– Давайте закончить наш разговор. У господина Нансена еще много дел. А до поезда совсем мало времени, – сказал он. – Встретимся через три дня, в это же время. Надеюсь, господин Нансен обрадует вас хорошими вестями.
Они вышли на улицу. Остановились возле вывески у забора. Постояли, помолчали.
– И куда теперь? – спросил шахтер.
– Куда, куда! До наших, – сердито ответил Дзюндзя. – Оны ж там нас ждуть.
Они ждали.
– Ну, шо? – спросили из толпы.
– Пообещали. Через три дня усе до подробностев скажуть.
– Ну, а если Врангель не согласится? Чи французы? – выкрикнули из толпы давно наболевшее, которое уже обсуждали делегаты с Нансеном.
Встав на какой-то камень, над толпой поднялся Дзюндзя:
– Мы с имы и энто обсуждали. Сказалы, шо договорятся, – и, подумав немного, он по-мужицки убедительно добавил: – Оны там усе из одного гнезда: как-то уладять. Ворон ворону глаз не выклюнет.
Это несколько успокоило толпу.
Расходились с надеждой. Договорились через три дня всем вместе собраться возле "Комиссии по репатриации "Помощь Нансена".
Глава третья
Слух о том, что всем русским, пожелавшим вернуться в Россию, окажет содействие Комиссия Лиги Наций по репатриации "Помощь Нансена", разнесся не только по Константинополю. За три дня он докатился до Галлиполи, Чаталджи и даже до дальнего острова Лемнос – до всех тех мест, где были размещены эвакуированные из Крыма солдаты и офицеры Русской армии.
Уже к полудню назначенного дня возле особняка, где размещалась Комиссия по репатриации, собралось человек триста бывших военных, среди них были и беженки-женщины, некоторые с детьми. По одежде и по слегка надменному выражению их лиц можно было понять, что еще совсем недавно они занимали довольно высокую ступень в обществе. Спасаясь от большевиков, присоединились к отступающей армии Врангеля. Но здесь, в Турции, Врангелю было не до них. Проев последние увезенные с Родины ценности, обносившись и наголодавшись, они поняли, что или, никому не нужные, они закончат свое земное существование в какой-то грязной константинопольской подворотне, или вернутся к себе домой, в Россию. Авось большевики окажутся совсем не такими кровожадными, как о них повсюду говорили и писали, и в России у них еще будут счастливые дни.
Постепенно народу возле здания комиссии становилось все больше. Приходили поодиночке и группами и тут же смешивались с основной толпой. Просто ждать неизвестно каких новостей было скучно. Солдаты и цивильные стали толкаться в многолюдье, разыскивая знакомых или земляков. Иногда находили. Счастливцев тесно обступали, слушали их сбивчивый разговор:
– Здорово, земеля. И ты до дому?
– А то куда ж еще?
– С Врангелем. Говорят, с лета собирается выступить на Советы.
– Обещал с весны.
– Что-то не заладилось. Перенес на лето.
– Пускай выступает. Только без меня.
В другом месте иной разговор:
– Лешка? Фоминых? Ты как здесь?
– Как все.
– Ты ж вроде в Галлиполи был? У Кутепова?
– Был. Насилу утек. Спасибо, наши морячки с "Херсона" подвезли.
– Что? Так просто?
– Не просто, конечно. В трюме спрятали. А другие пеши пошли. Кутепов не сразу усек, а как узнал – караулы понаставил. Сашку-артиллериста помнишь?
– Пронина?
– Ну! Тоже до дому рвался. Пеши отправился. На перешейке схватили. Теперь на "губе" сидит.
– Не повезло.
Когда солнце стало клониться к закату, Дзюндзю отправили в особняк комиссии, чтобы он выяснил, что и как. Стоит ли ждать? Можно ли надеяться?
На пороге его встретил Колен, который из окна второго этажа время от времени наблюдал, как возле здания комиссии разрастается толпа. Она уже заполнила площадку перед зданием и растягивалась вдоль дороги в сторону итальянского посольства.
