Охуительный Облом произошёл всего 2 года назад. В тот момент я расплевалась со своим бойфрендом, днями напролёт сидела в Интернете, и из дома выходила только по необходимости. У меня была жестокая депрессия.
Через месяц меня потихоньку стало отпускать, и я поняла, что вожделею секса.
Дико. Жутко. До эпилепсии.
Перебрав в уме все возможные варианты, я не нашла ничего нужного. Ибо один был женат, другой - гламурный стриптизёр-полупидор, третий кончал как мастер спорта по скоростному спуску, а хотелось просто животной ебли в ритме нон-стоп. Чтоб или хуй пополам, или песда вдребезги.
Короче, надо было что-то срочно делать.
Вообще-то хотелось просто тупо выскочить на улицу, и схватить то, что под руку попадёцца, но мозгами я понимала, что это нихуя ни разу не вариант.
И тут на помощь пришёл Интернет.
Само собой, предложений поебаться поступало каждый день три мешка, но мне не нравились рожи потенциальных лаверсов, и я продолжала искать сама…
Пошёл второй месяц воздержания…
И тут я наткнулась на Сашу.
Саше было 23 года, жил он в Пушкино, выглядел как фантик от конфеты, и писал мне длиннющие лирически-сопливые письма. Я тоже писала ему про непонимание, про мужиков-козлов, и проникалась к Саше любовью и похотью всё больше и больше.
Через пару недель переписки мы с ним встретились на ВДНХ.
В жизни он оказался ниже ростом, чем я думала, но это всё. Во всём остальном он и был тем мальчиком с фотографии, которая вот уже 2 недели стояла у меня на столе.
Мы встречались каждый день. Мы гуляли по Ботаническому саду до позднего вечера, он отвозил меня домой, целовал в щёку, и уезжал обратно в Пушкино.
Так прошло ещё 2 недели, и пошёл ТРЕТИЙ месяц моего полового воздержания…
По ночам мне снились хуи. Я просыпалась в поту, и в мокрых трусах. Но, кроме Саши, я уже никого не вожделела.
И вот однажды, в очередной раз, гуляя по Ботаническому саду, Саша сказал: "А ты уже смотрела "Очень страшное кино-4"? Нет? А я вот скачал вчера из локалки… Хочешь, вместе посмотрим?
Слово вырвалось у меня само собой:
- Сегодня?????????
Саша вздрогнул, но сразу улыбнулся:
- Лучше завтра…
Блиа!!!!!!!!!
Ведь день я носилась колбасой. Я сходила в салон, сделала педикюр, нарастила ногти на руках, сходила на массаж, в солярий, в инфракрасную сауну, и к визажисту.
К вечеру у меня тряслись ноги. На полном серьёзе. Они тряслись, и подкашивались.
Я вожделела секса ТАК, как не вожделела никогда и ничего в своей жизни!
И вот мы у Саши. Мы сидим на диване, и нихуя не смотрим "Очень страшное кино-4", потому что я сразу полезла к нему целовацца, пуская слюни как бульдог, и у меня непроизвольно дёргаецца глаз.
Саша берёт меня на руки и несёт в спальню. По пути я успеваю разодрать на нём футболку, и напускать слюней за шиворот.
Он куртуазно кидает меня на постель, я сдираю с себя джинсы вместе с трусами, Александр срывает с меня майку, и кидает её на шкаф. Я уже не сдерживаюсь, и ору:
- Да ёбаный в рот, ты меня ебать сегодня будешь или нет??????????
- Да!! Да, бля! Буду!!!!!! - кричит Саша, срывая с себя трусы.
- Так давай уже, нахлобучь меня, Саня!!!! *Я думала, у меня голосовые связки парализует*
Саша падает на меня, и…
И вдруг будничным голосом говорит:
- Не встал… Эх… Слушай, а ты шоу "Офис" по ночам смотришь? Офигительное шоу, да? Я всегда в 2 часа ночи его смотрю…
У меня затряслись губы.
Все разом.
Застучали зубы, и свело жопу. Что ответить я не знала.
Саша помолчал, и сказал:
- Если ты хочешь спать - спи. А я тогда телик на кухне посмотрю, чтоб тебе не мешать.
И ушёл.
Я провела рукой по простыне под своей жопой, нащупала там мокрое пятно, уткнулась в подушку, и завыла белугой.
На кухне Саша заливисто смеялся и смотрел шоу "Офис", а я горестно дрочила, не прекращая рыдать.
