Не дожидаясь разрешения, хрипловатым (покашливает, знаю, после недавней простуды) голосом называет несколько фамилий. Абрамовские кандидаты ниже ростом, не такие плечистые, но Павленко не возражает: бойцов этого подразделения капитан знает лучше, ему и решать.
В БРДМ сумрачно, но тепло: броня успела прогреться на утреннем солнце. Владимир, разобравшись с охраной, влезает в машину через верхний люк, сразу встает на колени в пулеметной башне, проверяет затвор, прицел, ленту. Павленко садится на командирское место, надевает шлемофон с наушниками, застегивает на горле ларингофон, вызывает вторую машину:
- Ноль-второй, я ноль-первый. Связь постоянная. Прием…
Бронемашина плавно трогается с места, на секунду тормозит у лагерного шлагбаума, мчит через вязкое поле, вскарабкивается на бетонку, освобожденно устремляется по ней в сторону близко маячащих гор.
В Афганистане мало хороших дорог. Эта - исключение. Широкой молочно-белой лентой разбегается она между долинных холмов, врезается в горы, пронзая их тоннелями, зависая над ущельями, прижимаясь к вертикально крутым склонам. Деревьев, какой-либо другой растительности по обочинам нет, и все же пейзаж многоцветен: сумрачная темнота узких кривых ущелий, розоватая белизна залитых солнцем вершин, желтые, коричневые, красные изломы горных пород…
Расспрашиваю Абрамова о событиях, которые позвали в путь. Что и где случилось?
- Пока еще, может быть, и не случилось, - многообещающе отвечает Владимир. - Афганцы сообщили, что в районе складывается сложная обстановка. В чем ее сложность - не знаю: связь, как на грех, прервалась. Проедем по району, заглянем в штаб афганской дивизии, оттуда свяжемся со своими - и домой. Работа простая.
Да, в Афганистане Абрамову и его сослуживцам доводилось выполнять задания потруднее. Впрочем, что в этой беспокойной стране считается сложным и что простым?..
Дорога тем временем поднялась на высшую точку - заснеженный, продуваемый шквальными ветрами перевал. За перевалом проезжаем на редкость красивый участок: по обеим сторонам дороги, едва не смыкаясь кронами, растут покрытые мохнатым инеем горные сосны. Здесь тоже морозно, но ветра нет. Между сосен клубится странный молочный туман. Не сразу понимаю, что проезжаем облако.
Скоро внизу показалась большая, густо затянутая тучами долина. Теперь понятно, почему командир послал БРДМ, а не вертолет: такую облачность сверху не прошибешь.
Въезжаем на городскую окраину. Слева - длинная степа из слоистого камня, за нею высокие деревья, между которыми проглядывают крыши и окна симпатичных, европейского типа домиков.
- Дачи торговцев, - коротко поясняет Павленко. - Ничего себе живут, а?
Через несколько минут попадаем в лабиринт улочек старого города. Привычная в Афганистане и все-таки каждый раз угнетающая картина бедности. Стоит на грязных холодных камнях босоногий мальчишка в неописуемом тряпье, греет озябшие руки под мышками. Согнувшись, перебегает дорогу черная бесформенная фигура, лицо замотано - значит, женщина. Беседуют у дукана четверо мужчин. Одеты в короткие, до щиколоток, матерчатые штаны, в длинные незаправленные рубахи - их называют здесь "камис", головы обмотаны некогда белыми полотнищами. Обуты в галоши на босу ногу. Народу на улочках непривычно много. Видно, что люди возбуждены, чем-то серьезно обеспокоены.
Выбираемся закоулками на главную дорогу, едем к штабу афганской дивизии. Часовые разожгли у шлагбаума костер, греются, кутаются в широкие серо-коричневые шинели. Выходит из будки дежурный офицер, козыряет, приказывает пропустить. Едем по асфальтированной аллее, оставляя справа то ли стадион, то ли плац с трибунами. Сейчас на нем горбятся два транспортных вертолета - куда улетишь в такую погоду! Перед зданием штаба - неожиданная встреча: на постаменте застыла родная тридцатьчетверка - танк Т-34.