– Здравствуйте, – Дзюндзя уже на правах старого знакомого поздоровался с Коленом за руку и взглядом указал на улицу: – Видали, шо творится? Прям, море!
– Очень хорошо, – согласился Колен. – Но новости пока нет.
– Как жа энто? Три дня, як обещали, уже пройшло.
– Не прошло, – возразил Колен. – Вечером – прошло, – и объяснил: – Нет связи. Ждем.
– И долго ждать?
– Там знают, – Колен указал на небо, но тут же успокоил Дзюндзю. – Но продолжайте ждать. Господин Нансен очень… как это…четкий человек.
Когда Дзюндзя вернулся с переговоров, толпа смолкла: ждала, что скажет "парламентер". Откуда-то притащили большой деревянный ящик, поставили его "на попа", помогли взобраться на него Дзюндзе.
– Шо вы хочете од меня услыхать? – спросил он у толпы. – Хороших новостей? А их пока нема. Бо нема связи.
Толпа разочарованно зашумела.
– Ну, и чого гергочете? Сказано было: вечером. А ще не вечер. Спешить некуда, подождем.
Когда стало смеркаться, раскрылась дверь, и на лестничную площадку вышли Колен и переводчик. При этом они продолжали начатый еще в помещении разговор. Наконец переводчик сделал какое-то легкое движение и оказался чуть впереди Колена. И при этом он поднял руку.
– Перестаньте гудеть! Смолкнить! – со своего ящика выкрикнул Дзюндзя.
Наступила такая тишина, что был слышен даже крик чаек, носящихся поодаль, в заливе.
– Послушайте, пожалуйста, новости, которые сообщил из Парижа пять минут назад комиссар Нансен. Прежде всего, господин Нансен честно и ответственно отзывается на тот, возможно, один из самых главных вопросов, который часто ему задавали. Действительно Советское правительство объявило полную амнистию всем без исключения, кто сражался на противоположной стороне, – следует понимать, на вражеской. Никаких притеснений на бывших своих противников, кто возвращается с чистыми помыслами и искренним желанием помогать своей стране, советская власть оказывать не будет. Такие гарантии получила от Советского правительства и Лига Наций. Поэтому можете без страха, смело и спокойно, возвращаться на свою Родину. Это первое.
После этого переводчик вновь обернулся к Колену, и они какое-то время продолжили разговор. А толпа безмолвно вслушивалась в чужую речь, пытаясь что-то понять по их интонациям.
– И, во-вторых, – вновь обратился переводчик к плотно сбившейся толпе, – слушайте внимательно и запоминайте. Через три дня, ровно в двенадцать часов дня, от восьмого причала в Советскую Россию отправится турецкий пароход "Решид-Паша". С французскими оккупационными и турецкими властями все согласовано. Просьба создать инициативную группу, чтобы составить поименные списки всех отъезжающих. Мы, господин Колен и я, будем всячески вам содействовать. Но главное, что касается порядка при отъезде, ложится на ваши плечи. Надеюсь, всем все ясно? Если есть вопросы, спрашивайте.
Вопросов было много, поскольку сюда прибыло немало новичков. Они задавали те же вопросы, которые Дзюндзя и трое его делегатов уже не однажды обговаривали. Они и отвечали всем собравшимся возле здания комиссии.
Расходились, когда на небе уже зажглись крупные южные звезды.
На следующий день комиссар Пеллё пригласил к себе Врангеля. Настроен он был решительно. После выговора, полученного им из Франции за его безделье, он стал активно помогать Комиссии по репатриации. Он тоже был заинтересован как можно быстрее отправить в Советскую Россию хотя бы один корабль с репатриантами, чтобы показать французскому правительству, что и он здесь, в Константинополе, не зря ест казенный хлеб.
– Вчера у меня была делегация ваших русских, которые изъявили желание вернуться на Родину.
– Я выгнал их, – сообщил комиссару Врангель. – В большинстве своем это дезертиры, которые подлежат военно-полевому суду.