Утром я проснулась в 6 часов, скинула с сиськи руку спящего Саши, оделась, и тихо закрыла за собой входную дверь…
Дома я нажралась абсента, позвонила пидору-стриптизёру, и предложила к нему приехать. Немедленно. Получив саркастический ответ:
- Совсем оголодала, мать? - скорбно кивнула: "Угу" - и поехала на "Парк культуры"…
Сын
29-08-2007
Тёмным осенним промозглым вечером я поняла, что в моём животе поселился СЫН.
То, что это - СЫН, а не, к примеру, глист - я поняла сразу.
И очень ответственно стала его взращивать.
Я кормила СЫНА витаминами "Прегнавит", пичкала кальцием, и мужественно глотала рыбий жир.
СЫН не ценил моих усилий, и через пять месяцев вспучил мой живот до размеров пляжного мяча. И ещё он всё время шевелился и икал.
Я торжественно носила в руках живот с СЫНОМ, и принимала поздравления и мандарины. Которые ела с кожурой, и с жеманной улыбкой.
Мы с СЫНОМ слушали по вечерам Вивальди, и трагично, в такт, икали под "Времена года"…
Через шесть месяцев я поймала себя на том, что облизываю булыжник с водорослями, который извлекла из аквариума. Я этого не хотела. Я выполняла приказы СЫНА.
Через семь месяцев я стала килограммами есть сырую картошку. СЫН надо мной глумился.
Через восемь месяцев я влезала только в бабушкин халат, и в клетчатый комбинезон, который делал меня похожей на жену Карлсона. СЫН вырос, и не оставил мне выбора.
Через девять месяцев я перестала видеть собственные ноги, время суток определяла по интенсивности икоты СЫНА, ела водоросли, сырую картошку, мандарины с кожурой, активированный уголь, сухую глину, предназначенную для масок от прыщей, хозяйственной мыло, сырую гречку, сигаретные фильтры и кожуру от бананов.
Я не стригла волосы, потому что баба Рая с первого этажа каркнула, что своими стрижками я укорачиваю СЫНУ жизнь.
Я не поднимала руки над головой, чтоб СЫН не обмотался пуповиной.
Я никому не давала пить из своей чашки.
Я старательно запихивала в себя свечи с папаверином, чтобы СЫН не родился раньше времени. Причём, запихивала их не туда, куда надо. Подумаешь, ошиблась на пару сантиметров…
Я купила СЫНУ коляску, кроватку, 22 упаковки памперсов, ванночку, подставку в ванночку, зелёнку, вату, стерильные салфетки, 16 бутылочек, 20 сосок, 20 пелёнок, 5 одеял, 2 матраса, манеж, велосипед, 15 чепчиков, 12 костюмов, 5 полотенец, 20 ползунков разных размеров, распашонки в неисчислимом количестве, шампунь, масло для попы, газоотводную трубочку, отсасыватель соплей, клизму, 2 грелки, зубную щётку, музыкальную карусель, 2 мешка погремушек и жёлтый горшок.
Я возила горшок в коляске по квартире, стирала и гладила с двух сторон все 20 пелёнок, 20 костюмов и далее по списку, а моя мама втихаря звонила психиатру.
СЫН должен был родиться в период с 12 июля до 3 августа.
Двенадцатого июля я собрала 2 пакета вещей. В первом лежали: тапочки, гель для душа, шампунь, зубная щётка, бумага, ручка, салфетки, расчёска, носки, резинка для волос и жетоны для телефона-автомата.
Во втором пакете были 2 пелёнки, памперс на 3 кг., распашонка, голубой чепчик, голубой "конверт" с заячьими ушами, кружевной уголок, и соска-слоник.
Тринадцатого июля я перетащила пакеты к себе в комнату, и поставила возле кровати.
Четырнадцатого июля я купила прогулочную коляску, и переложила в неё жёлтый горшок.
Пятнадцатого июля от меня сбежал в другую комнату муж.
Шестнадцатого июля я сожрала ударную дозу рыбьего жира, и плотно оккупировала туалет ещё на два дня.
Девятнадцатого июля мне с утра захотелось плакать. Я ушла в гостиную, села в кресло под торшером, достала из кармана своего необъятного халата "Тетрис", и начала строить пирамиду, тоненько при этом всхлипывая.