В штабных коридорах сумрачно, сыро. Тускло горят немногочисленные лампочки без плафонов. Комнатка перед кабинетом комдива полна народу. Большинство одеты в серые курточки и такие же брюки. Расселись вокруг печки, пьют чай.
Поздоровавшись, заходим к комдиву. Ему лет пятьдесят, сухопарый, высокий, волосы аккуратно зачесаны на пробор. Неплохо говорит по-русски.
Павленко просит ввести в обстановку.
- Сразу очень трудно, - шутит комдив. - Приглашаю пока пообедать.
Снова идем полутемными коридорами. Попадаем в большой зал со сценой. Похоже на клуб. Высокие окна занавешены, справа от входа - батальная картина: ползут неуклюжие танки, их пушки извергают желтый огонь в спину убегающим врагам, за танками идут в атаку афганские солдаты, среди них крупным планом - девушка-воин. От низкой, тоже разрисованной батальными сюжетами сцены тянется через зал длинный составной стол. На нем узкогорлые бутылки с водой, вилки, столовые ложки, несколько краснокожих апельсинов.
Комдив приглашает к столу. Солдат приносит блюдо рассыпчатого риса и жестяную тарелку с кусочками мяса.
За едой разговаривать не принято, обедаем молча, потом возвращаемся в кабинет комдива, где уже приготовлен чай, расшурована обложенная цветными камнями печка.
- Я рад нашей встрече, - улыбаясь, говорит комдив. - Как чувствует себя мой друг…? - называет фамилию нашего командира.
- Спасибо, он чувствует себя хорошо, - со столь же учтивой улыбкой и тоже неторопливо отвечает Павленко. - Просил передать вам дружеский привет и узнать, как идут ваши дела.
На подоконнике зазвенел полевой, спрятанный почему-то за ширму телефон, комдив извинился, взял трубку. Разговаривая, достал из пачки сигарету, прикурил от изящной серебряной зажигалки.
Сообщение, видимо, было хорошим, и, положив трубку, комдив заговорил по существу дела.
- Мы, афганцы, не любим спешить. Если приходит гость, мы приглашаем кушать. Но сообщу одну тайну: я ждал вот этого звонка. Теперь буду вам говорить хорошие новости.
Достав из выдвижного ящика стола карту, комдив рассказал об утреннем осложнении обстановки, о принятых мерах, которые, как только что подтвердил звонок, оказались действенными. Связь тоже восстановлена, чем Павленко незамедлительно воспользовался.
В штабе афганской дивизии познакомились с подполковником Владимиром Тимофеевичем Добышем. Он провел тут не один день, уверяет, что кое-чему, особенно действиям в горах, у афганцев можно и поучиться.
Самая большая проблема для афганской армии, говорит Добыш, это проблема малой грамотности, в подтверждение называет несколько цифр за первый после апрельской революции год. Из тогдашних призывников дивизия получила 3326 совершенно неграмотных. Среди солдат, уволенных в запас в течение того же года, 2996 человек уже умели читать и писать. На дивизию было 170 букварей - маловато, конечно, но где взять больше? Занятия по ликвидации неграмотности проводились два раза в неделю по два часа каждое - это, учитывая служебную и боевую нагрузку, немало.
Спрашиваю Добыша о самом впечатляющем за первые недели пребывания в Афганистане, и он вдруг расстраивается:
- Дети. Конечно же, дети. Жалко их - ну просто слов нет. Голенькие, босые, по снегу бегут - попрошайничают. Недавно с полевого хлебозавода хлеб на грузовике везли, а в горах тяжело ехать - мотор перегрелся, остановились у какого-то селения. Я старшим в машине ехал, а водителем был таджик, у них язык с афганским похожий. Детишки из домиков выбежали, обступили нас. Гляжу: мой таджик одного паренька на руки поднял, спросил что-то, а потом заплакал и в кузов полез. Достал оттуда несколько буханок, ребятишкам роздал - они их по кускам разорвали. Еще одну буханку, целую, мой таджик дал парнишке, с которым разговаривал. Малец буханку к животу прижал, сложился, как перочинный ножик, так что голова где-то между колен оказалась, и бежит, спотыкается: ведь дороги-то впереди не видит. Даже не подумал малец, что мог еще чего-нибудь получить. Я водителя не ругал, поинтересовался только, чем его этот мальчишка пронял. "Спрашиваю - почему грустный? Потому что живот болит. А живот почему болит? Потому что давно не кушал…"
После этого воспоминания Владимир Тимофеевич подозрительно быстро отвернулся и ушел в соседнюю комнату звонить. Вернулся минуты через три, деловой и спокойный:
- Если командир не возражает, концерт откладывать не будем: артисты могут приехать хоть через час.