– Хочу напомнить вам, генерал, что война кончилась, и вы не в России, где были вольны поступать так, как вам захочется. Здесь же все, и гражданские, и военные лица, находятся под протекцией моей республики, – и затем добавил: – Отправить желающих вернуться на Родину не моя инициатива. Более того, это даже не инициатива моего правительства. Этим занимается Лига Наций. И отказать им в своем содействии я был не вправе. Надеюсь, вы тоже не станете этому препятствовать.
– Я так понимаю, это ультиматум? – спросил Врангель.
– Ну при чем тут ультиматум? Это реальность. Они не в тюрьме, и у них есть такое право: вернуться домой.
– Но вы же понимаете, что это означает? – жестко спросил Врангель. – Практически это уничтожение Русской армии.
– Надеюсь, вы не скажете, что это для вас новость Мы неоднократно говорили с вами об этом. Вы не прислушались к моим словам. И напрасно. То, что я сообщу вам сейчас, для вас будет еще более неприятной новостью. Надеюсь, вы воспримете ее мужественно. Мое правительство сообщило мне, что рассчитывает на скорейшую демобилизацию Русской армии. Уже в ближайшее время Франция прекратит вам бесплатные поставки продовольствия. Все займы, которые вам были отпущены, вы полностью исчерпали. И даже более того.
– А флот, который мы вам передали? Разве он ничего не стоит?
– Нет, почему же! Но, по оценке наших экспертов, стоимость большинства судов оказалась весьма завышенной. Они конструктивно и морально устарели, крайне изношены, и решено в ближайшее же время отправить их на металлолом.
– Мы не на базаре, господин комиссар. Есть договор.
– Да, мы не на базаре, – согласился комиссар Пеллё. – Но у России миллиардные долги. Я имею в виду царские долги. Советское правительство отказалось их признать, и его можно понять. Кто их нам выплатит? Об этом мое правительство тоже вынуждено думать.
Врангель молчал. После бесконечно длинной паузы Пеллё снова заговорил:
– Я вам сочувствую. Вам и вашим храбрым солдатам, которые до сегодняшнего дня все еще продолжают верить вам. Далеко не все, в этом вы тоже, конечно, уже начинаете убеждаться. Понимаю, как трудно будет вам найти слова, которые убедят тех, кто пока с вами, отказаться от мысли продолжать борьбу. Но, к сожалению, это необходимо. Не в наших с вами силах в настоящее время что-либо изменить.
Врангель встал.
– Благодарю вас, господин комиссар, за откровенную беседу, – сказал он и направился к двери.
– Отнеситесь к моим словам со всей серьезностью. Иначе ваши люди столкнутся с весьма разрушительными для них сюрпризами, – сказал вслед Врангелю Пеллё.
Врангель у самой двери остановился:
– Я вас понял, комиссар. И все же я убежден: нам пока еще рано сдавать оружие.
– Оно вам уже не пригодится. Поймите, Совдепия с каждым днем становится все сильнее. Именно поэтому от вас начали уходить люди.
– Уходят слабые и дезертиры.
– Против вас уже вся Европа. Лимит на войны исчерпан, – увещевал Врангеля Пеллё. Он понимал, что Врангель упрям. И не только. Он пока не знал, как, отказавшись от борьбы, "сохранить свое лицо". Но, возможно, потом, позже, проанализировав все, он придет к разумным выводам.
– Не уверен.
– Читайте газеты.
– У меня плохое зрение. Я не вижу того, что видите вы.
И Врангель покинул кабинет комиссара.
Глава четвертая
После последнего, унизительного, визита в штаб Врангеля Слащева охватила болезненная бессонница. Уставившись глазами в потолок, он перебирал в памяти все обиды, нанесенные ему Врангелем. Он осунулся, постарел. Среди ночи вдруг вскакивал и шел к заветному шкафчику, где прятал кокаин, в надежде, что там еще что-то завалялось. Что ему стоило затеряться, этому крохотному пакетику? Возможно, он лежит там, среди белья, случайно им не найденный.
