасибо! - Просто сказала она.
Моё сердце чуть не выскочило из груди от счастья.
Рядом крутился какой-то тип в очках. Потом я узнал, что это Костя, шнырь санчасти. Он мыл полы, исполнял поручения врачей. Потихонечку подворовывал сонники, за плату помогал получить освобождение от работы.
Судя по ревнивым взглядам, которые бросал очкарик, отношения у них были не самые прохладные.
Виталик курил в локалке.
- Слушай - сказал я. - Это не лагерь, это курорт. В эту медсестру можно даже влюбиться.
- Не советую, - остудил мой восторг Виталий, задумчиво пуская кольца изо рта.
- Почему? - спросил я.
- Мусора будут бить тебя так, что ты пожалеешь о том, что не влюбился в Дракона.
- Боже мой! - воскликнул я. - Даже наблюдается расслоение классов!
* * *
Пися всё - таки доигрался. Он у кого то взял деньги в долг, вовремя не отдал.
Потом решил привлечь к мероприятиям по спасению собственного здоровья, Виталика. Выйдя со свидания пригласил его пообедать вместе с ним. После совместной трапезы спросил, можно ли сказать кредиторам, что Виталик отдаст за него долг.
А он загонит на его имя передачу.
Подобревший от дегустации украинского сала Виталик, сказал, что подумает.
Тот у кого Пися взял деньги, перевёл получение долга на блатного нашего отряда по имени Заза. Пися заверил, что долг за него отдаст Виталик.
Заза и блатные подняли Виталика и Писю со шконок, вежливо попросили их подойти к ПТУ.
Я кивнул Женьке. Он выждал минуту и пошёл следом.
Колобок ровно за две минуты до этого, куда то испарился. Я уже обратил внимание на то, что он обладал способностью предвидеть опасность и оказаться от неё, как можно дальше.
Когда мы с Женькой подходили к лестнице, то судя по натянутым голосам, похожим на рычание молодых львов, дело на лестничной площадке шло к драке. Виталика держали за лацканы телогрейки. Уже был задан конкретный вопрос:
- Ну что, фраерок, деньги на бочку или в жопу заточку?
Пися, где-то на полу искал сбитую шапку. Я возник рядом с Виталиком. Схватил Зазу за грудки. Женька прижал кого то к стене. Молодые львы опешили, притихли, Заза нервно закурил, потом пошёл к блатным. Они сидели в кабинете начальника отряда. Там у них проходило заседание блаткомитета.
Женька подсел на шконку к Вове Колесо. Что-то ему сказал.
Тот кивнул головой.
- Ладно. Попытаемся найти нужные слова.
Шаркая тапочками, и протирая толстые линзы очков поплёлся в кабинет начальника отряда.
Самого отрядника не было. Он пил дома водку и смотрел футбол. Выходной.
Блатные выслушали нервный рассказ о фраерском беспределе.
Через полчаса меня пригласили зайти. В кабинете сидело человек пять. Дядя Слава прихлёбывал купчик. Заза поигрывал чётками. Колесо травил байки о Колыме и о воре Васе Бриллианте, с которым по молодости лично общался на одной из пересылок.
При помощи Вовы Колеса, Виталика я отстоял. Блатные тут же вынесли постановление.
Порешали, что Виталик к долгу отношения не имеет. Каждый должен нести своё.
Писе, как несостоятельному должника надлежало отрабатывать долг. Он был принят в семейство Зазы младшим семейником, то есть пристяжным.
Варил чифир, накрывал на стол, мыл посуду. Пробу снимал Заза. Если Пися умудрялся недосолить или пересолить Заза бил его по лбу деревянной ложкой. Он свято исполнял старую зэковскую заповедь: унизь ты, или унизят тебя.
Колесо говорил, - "Ну вы бля, прямо, как советский суд. Срок и по рогам!"
Уже вечером Пися деловито пробегал мимо нашего прохода с чифирбаком. Выражение его лица было строгим и обиженным.
Остановился рядом со мной.
- Ты слышал, что Клока из шнырей списали? Говорят, что его в наш отряд перевели. Скоро увидитесь!
Ему ответил Виталик:
- Пися сотрите пафос с лиц. Вам не идёт!
Язык арестантов остроумен и страшен.
Двумя тремя словами или одной фразой опытный битый урка может поставить на место зарвавшегося баклана сильнее и здоровее себя.
Именно по тому, как и что человек говорит, тёртые зэки определяют, кто перед ними стоит. Серьёзный это человек, которому лучше не грубить, или перед тобой самый обыкновенный баклан, которого можно поймать за базар и загрузить по полной.
Малец - первоходка, с удовольствием сыплет направо и налево блатными оборотами, зачастую используя их там, где они не совсем уместны. "Полосатики" побывавшие на особо опасном режиме, стараются как можно реже использовать блатные слова, пытаясь закосить под интеллигента. И уж тем более, при разговоре с серьёзными, но нервными гражданами стараются не использовать нецензурные выражения, ввиду их чревычайной опасности.