Афганский комдив не возражал, послал своего начальника политотдела оповестить народ - благо, к штабу дивизии стянули на время событий несколько батальонов, после чего Добыш еще раз созвонился с ближним советским подразделением, откуда должна прибыть солдатская самодеятельность. Мы с Павленко посовещались и решили остаться на концерт, возможность такая была.
Вечером едва узнал длинный, уже знакомый с обеда зал. Стол разобрали и вынесли, на его месте тесно стояли скамьи. Впрочем, они только угадывались: зал был набит, как говорится, битком. Начался концерт, и я своими глазами увидел один из национальных талантов афганцев - талант сопереживания. В кульминационный момент солдатского танца с первых рядов вскочили несколько человек и, выбежав к нашим ребятам на сцену, тоже пустились в пляс. А когда наш сержант, таджик по национальности, запел под баян песню о Ленине, поднялись афганские солдаты в задних рядах, и оттуда на весь зал прозвучало: "Смерть империализму!" Весь зал стоял, весь зал скандировал, выбрасывая вверх сотни смуглых рук. Странное дело, но это скандирование не заглушало, а поддерживало песню.
После концерта долго не расходились. Каждого из нас обступили афганцы, у многих были на груди золотистые звездочки и значки с изображением Ленина - видимо, участники самодеятельности привезли кое-какие подарки. Здесь, в зале, я познакомился с афганским комбатом Зией - уже немолодым, крупноголовым, начинающим лысеть капитаном. Зия неплохо, хотя порой с забавными неточностями, говорил по-русски, был как-то трогательно откровенно рассказывал, что устал воевать, что молодежь храбрая до первой увиденной крови, а потом наступает перелом и нелегко поднять в атаку, что в горах техника бесполезна - все равно приходится воевать "глаз против глаза"…
5. Последний бой
С корреспондентом военной газеты Сергеем С. мы были на афганской земле одновременно - в начале зимы 1980 года, но лично встретились лишь через полгода в Москве, когда он поступал в военную академию. Правая рука Сергея была еще, в гипсе.
Он и рассказал мне о последнем рейде моего знакомого капитана Зии.
…Выехав из штаба афганской дивизии, уазик долго прыгал по плохой каменистой дороге, пока фары не выхватили из темноты четыре длинных саманных барака - штаб и казармы батальона. Дремавший на переднем сиденье капитан Зия устало выбрался из машины, повел Сергея в штаб, отдавая на ходу дежурному короткие непонятные приказания.
В темноватом бараке собрались командиры рот, капитан развернул на шатком столе помятую карту, ткнул пальцем в пятнышко горного кишлака. Офицеры согласно покивали и разошлись.
- Я приказал всем спать, - повернувшись к Сергею, объяснил Зия. - Завтра очень тяжело, дорога в горах нету. Сначала ехать, потом много идти.
Висевшая над столом лампочка потускнела, погасла, потом снова разгорелась, вольфрамовая нить в ней мерцала красновато-кровавым светом, напоминая дождевого червя, изогнувшегося на рыболовном крючке. В этой полутемной грязноватой комнате к Сергею пришло вдруг пронзительное ощущение суровой реальности жизни. Утром было плохое настроение, он подумывал даже, не отложить ли работу над репортажем об афганских солдатах до лучших времен. Все же пересилил себя, преодолел необъяснимое и потому болезненно плохое предчувствие, убедил афганского комдива послать его именно в этот батальон, уходящий в опасный рейд. Убедил, добился - оттого и приятны ему эта тусклая комнатка, этот немолодой лысеющий капитан.