Он тщательно перетряхивал простыни, рубашки, полотенца. Но все тщетно. Были бы деньги, он знал, где его купить. Даже сейчас, среди ночи. Но денег у него не было. Деньги были у Нины. Но он знал: она поймет, для чего они ему…
И он снова ложился и продолжал досматривать картинки его прежней жизни. Вспоминал кошмарное бегство из Новороссийска. Обозленный постоянными неудачами и критикой Врангелем Деникина, он увольняет Врангеля из армии. Врангель покидает Россию. Как он верил тогда Врангелю! При прощании сказал ему:
– Умоляю вас, Петр Николаевич, не уезжайте!
– Я уволен и не могу поступить иначе. Есть еще кодекс чести.
– Но тогда не уезжайте далеко. Поверьте, вы еще понадобитесь России.
Слащев как в воду смотрел. После целого ряда новых неудач на фронтах союзники отказали Деникину в поддержке. И 21 марта в Севастополе был созван Военный совет, где он, Слащев, назвал имя преемника Деникина – генерала Врангеля. У Слащева тогда был высокий авторитет, и к его словам прислушались почти все военачальники.
Да, так было!
Как быстро Врангель все это забыл!
Слащев любил Врангеля за его богатырский рост, мужественную фигуру. Лишь несколько позже он убедился, что на самом деле он человек слабый, нерешительный, часто идущий на поводу у окружающих его бесталанных советников.
Он снова вскочил с постели, аккуратно разложил на столе бумаги, проверил, в порядке ли перья, и стал писать. Писал он торопливо, вызывая в памяти картинки прежних боев. Иногда останавливался, задумывался, нервно грыз деревянный кончик ручки. И снова пытался торопливо записать, как протекал тот или иной бой и как бы все могло быть, если бы не допущенные Врангелем ошибки.
Иногда к нему заходила Нина, тихо говорила:
– Ты бы что-нибудь поел.
– Не мешай! Потом! – грубо обрывал он ее и выставлял за дверь.
На третий или четвертый день, изнемогая от бессонницы и усталости, он крупными буквами написал: "Уроки Крыма".
Немного подумав, перечеркнул "Уроки Крыма" и сверху сделал новую надпись: "Требую суда общества и гласности".
Поставив точку, он упал на диван и уснул. Спал больше суток. Проснувшись, наскоро что-то пожевал и отправился на базар. Долго ходил в толчее, высматривая долговязую фигуру Соболевского. Спрашивал у знакомых, не видел ли кто генерала. И тогда он пошел к нему домой.
Соболевский, увидев его в окне, вышел на порог.
– Входи! Пообедаем!
– Нет-нет! Я по делу!
– Первый раз вижу человека, который из-за дела отказывается от обеда.
– Ну правда: мне некогда.
– Ну говори!
– Я написал!
Соболевский удивленно посмотрел на Слащева.
– Ну, помнишь? Я тебе говорил. Про Врангеля, про себя. Все-все описал, как на духу. Пусть судят.
– О чем ты? Кто будет судить? И кого?
– Меня. Врангеля. Для чего и написал.
– Та-ак! – сокрушенно покачал головой Соболевский.
– Найдешь время, прочитай! – попросил Слащев.
– Ну, прочитаю. И что?
– Понимаешь, ты у них в типографии когда-то какие-то приглашения печатал. Может, договоришься? Немного, штук хоть бы полсотни. А, Саша?
– Как тебя заело! – покачал головой Соболевский.
– Напечатай, Саша! Прошу!
– Я вроде обещал. Попытаюсь.
– Только, понимаешь, в смысле финансов я пока на мели. Но я рассчитаюсь. Ну, пришлют же мне когда-нибудь эти проклятые фунты!
– Не в деньгах дело! По-моему, ты на свою задницу хлопоты ищешь.
– Может быть, – согласился Слащев. – Но мне нужна эта книжка. Я потом выброшу все из головы. Все забуду. Буду жить, как ты. Индеек стану разводить. Слыхал, мне индюшачью ферму подарили? Хорошая птица. Большие капиталы можно на ней нажить!
– Ну, богатей, богатей! Не пойдешь обедать?
– Нет! – твердо отказался Слащев и снова попросил: – Ты сегодня же к ним сходи!
– К кому?
– Ну, в типографию. А я завтра с утречка к тебе забегу, узнаю.