Через час меня нашёл мой папа. Он посмотрел на меня, о чём-то подумал, подёргал себя за бороду, и тихо вышел.
А ещё через час за мной приехала Скорая помощь.
Я вцепилась руками в мужа, и заревела в голос.
Муж посинел, и сел мимо стула.
СЫН принял решение родиться.
Меня привезли в роддом, взвесили, пощупали, заглянули внутрь практически через все отверстия в моём организме, и сказали, что СЫН родится к полуночи.
На часах было семь часов вечера.
В лифте, поднимающем меня в родблок, я заревела.
Старушка-нянечка, которая меня сопровождала, торжественно пообещала не спать до полуночи, и лично отвезти меня и СЫНА в палату.
Я успокоилась.
В палате меня уложили на жёсткую кушетку, и оставили одну.
Стало скучно.
СЫН внутри меня молчал, и никак не намекал на то, что он хочет родиться.
Стрелки больничных часов показывали восемь вечера.
Пришли врачи. Долго читали мою карту. Щупали мой живот. Разговаривали:
- Схватки?
- Слабые.
- Воды отошли?
- Нет ещё.
- Стимуляция?
- Подождём. Сама должна.
- Шейка?
- На пять сантиметров.
- А почему не рожаем?!
И все посмотрели на меня.
Я икнула, и мне стало стыдно. Да, я приехала сюда рожать. Но я понятия не имею, почему я не рожаю! И не смотрите на меня так!
Икнула ещё раз, и тут почувствовала, как подо мной растекается тёплая лужа.
Испугалась, и заорала:
- Рожаю!!!
Ко мне подошли, пощупали живот, похвалили, и ушли.
Через минуту пришла акушерка, поменяла мне простынь, и села рядом:
- Боишься?
Спрашивает, а сама улыбается. Очень смешно. Из неё вода не течёт…
- Боюсь.
Честно отвечаю. И тут же меня колотить начало, как в ознобе.
- Завтра бегать уж будешь. Колбасой по коридору.
Улыбается.
Я рот открыла, чтоб ответить что-то, и тут дыхание перехватило: по всему позвоночнику прошла волна боли, докатилась до коленей, и пошла на убыль.
СЫН твёрдо решил родиться до полуночи.
…Через три часа я лежала на мокрой от пота кушетке, сквозь багровую пелену боли видела только свои покусанные руки, чьи-то холодные пальцы убирали с моего лица прилипшие волосы, и при каждой новой схватке выгибалась дугой.
Кто-то перевернул меня на бок, и сделал укол.
Стало легче.
В ногах увидела трёх девочек-практиканток, которые без интереса смотрели мне куда-то между ног, и тихонько переговаривались:
- Порвётся…
- Неа.
- Спорим?
- Не буду.
- Голова лезет…
- Надо Елену Анатольевну позвать…
Голова лезет?! Уже?! Где?!
Руки непроизвольно потянулись под живот, но тут же перехвачены на полпути:
- Ты чё? Куда ты руками полезла? Инфекцию занесёшь!
Второе дыхание открылось. На выдохе быстро спрашиваю:
- Волосы какого цвета?
- Тёмные. Плохо видно.
- А глаза? Глаза видно?
Сдавленное хихиканье:
- Угу. Ещё как.
Пришла врач. Тоже посмотрела. На голову и на часы. Потом протянула руку:
- Вставай. Только осторожно, на голову ему не сядь. Боком, боком поднимайся… Вот так… теперь идём… Тихонечко, не упади… Теперь давай лезь на кресло… Ножки вот сюда клади… Вот эти как будто рычаги видишь? Хватайся за них двумя руками, подбородок прижми к груди, и тужься! Давай! Ну, ещё чуть-чуть!
Ничего не вижу уже. Глаза щиплет от пота, волосы в рот лезут. Заколку где-то за кушеткой потеряла. Тужусь так, что позвоночник трещит. Слышу, как трещит.
- Давай, давай ещё сильнее! Стоп! Всё! Не тужься! Кому сказала - не тужься! Голова вышла, теперь тельце само родиться должно. Дыши, дыши глубже, и не тужься, а то порвёшься…
Не тужься. Как будто я могу это контролировать. Но - стараюсь. Дышу как паровоз Черепановых на подъёме.
ХЛЮП!
Такой странный звук… Как будто кусок сырой печёнки на пол уронили.
И - пустота внутри. И дышать можно стало. Зажмурилась, и почувствовала, что мне на живот что-то положили.