Были прецеденты, когда загрубивший пассажир без лишний объяснений получал в бок заточку.
Виталя старался копировать интеллигентные манеры Вовы Колеса.
* * *
Я провожу с Виталиком светский ликбез.
Говорю ему. - Надеюсь, ты понимаешь, как важно, чтобы тебя принимали не за бывшего зэка, с подмоченной репутацией, а за очень приличного гражданина?
Виталик кивает головой. - Понимаю!
- Ну тогда не вздумай ничего рисовать у себя на руках! Ни перстней! Ни имени любимой! Ни аббревиатур - ЗЛО, СЛОН и тому подобное. Это первое.
Второе, научись делать умное лицо. Запомни лучше промолчать с умной мордой, чем сказать какую - нибудь глупость.
Третье, чтобы не выглядеть глупо среди интеллигентных людей, запомни. Данте - это итальянец. Он написал "Божественную комедию". А Дантес - это француз, который на стрелке завалил Пушкина. Бабель, это писатель, написавший про Беню Крика, а Бебель, революционер и социал - демократ, сторонник раскрепощения женщин.
Четвёртое, не применяй уничижительные суффиксы. Не мусоришка, а мусор. Не мамка, а мама. Не больничка, а больница. Не пятнашка, а пятнадцать лет.
Понял?
Виталик смотрит в сторону, внезапно перебивает меня:
- Есть тема. Видишь вон того в углу?
Я посмотрел в ту сторону.
Сутулый мужичок лет сорока, сидел в одном из проходов и вязал овощную сетку.
Безостановочно, вверх и вниз сновал деревянный челнок с прицепленной к нему капроновой ниткой. Человек словно паучок плел свою бесконечную паутину.
- И что? - Спросил я.
- А то! - Ответил Виталя. - Это Гена. Сетки вяжет, как вязальная машина. Жену зарезал. Вот и не спит сутками. Шифер у него сыпется. А у нас сигареты кончаются. Мы должны выкружить сетки, а Колобок загонит их по правильной цене.
Жизнь за решёткой прочно прививает человеку многочисленные пороки. Говорят - "когда он выйдет, то типа будет не человек".
Это подтверждал Варлам Шаламов - "Ничего полезного из лагеря не выносят. Там обучают лести, лганью, мелким и большим подлостям".
Не знаю как насчёт полезного и подлости, но прежним человек точно уже не будет. Никогда! Всю оставшуюся жизнь он будет стараться жить по законам зоны. Они пропитают его мозги и станут направлять мысли совсем в другую сторону, нежели в ту, что до этого направляли семья и школа.
Мои мозги сделали зигзаг согласно утверждению Шаламова.
Колобку тут же была поставлена задача, притащить с кухни нифеля, то есть отходы от вываpенного чая и пищевую соду. Виталик должен был достать пару заварок ароматного чая - индюшки.
Нифеля высушили в котельной. Добавили ароматной индюшки.
- А сода зачем? - Спросил Виталик.
- Затем, что сода вытягивает из спитого чая цвет. Такой чай варили в советских столовках. Вот и наш чай будет чёрным как дёготь и ароматным, будто настоящая индюшатина. Клиент будет доволен. Правда чифир из него вряд ли получится, но это хорошо, потому, что обчифирённый зэк склонен к правонарушениям. Мы этому потакать не будем.
Чая получилось много. Около двух килограммов.
Колобок не удержался. Заварил кружку.
Чай этот имел особый, не чайный привкус. Напоминающий дубовый веник. Но цвет имел благородный. Тёмно коричневый. Очень похожий на цвет марочного коньяка "Двин".
Клиент был доволен. Мы тоже.
Колесо, на глазах которого прошла вся операция, хохотал:
- Лохи - не мамонты…Не вымрут.
Когда то я считал, что обманывать подло. Но зона очень быстро доказала мне, что я заблуждался. Каждый в жизни пользуется тем, что сумел получить и удержать. Через много лет после нахождения на свободе я своего мнения не изменил.
* * *
Кроме капитана Парамонова есть ещё старший лейтенант Борисюк. Это самый тупой и жадный из офицеров зоны. Его не породила, а вылепила из дерьма система, плодящая неполноценных, закомплексованных служак, у которых в голове мешанина из революционных принципов, ежедневно вдалбливаемых заместителями по воспитательной работе и суровой жизненной прозой-я начальник, ты дурак. Ты начальник - я дурак. А кто больший начальник, тот и прав.
Странный он был человек - чернявый, лицом хмурый с тонкими, какими то крысиными усиками. Повадками и сам смахивающий на крысу, по зоне не ходил - крался. Бывало, вынырнет из-за барака: "Чего тут торчите"?
Тут же обшмонает и обязательно найдёт что - нибудь запретное. Деньги, карты, макли.
Забирает даже разрешенный на зоне чай.
С ним невозможно было ни о чём разговаривать. Даже стоять рядом было нежелательно, потому что этот гандон сразу же начинал шмонать карманы.