Соболевский ничего не ответил, пошел по ступеням в дом. А Слащев, глядя ему вслед, вдруг подумал: не вернуть ли его Глафире Никифоровне Зизи? То-то радости было бы! Но почему-то стало жаль. Он к ней привык. Еще немного, и она станет утехой для его Маруси. Может, позже когда-нибудь? Вот если книжку Соболевский напечатает, тогда…
И он пошел со двора.
Дня через четыре Соболевский отдал ему тридцать экземпляров аккуратненькой тощенькой книжицы, на обложке которой крупными буквами была напечатана его фамилия. Чуть ниже: "Требую суда и гласности". И в скобках, чуть помельче: "Оборона и сдача Крыма". Последняя надпись Слащева весьма удивила. В рукописи он ее вычеркнул, но Соболевский, внимательно прочтя рукопись, ее восстановил.
Со стопкой книг в руках Слащев отправился в штаб Врангеля.
В коридоре штаба его встретил адъютант Врангеля Михаил Уваров:
– Вы к кому?
– Я на минутку, – взволнованно и сбивчиво начал он. – Чтоб главнокомандующий не подумал, что я за его спиной…
– Вы о чем?
– Вот! – Слащев протянул Уварову свою книжку. – Я написал. Пусть прочтет. Ни одним словом не слукавил.
– Я не могу это принять, – сказал Уваров. – Обратитесь к начальнику штаба генералу Шатилову!
– Да что вы, в самом деле! – возмутился Слащев.
– Извините, но мне не велено от посторонних… – попытался оправдываться Уваров.
– Да! Я совершенно забыл, что я посторонний, – с неловкой, застенчивой улыбкой Слащев повернулся и пошел по коридору.
Шатилов, с которым он столкнулся в коридоре, тоже не принял из рук Слащева книжку и тут же скрылся за дверью своего кабинета.
Слащев какое-то время медленно побрел по коридору. Остановился у окна, постоял возле него. Что дальше? И решительно положил на подоконник книжку. То же сделал на следующем подоконнике. И на третьем…
Вышел из штаба. Остановился возле часового. Достал еще одну книжку и протянул ему:
– Возьми, браток! Тут про то, как мы с тобой славно воевали.
– Спасибо, ваше превосходительство, – сказал часовой. – Я вас помню. Мы с вами в прошлом годе летом под Каховкой встречались. Вас тогда еще ранило, – и спросил: – Обошлось?
– Обошлось, парень. Все в жизни как-то обходится.
Глава пятая
Ко времени отплытия "Решид-Паши" на площади неподалеку от порта собралась большая толпа желающих возвратиться на Родину. Они были уверены, что сюда Врангель не посмеет дотянуть свою руку.
Дзюндзя, вдруг случайно, по воле толпы, оказавшийся помощником по репатриации, толкался среди отъезжающих в Россию и время от времени выкрикивал:
– Токо не надо, як той скот в череди. Не позорьте Рассею. Разбериться по четверо и, если можно, до парохода с песней!
– С песней мы по Севастополю!
– А мо по Феодосии! У мэнэ там теща!
– Это бабка надвое гадала. Може, без песни, но под конвоем? – выкрикнул кто-то Дзюндзе из толпы.
Но все постепенно выстраивались в колонну.
– А если с музыкой? – спросил кто-то
– Ще лучшее! – ответил феодосийский реэмигрант.
– А где ты ее возьмешь, тую музыку? – спросил Дзюндзя.
– Труба, бас и барабан есть. Всю войну с нами прошли. Не выкидать же!
– А шо можете сыграть?
– А что скажете! Можно "Боже, царя храни", а можно и "Интернационал".
– Ну-ну! Без шутков! – рассердился Дзюндзя. – Шо-нибудь интернациональнэ! "Марсельезу" знаете?
– Як "Отче наш"!
– Ну, так вжарьте "Марсельезу"!
И под музыку сиротского оркестра они строем пошли к причалу, туда, где стоял под загрузкой "Решид-Паша".
Уже в порту к музыкантам пристроился гармонист, и "Марсельеза" зазвучала веселее.