Тёплое. Мокрое. Скользкое. И живое. И оно ПОЛЗЁТ!
Открываю глаза… Тяну руки. Накрываю ладонями маленькое, жидкое как у лягушонка, тельце…
СЫН… Это МОЙ СЫН!
Животом чувствую, как стучит ЕГО маленькое сердечко.
Кто-то осторожно убирает мои руки, и просит:
- Ещё потужься разок, девочка… Щас детское место выйдет, мы посмотрим, чтоб всё чисто было, чтоб внутри ничего не осталось, ребёночка помоем, и тебе дадим.
Тужусь. Что-то легко выскальзывает.
Через полминуты слышу детский крик. Поворачиваю голову вправо: надо мной стоит врач. Лица его не вижу - оно за повязкой. Вижу глаза. Морщинки лучиками разбегаются в стороны:
- Ну, смотри, мамочка, кто у нас тут?
Смотрю во все глаза. Улыбка до крови надрывает сухие, потрескавшиеся губы…
Потерянно смотрю на морщинки-лучики, и выдыхаю:
- СЫНУЛЬКА…
Смех в палате.
Мне осторожно кладут на живот СЫНА.
СЫН ползёт к моей груди, и тоненько плачет.
Прижимаю к себе родного человечка, боясь его раздавить.
Слёзы капают на подбородок, и на сыновью макушку. Целую его в головку, и всхлипываю:
- СЫН… Мой СЫН… Мой сыночек, моя кровиночка, моя радость маленькая… Мой… Только мой… Самый красивый, самый любимый… Мой Андрюшка!
Имя выскочило само по себе. Почему вдруг Андрюша? Хотели Никитку…
Но вы посмотрите: какой он Никитка? Он не похож на Никиту!!! Это Андрюшка!
Я ждала тебя, СЫН. Я очень тебя ждала. У тебя есть дом, малыш. Там есть маленькая кроватка, и жёлтый горшок. Есть коляска и игрушки. Там живут твои папа, бабушка, и дедушка. Там тёплое одеяльце и ночник-колобок. Тебе понравиться там, СЫН…
На часах - ровно полночь.
Меня на каталке вывозят в коридор, и протягивают телефонную трубку.
Я прижимаю к уху кусок казённой пластмассы, пахнущей лекарствами, облизываю губы, и шёпотом туда сообщаю:
- Папа Вова… У нас уже целых полчаса есть СЫН! Он маленький, красивый, и его зовут Андрюша. Мы ошиблись, папа… Это не Никита. Это Андрюша. Наш СЫН!
Суббота
30-08-2007
- Ну, за нас, за красивых! А если мы некрасивые - значит, мужики зажрались!
- Воистину!
Дзынь!
Субботний вечер. За окном трясёт больными пятнистыми листьями и разноцветными презервативами старый тополь, из хач-кафе под кодовым названием "Кабак Быдляк", доносятся разудалые песни "Долина, чудная долина" и "Чёрные глаза", а мы с Юлькой сидим у меня на кухне, и тихо, по-субботнему, добиваем третью бутылку вина.
- Нет, ну вот ты мне скажи, - хрустит хлебной палочкой Юлька, вонзаясь в неё своими керамическими зубами, - Мы что, каркалыги последние, что ли? А?
Наклоняюсь назад, балансируя на двух задних ножках табуретки, и рассматриваю своё отражение в дверце микроволновки. Не понравилось.
- Ершова, - обращаюсь назидательно, - мы - нихуя не каркалыги. Мы - старые уже просто. Вот смотри!
Задираю рубашку, показываю Юльке свой живот. Нормальный такой живот. Красивый даже.
- Видишь? - спрашиваю.
- Нихуя, - отвечает Ершова, сдирая зубами акцизную наклейку с четвёртой бутылки, - А, не… Вижу! Серёжка в пупке новая? Золотая? Где взяла?
- Дура, - беззлобно так говорю, поучительно, - смотри, щас я сяду.
И сажусь мимо табуретки.
Пять минут здорового ржача. Успокоились. Села на стул.
- Ершова, я, когда сажусь, покрываюсь свинскими жирами.
Сказала я это, и глаза закрыла. Тишина. В тишине бульканье. Наливает.
- Где жиры?
- Вот. Три складки. Как у свиньи. Это жиры старости, Юля.
- Это кожа твоя, манда. Жиры старости у тебя на жопе, пиздаболка!