- Давай мы тоже спать. Ложись здесь, это тепло, - сказал Зия, вороша на единственной в штабе койке мятое верблюжье одеяло и брошенную вместо подушки старую шинель.
Сергей попробовал было отказаться, понимая, что Зия уступает ему свою кровать, но капитан уже выключил свет, прилег на скамью, стоящую по другую сторону железной печурки.
Несколько минут лежали молча. Потрескивала печь, мерцал на глиняном полу бледно-розовый отблеск углей, шевелилась от сквозняка брезентовая оконная шторка, с улицы доносилось притоптывание мерзнущего часового, за стеной кто-то заунывно вполголоса то ли пел, то ли молился. Капитан заворочался, вздохнул:
- Очень я нехорошо сделал, очень плохой человек.
Сергей невольно усмехнулся: за что это Зия так по-детски на себя обиделся?
В темноте прошлепали босые ноги, затрещала рвущаяся бумага, капитан придвинул к кровати тумбочку, положил на нее разорванный пакет:
- Кушай курагу, хороший курага, вчера купил.
- Спасибо, Зия. Только зря ты пакет разорвал: все равно столько не съедим.
- Моя жена очень любил курагу, - после долгой паузы заговорил Зия. - Я приду - она ждет. Мы сначала бедно жили. Офицеров наших квартир нет. Деньги плати - живи.
- На частных, значит?
- На чужой квартира. Много денег давай. Детей токе много. Сапог у них нет. Когда снег, дети квартира сидят, хозяин ругается, я ему говорю: убью. Жене все равно курага покупал, очень хороший был жена. Любил меня.
- Прости, Зия, ты все говоришь - была… Она умерла?
- Жена поехал домой, душманы убил.
- Зачем же ты ее одну отпустил?
- Я служил, - глухо ответил Зия. - Долго домой не был, жена тоже не был. У жена отец умирал, он в горах жил, кишлак маленький, далеко. Жена одна поехал, я не мог, у меня батальон, я командир. Время сложный было. Амин, мы знаем, Тараки убил. Что потом - не знаем. Много Амин людей забрал, убил, тюрьма посадил. Мне плохой человек с гор говорит: уходил из армии или семью режут. Я человек арестовал, командир дивизии прошу: дай три дня отпуск. Еду за жена - она уже мертвый.
В темноте белело пятно нижней рубахи капитана, он сидел на скамье, опустив между колен подсвеченные заревом углей руки, ссутулив плечи, склонив на грудь голову. Сергей машинально жевал сушеные абрикосы. Зия тоже потянулся за курагой, долго не мог захватить пальцами, только назойливо шуршала бумага.
- Люди кишлак видели, говорят: жена очень кричал, плакал, просил скоро убить. А они мучал. Потом сели кушать, а моя жена кричал, плакал…
Капитан поперхнулся, кашлял долго и громко. Сергею показалось, что капитан сдерживает рыдания. Но после паузы Зия заговорил так же глухо, медленно:
- Они ушел в горы, я искал, один искал. Очень хотел догнать. Отпуск конец, я уехал. Большой сын говорит: бери служба, учи врага убить. В мой батальон служит, солдат, завтра вперед идет - в разведка. Всегда просит вперед посылать. Хороший сын, солдат хороший.
Сергею хотелось расспросить подробнее - сын служит в батальоне отца, об этом можно сделать сильный материал, но Зия поднял голову:
- Я очень плохой хозяин. Спать надо, завтра далеко ходить, - и неловко, грузно повалился на скамью.
Батальон вышел из расположения до рассвета. По узкой дороге вытянулась цепочка огней. Впереди лязгали гусеницами, скрежетали стальными днищами по валунам боевые машины пехоты, следом шли крытые брезентом грузовики с минометами, палатками, боеприпасами, походная кухня, агитационная машина - на обратном пути, если рейд будет успешным, планировалось проводить митинги в селениях. Замыкало колонну боевое охранение.