Любил зайти со спины к ни о чём не подозревающему зэку и перетянуть его дубинкой.
Дядя Слава как то сказал ему в сердцах:
- Что же ты творишь, начальник? Зачем беспредельничаешь?
Борисюк остановился. Хмыкнул.
- Ну попизди мне ещё, старый. Мигом отправлю туда, где Макар телят не пас - И побежал дальше.
Вообще, офицеры часто появлялись в зоне даже во время выходных.
Дома - теплая водка, по телевизору футбол и хоккей.
Чего им не сиделось дома, рядом со своими бабами? Почему забыв о ячейке общества и своих отцовских обязанностях они спешили в зону?
Скорее всего для того, чтобы утолить свои комплексы, упиться властью, вдохнуть её запах и хоть здесь почувствовать себя выше других.
Сегодня утром, только я вышел из локалки, как услышал по громкой связи голос Борисюка.
"Кто там на плацу? Ко мне! Бегом, блять!" - Это у меня уже второе нарушение. Сейчас закроет в изолятор.
В кумовском кабинете старший лейтенант Борисюк, первым делом привычно небрежно обхлопал меня под мышками и по швам, пощупал для вида коленки, помял в руках полы бушлата.
Я пялюсь на чёрно - белую фотку на полированном столе. На ней молоденький лейтенант в парадной форме с мотострелковыми эмблемами в петлицах. У лейтенанта счастливое, юное лицо. Неужели это Борисюк?
Как же из человека он мог превратиться в такое уёбище?
Хотя чего я удивляюсь. Начальник Усольского управления лесных ИТУ генерал - майор Сныцерев, по чьим приказам ломали и опускали людей на Соликамском "Белом лебеде", тоже ведь был когда то лейтенантом. Более пяти тысяч воров прошло через Соликамскую командировку. За голову Сныцерева воры давали 200 тысяч советских рублей.
По идее за то, что он сделал, его должны были зарезать. Или взорвать.
Но он уцелел. В начале девяностых вышел в отставку. Вернулся в Ульяновск. Возглавил ветеранское движение. Стал членом "Единой России". Тварь!
Кум отвлекает меня от размышлений, достаёт из ящика письменного стола резиновую дубинку. Бросает её на стол.
- Предлагаю тебе выбор.
Прикурил, потом нажал кнопку под крышкой стола. Бросил дневальному:
- Сделай чаю!
- С лимоном, Сергей Анатольевич?
- С хуёном! С заваркой!
Дневальный исчезает.
- Так вот…Сейчас получаешь пару ударов по сраке и летишь в барак белым лебедем. - Кум смотрит мне в глаза.
Скорее всего этот разговор завершился бы плохо - я с трудом себя контролирую, когда злюсь.
В раскрытое окно залетает тополиный пух.
- Или?
- Или пятнадцать суток! - Охотно подхватывает он.
Я слышал, что после войны многих фронтовых офицеров переводили в НКВД, охранять лагеря. Часть из них спивалась, некоторые, самые совестливые - стрелялись.
Но это были боевые армейские офицеры. У них были понятия об офицерской чести. Борисюк напрочь лишён этого атавизма. Вряд ли он застрелится.
Я пожимаю плечами. - Трюм мне по барабану. Сажайте.
К счастью, на этом разговор и закончился. Борисюк успокоился. Убрал палку в стол.
- Свободен!
- Могу идти?
- Можешь. Свалил нахер!.
* * *
В отряд пришёл золотозубый. Он считался одним из приближенных "смотрящего" за зоной, Арсена. Тот находился на правах положенца и смотрел за зоной. То есть в любой момент мог стать вором, а мог и не стать.
- Здравствуй, Слава! - хрипло бросил он, не протягивая руки. - Люди говорят, ты смотришь за отрядом! Как положение?
Слава не ответил ни на приветствие, ни на вопрос. Он просто кивнул, продолжая сидеть на шконке и рассматривать, что то через оконное стекло барака. Спокойно и независимо. Потом похлопал по одеялу ладонью, приглашая присесть рядышком:
- Смотрю - просто сказал он. А ты с какой целью интересуешься?
Гость садиться не стал, покрутил между пальцами чётки. Улыбнулся, как оскалился. - Неправильно отвечаешь. Не смотрю, а смотрел. Теперь смотреть буду я.
- Чего? Чего? - спросил дядя Слава и стал медленно подниматься, хищно втягивая голову в плечи.
Золотозубый окинул дядю Славу невыразительным взглядом, от которого тем, кто стоял рядом стало зябко. Сказал:
- Ладно, ты пальцы то не гни! Пойдём к Арсену.
Через час Слава вернулся. Молча скатал свой матрас. Положил его на свободную шконку в проход, где жил Колесо.
На его место лёг золотозубый. Звали его Лёва Цыган. В отличие от большинства цыган, устроившихся на нары за торговлю герычем, маком и коноплей, сидел он за убийство.