Дзынь! Дзынь! Пьём за жиры.
Хрустим палочками.
Смотрим на себя в микроволновку.
- Неси наш альбом, Жаба Аркадьевна - вздыхает Юля.
Ага. Это значит, скоро реветь на брудершафт будем. По-субботнему.
Торжественно несу старый фотоальбом. Смотрим фотографии.
- Да… - Через пять минут говорит Юлька, - Когда-то мы были молоды и красивы… И мужики у нас были - что надо. Это кто? Как зовут, помнишь?
- А то. Сашка. Из Тольятти. Юльк, а ведь я его любила по-своему…
- Хуила. Ебала ты его неделю, и в Тольятти потом выгнала. На кой он тебе нужен был, свисток плюгавый? Двадцать лет, студент без бабок и прописки.
- Да. - Соглашаюсь. - Зато красивый какой был…
- Угу. На актёра какого-то похож. Джин… Джыр… Тьфу, бля! Не, не Джигарханян… Джордж Клуни! Вспомнила!
Пять минут здорового ржача.
Переворачиваем страницу. Обе протяжно вздыхаем.
- Ой, дуры мы были, Лида…
- И не говори…
Остервенело жрём палочки.
Вся наша жизнь на коленях разложилась.
Мы с Юлькой в шестом классе.
Мы с Юлькой неумело курим в школьном туалете.
Мы с Юлькой выходим замуж.
Мы с Юлькой стоим у подъезда, и держим друг друга за большие животы.
Мы с Юлькой спим в сарае с граблями, положив головы на мешок с надписью "Мочевина".
- Уноси, Жаба Аркадьевна! - звонко ставит пустой бокал на стол Ершова, - Щас расплачусь, бля!
Уношу альбом.
Дзынь! Дзынь! Хрустим палочками.
- Я к чему говорю-то… - делает глоток Юлька, - Какого члена мы с тобой всё в девках-то сидим, а? Год-другой, и нас с тобой уже никто даже ебать бесплатно не станет. Замуж нам пора, Лида…
Замуж. Пора. Не знаю.
- Нахуя? - интересуюсь вяло, провожая взглядом розовый презерватив, пролетевший мимо моего окна, - Что мы там с тобой не видели?
- А ничего хорошего мы там не видели. Так пора уже, мой друг, пора! Рассмотрим имеющиеся варианты. Лёша?
Давлюсь, и долго кашляю. Вытираю выступившие слёзы.
- Лёша?! Лёша - стриптизёр из "Красной Шапочки"! У Лёши таких как я - сто пятьдесят миллионов дур!
- Ну, не скажи… Ты ж с ним целых три недели жила…
- Жила. Пока не сбежала. Нахуя мне нужен полупидор, который клеит в стринги прокладки-ежедневки, бреет ноги, и вечно орёт: "Не трогай розовое покрывало! Оно триста евро стоит! Его стирать нельзя!"? Спасибо.
Моя очередь.
- Витя! - выпаливаю, и палку жру, чавкая.
- Булкин?! Нахуй Булкина! Ты помнишь, как в том году мы сдуру поехали с ним гулять на ВДНХ, и как мы с тобой встали у какого-то свадебного салона, а он нам сказал: "Хуле вы туда смотрите, старые маразматички"?
Ржём.
Дзынь! Дзынь!
Юлька вперёд нагнулась, как кошка, к прыжку готовящаяся:
- Мишка!
Так и знала…
- Смешно очень. Мишка вообще-то уже женат.
- Не пизди. Он в гражданском браке живёт. Детей нет. Директор. Чё теряешься?
Вот пизда. На мозоль прям наступила…
- Он жену любит, Юль. Если почти за год он от неё не ушёл - никогда уже не уйдёт.
- Дура ты. Он детей хочет. А жена ему рожать не собирается, как ты знаешь. "Чтоб я в себе носила эту склизкую тварь, которая испортит мне фигуру? Никогда!" Тьфу, сука. Гвоздь ей в голову вбить надо за такие слова. - Юлька морщится. - А ты ему роди сына - сразу свалит!
- Угу. От меня свалит. Ершова, тебе почти тридцать лет, прости Господи дуру грешную, а несёшь хуйню. Это с каких пор мужика можно ребёнком к себе привязать? Ты дохуя, гляжу, Денисюка к себе Леркой привязала?
Выпиваю, не чокаясь. На Юльку смотрю.