Сергея капитан взял в свою командирскую БМП. Впереди них шла только головная походная застава: красные кормовые огни ее машин, удаляясь, вспыхивали на подъемах дороги.
Дорога была тяжелой, без покрытия. Собственно, даже не дорога, а петляющий каменистый путь между пологих холмов, похожих друг на друга, как штормовые волны. В этом застывшем море трудно было вывести батальон точно к устью ущелья, откуда начинался пеший, самый опасный участок рейда. Не помогала и карта, на которой дорога вовсе не была обозначена. Поэтому Зин, спрятав карту в планшет, плотно сел на броню левее и ниже пушки, опустив ноги в командирский люк, вглядывался в холмы, отыскивая среди них знакомые, памятные по рекогносцировке приметы. Сергей под шумок тоже остался наверху, покрепче ухватился за скобу откинутой крышки башенного люка, думая на первых порах лишь об одном - как бы не прищемило на очередной колдобине костяшки пальцев.
Внизу позвякивали стоящие торчком по периметру башни снаряды, попутный ветер придерживал над броней жаркое облако выхлопных газов, слезились глаза, метался по холмам луч башенной фары, гусеницы то и дело высекали из камней желтые снопы искр, машины с гулом ныряли в крутые ямы, а выбираясь из них, заслоняли всю последующую вереницу огней широкими ободранными днищами, грузно опускались на передние катки, с воем и рыком набирали обороты, зло щурились узкими зелеными глазами передних габаритных огней. Зия безжалостно гнал колонну, поочередно вызывал на связь командиров рот, хрипло кричал им что-то по-афгански, прижимая пальцами к горлу потертую кожу ларингофонов.
Все же несколько машин отстали. Постучав кулаком по броне, капитан приказал остановиться на малый привал. Рассвело. Заполыхали в красном огне острые, подсвеченные снизу солнцем зубцы гор. На склонах замелькали первые белые пятнышки, потом разом вспыхнула и разлилась от края до края искрящаяся белизна вечных снегов.
- А-а-а! - застонал вдруг Зия. - Много спали! Трудно будет!
Перед ущельем колонна сплющилась, смешалась в нестройную, внешне беспорядочную груду брони и брезента, вскипела сотнями солдатских касок, растеклась по склону пологого холма ручейками взводов, отделений, расчетов. Выбрав место для укрепленного лагеря, в котором оставят технику, комбат побежал к первому, ближнему от ущелья, человеческому ручейку. По коричневым маскхалатам и горбу рации за спиной правофлангового бойца Сергей понял, что это разведчики. Один из них - сын Зии, но который именно, определить трудно: капитан поговорил только с их командиром.
Путь по ущелью к горному селению был долог Сергей шел рядом с капитаном, в авангарде основных сил. Каждые десять минут радист сообщал донесения разведчиков: дорога чиста, склоны безлюдны. Зия исподлобья поглядывал по сторонам, шагал крупно, подаваясь вперед всем телом, положив локти на ствол и приклад висевшего на шее автомата. Во время пятиминутного привала под высоченными вертикальными стенами, с которых невозможно было вести по батальону огонь, Сергей спросил Зию, отчего он так торопится и почему безрадостно встречает спокойные доклады разведки?
Устало опустившись на камень, капитан рассказал, что близ селения, куда идет батальон, сутки назад обнаружили большую банду. Послали вертолеты, но душманов уже не увидели: возможно, они укрылись в селении - оттуда прозвучало несколько выстрелов, возможно, ушли в окрестные пещеры. В любом случае сегодняшний рейд нужно закончить до темноты, иначе можно напороться на засаду. Ведь получит преимущества, объяснил Зия, тот, кто раньше увидит другого. Поэтому он и спешил войти в горы в первые светлые часы, поэтому не радует его безлюдье склонов. Должны же бандиты держать под прицелом эту единственную дорогу!
Сергей едва сдержал улыбку в ответ на обиженную, рассерженную интонацию капитана: