– А разве столько пролитой крови ничего вам не говорит? – спросил полковник.
– Только то, что война была жестокая. Какую-то часть людей, живущих на территории России, сегодняшние итоги устраивают, какую-то – нет. Я еще раз повторяю: это не допрос. Я просто пытаюсь разобраться, что случилось со всеми нами. И, соответственно, чего ждать в будущем.
– Я субъективен. Слишком долго я верил в торжество белых идей. Была страна, которой я в меру своих сил верно и честно служил. Когда все началось, я пошел защищать закон. Да-да, закон! Я и сегодня продолжаю верить: без закона нет государства. Если вы сумеете собрать осколки разрушенной России, объединить все их законом… Непонятно?
– Нет, почему же!
– Понимаете, закон – слово всеобъемлющее. Оно включает в себя сотни составляющих, таких, как свобода, равенство, честность, справедливость, милосердие, доброта и многое-многое другое. Они, эти слова, как почва для растения, – они питают закон. Сумеете вы создать закон, который объединит Россию, ее территорию, ее население, значит, все ваши усилия были потрачены не зря. Но ответ на этот вопрос вы получите не завтра и не через месяц. Через годы. Вот тогда, быть может, вы и сами поймете, что случилось со всеми нами. Я ответил на ваш вопрос?
– Ответ философский, – сказал Кольцов.
– Какой вопрос, такой и ответ.
– Во всяком случае, у меня есть над чем подумать. Спасибо.
– Могу ответить проще, понятнее. То есть на примере. Но за ответом все равно надо будет обратиться к философии.
– Я вас слушаю.
– Скажем так: я верил Врангелю, верил в его полководческий талант, в его счастливую судьбу, в его божий промысел, провидение. Но вот уже и лето, но все происходит совсем не так, как всем нам хотелось. Союзники отказались от нас. Врангель пытается скрывать это, но почти каждый, имеющий глаза, видит это. Врангель мечется, он что-то изобретает, но, похоже, он уже и сам не верит в успех.
– Но что же можно было сделать? – спросил Кольцов.
– Многое. Но только законами. Нужно было разработать закон или законы, которые привлекли бы на сторону Врангеля миллионы. Как пример: закон о земле. Разработай Врангель такой закон, устраивающий большинство, и мы с вами, боюсь, не встретились бы сегодня здесь. Сейчас, уже на чужбине, у него возникла неплохая мысль. Он предложил создать Русский Совет. Вполне здравая мысль, но запоздалая. Возникни она у него раньше, она могла оказаться спасительной. А сейчас? Сейчас Врангель хочет с его помощью сохранить свое лицо. Вы разве не ознакомились с "Воззванием" Врангеля, в котором он излагает суть и смысл Русского Совета. Это "Воззвание" было со мной. Документы мне вернули, а "Воззвание", извините, оставили себе на память. Попросите своих товарищей, пусть они вам его покажут.
Минут через несколько Кольцову принесли этот распространенный среди белых офицеров документ. В нем говорилось:
"Русские люди! Более двух миллионов русских изгнанников находятся на чужбине…"
– Не слишком ли барон завысил цифру? – спросил Кольцов.
– Подсчитано довольно точно.
Кольцов снова склонился к "Воззванию":
– "…Я обращаюсь к вам с призывом разделить со мною выпавший на мою долю тяжкий крест…
Создание Русского Совета должно исключить возможность навязать будущей России всякое единоличное решение, не поддержанное русской национальной мыслью. Он может быть жизненным лишь при единении не только внешнем, но и внутреннем…"
– Понимаете, о чем речь? – прервал полковник чтение. – Иными словами, он говорит о том же: о необходимости не единолично, а сообща выработать законы, которые бы объединили нацию.
Кольцов бегло прочел несколько абзацев, где развивалась мысль о началах, на которых может объединиться русский народ, и в конце прочел "крик души" Петра Николаевича:
"…Мы потеряли последнюю пядь Русской земли, и все попытки объединиться на чужбине не увенчались успехом.
Время не терпит! В дружном единении всех сил эти недостатки восполнятся!
Да благословит Господь наше будущее дело!
Генерал Врангель".
Кольцов закончил читать и положил "Воззвание" перед собой на стол.
– Надеюсь, вы получили ответ не только на заданные, но и незаданные вопросы, – сказал полковник. – Врангель получил ответы слишком поздно. Вы, большевики, надеюсь, получили их в самый раз. Создадите законы, прельщающие всех без исключения – это очень трудно, – но выиграете страну, которая будет стоить пролитой крови. Если будете продолжать проливать кровь, потеряете то, к чему стремитесь.
– Что вы имеете в виду? – насторожился Кольцов.
Полковник указал на лежащее перед Кольцовым "Воззвание":
– Как видите, Врангель не сидит сложа руки. Перед тем как покинуть Константинополь, я еще там, в Турции, видел несколько изготовленных врангелевской пропагандой листовок. Хотелось бы думать, что это бессовестные фальшивки. Их цель – запугать тех, кто решил вернуться обратно в Россию. В одной сообщалось, что почти всех, покинувших Константинополь на "Решид-Паше", вывезли на окраину Севастополя и расстреляли. Священников и нескольких офицеров повесили. Поместили даже фотографии.
– Вы поверили?
– Да. Очень убедительно. С фамилиями.
– Почему же вы приехали?
– Потому, что та жизнь, которой я жил последнее время, хуже смерти. Я просто не хотел, чтобы меня похоронили в чужой земле. Вы не поймете меня. Для того чтобы так думать, надо пережить все то, что пережил я.
– Благодарю вас за откровенный и искренний разговор! – поблагодарил Кольцов полковника. – Вы свободны.
– Простите, меня больше не будут допрашивать?
– Нет, конечно. Вам куда ехать? Где ваша семья?
– В прошлом году они все еще были в Костроме. С тех пор я ничего о них не знаю.
– Комендант вокзала выдаст вам литер до Москвы. Там, на Ярославском вокзале, получите проездной литер до Костромы.
– Да, Господи! Из Москвы я уже и пешком дойду.
Полковник поднялся и, помедлив немного, спросил:
– Позвольте тоже задать вам вопрос.
– Да, пожалуйста.
– Что, в вашем ведомстве все такие?
– Какие?
– Не знаю. Вежливые, что ли. Предупредительные, – подумав, он добавил: – Не то. Может, интеллигентные, доброжелательные. Это, возможно, точнее.
– Трудный вопрос, – ответил Кольцов. – Я, как и все остальные, разный.
– Разные тоже бывают разными. Извините за корявость мысли. Но если у вас, большевиков, хотя бы десять процентов таких, хочу верить: Россия выживет.
– Спасибо за комплимент, – улыбнулся Кольцов.
– Ну, что вы! Я солдафон. Комплименты говорю только женщинам, и то нечасто. Просто я давно не испытывал такого удовольствия от беседы… э-э…
– С чекистом, – подсказал Кольцов.
– Я не то хотел сказать. С чекистами мне встречаться не доводилось, – полковник вытянулся и, кажется, даже слегка прищелкнул каблуками: – Позвольте представиться! Полковник Бурлаков – участник русско-японской, Великой и этой… право, не знаю, под каким названием она войдет в историю. Я бы назвал ее братоубийственной.
– Кольцов.
Представляться своим полным чекистским званием "полномочный представитель ВЧК, комиссар…" ему не захотелось. Да и не было в этом никакой необходимости. К тому же он все еще никак не мог привыкнуть к своей высокой должности.
Изо дня на день Кольцов ждал новых транспортов с реэмигрантами. Но шли дни, потом недели. Пограничники и сотрудники оперативного отдела Региструпа сообщали в ВЧК о небольших – десять-пятнадцать человек – группах, которые доставляли к советским берегам на своих фелюгах и яхтах контрабандисты. Это был нищенский улов, который вконец разочаровал Кольцова. Он надеялся на значительно большее.
Но постепенно Кольцов начал осознавать, что после того, как "Решид-Паша" покинул турецкие берега с первой партией репатриантов, Врангель не сидел сложа руки. Он однажды понял, что уступил агитационное поле большевикам, и стал срочно исправляться. По крайней мере об этом красноречиво свидетельствовала листовка, о которой ему рассказал полковник Бурлаков. Он вспомнил также небольшую брошюрку, которую видел в информотделе Региструпа – "Кладбище по имени Крым", изданную врангелевским агитпропом вскоре после бегства белых из России.
Рассказ о жестокостях красных в Крыму не был фальшивкой. В книжечке приводились фамилии повешенных, расстрелянных и казненных самыми варварскими способами. Имена этих солдат и офицеров были известны в белой армии.
Что можно противопоставить такой агитации? Какие слова найти, чтобы людей покинул страх и они бы поверили, что такое больше не повторится? Осудить палачей? Покаяться?
Но ведь это будут всего лишь слова. Словам уже давно перестали верить. "Кладбище по имени Крым" – это факт. Ему верят. А слова – это пух на ветру. Куда ветер повеет, туда он и полетит.
Кольцов посмотрел на лежащую перед ним газету "Красное Черноморье". В ней было опубликовано обращение кубанского казака Дзюндзи к своим товарищам, которые все еще оставались на чужбине. Региструп рекомендовал Кольцову напечатать обращение в виде листовки. Но бодряческий тон обращения не понравился Кольцову. Не мог так написать усталый, измученный чужбиной казак, после долгих мытарств вернувшийся на Родину.
"Браты! Казаки! Темные массы людей, не проникнутые сознанием, что такое советская власть и какова ее программа, пошли за офицерами и генералами-поработителями…".
Кольцов брезгливо поморщился. "Какая бойкая, бодряческая гадость, это обращение. Надо бы найти время и зайти в редакцию газеты, посмотреть на этого борзописца. Пусть хоть извинится перед казаком, имя которого он измарал своей бессмысленной трескучей болтовней".
Он подумал, что, судя по всему, и его листовке не очень поверили там, в Галлиполи. Какой непростой оказалась эта работа! И с какой легкомысленной готовностью взялся он за нее. Ему казалось все таким простым: напишет текст листовки, ее отпечатают и доставят туда, на другую сторону Черного моря. И пойдут в Советскую Россию караваны судов с реэмигрантами.
Кольцов отбросил газету и с огорчением подумал, что этими двумя пароходами вернулись только те, кому не нужны были никакие слова. Они, возможно, и не читали его листовку. У них, вероятнее всего, уже не было иного выхода: или возвращаться в Россию, или смерть. Но таких мало. Его задача – вернуть тех, кто колеблется, или тех, кто еще не утратил надежды на новый освободительный поход Врангеля в Россию. Какие слова найти для них? Чем убедить?
Что-то он делал не так! Суетился, хлопотал, недосыпал ночей, но, как оказалось, отдача была почти нулевая. Надо в корне перестраивать работу. В первую очередь до мелочей разобраться в том, что происходит на той стороне, во врангелевском лагере? Возможно, так он найдет ту единственную ниточку, потянув за которую распутает целый клубок.
С чего начинать?
Не откладывая задуманное в долгий ящик, он отправился в информационный отдел Регистрационного управления (Региструп) или, как его еще с издевкой называли, "Мертвый труп". Начальник Региструпа Ян Давидович Ленцман распорядился ознакомить Кольцова со всеми интересующими его материалами, касающимися внутренних политических процессов в российском зарубежье.
В шестнадцатом спецотделе Кольцов провел не один день, разбираясь в залежах интересных, но не идущих ему в дело материалах.
После того как зарубежная эмиграция поняла, что новый поход Врангеля на Москву откладывается и вряд ли когда состоится, ею постепенно овладевала надежда на многочисленные повстанческие движения, которые стали возникать в Советской России. Антибольшевистские эмигрантские организации стали активно подталкивать французское правительство на помощь различным антибольшевистским объединениям. С такими просьбами к французам обратились Керенский, Савинков, Шульгин и генерал Глазенап.
Керенский возглавил антибольшевистскую организацию, в которую входили бывшие русские политические партии от кадетов до эсеров. Они надеялись вызвать народные мятежи и восстания внутри Красной армии.
Савинков возглавил антибольшевистскую организацию, созданную русским политическим комитетом в Польше. Он действовал совместно с украинским правительством Петлюры. Савинков и Петлюра рассчитывали на военную интервенцию в Украину, Белоруссию и в северные и северо-западные районы России.
Намерения Савинкова и Петлюры импонировали Шульгину, за спиной которого стояла довольно большая часть влиятельной русской интеллигенции.
Генерал Глазенап поддерживал планы германофильских кругов в Берлине. Он намеревался создать из бывших врангелевских частей полицейские армии, в удобное время вторгнуться в Галицию и идти дальше, на Киев и Москву.
Все это было интересно, но для Кольцова представляло куда меньший интерес, чем армия Врангеля в Турции. Но ничего конкретного по армии Врангеля он пока не обнаружил.
Девушка, сидящая на первоначальной разборке писем, подошла к Кольцову, сказала:
– Взгляните! Быть может, вас это заинтересует?
Письмо было совсем недавнее: комиссар Франции в Константинополе М. Пеллё обращался к генералу Врангелю. Каким образом оно оказалось в Региструпе, никто не знал. Девушка предположила, что, скорее всего, оно было найдено среди бумаг, изъятых у репатриантов. Но самое главное: у кого в кармане оно хранилось, выяснить, к сожалению, так и не удалось. Впрочем, само письмо тоже представляло для Кольцова определенный интерес.
М. Пеллё писал генералу Врангелю: "Господин генерал! Мое правительство, проинформированное мною об отправке двух судов с репатриированными русскими беженцами, предписало мне предпринять все необходимые меры по формированию новых конвоев не только в Россию, но и в другие, заинтересованные в рабочей силе страны. Например, в Бразилию и Аргентину.
При этом вы должны исходить из того факта, что Франция в ближайшие дни может прекратить всякие бесплатные поставки продовольствия русским беженцам. Под беженцами мы подразумеваем всех русских людей, как то: солдат, офицеров, чиновников, представлявших когда-то русскую армию, а также других лиц.
С уважением М. Пеллё".
Читая это письмо, Кольцов вспомнил прочитанное совсем недавно, похожее по смыслу. Его писал военному министру Франции директор департамента политических и торговых дел Перетти де ла Рокко. Он обращал внимание министра на неудовлетворительное санитарное состояние русских и настаивал на том, чтобы без особых задержек все русские, находящиеся в Турции, как можно быстрее были отправлены домой.
Вывод, который сделал из всего прочитанного Кольцов, был следующий. Противостояние между Францией и Русской армией зашло слишком далеко. Французы поняли, что, поддерживая Врангеля, они участвуют в подготовке новой войны, которая никому не была нужна. Поддерживать же антибольшевистское подполье в России Франция не отказывалась. Дело это было малозатратное, не слишком афишировалось и не наносило Франции почти никакого морального ущерба.
Глава третья
Дзержинский постоянно встречался с Кольцовым, интересовался новостями о количестве вернувшихся из Турции в Советскую Россию бывших белогвардейцев. Попросил каждодневно с утра давать ему сводку: Ленин каждый раз при встречах с ним допытывается об успехах репатриации. Помимо всего прочего, он интересовался категориями вернувшихся: сколько офицеров, унтер-офицеров, рядовых мобилизованных, казаков, добровольцев.
Но за последние две недели прибыли лишь две крошечные группки – семь и десять человек. Они буквально сбежали из Константинополя при помощи контрабандистов. На допросах сбежавшие рассказали, что врангелевские службы развернули широкую пропаганду по запугиванию и гонению желающих вернуться в Россию.
И все. Больше никаких сведений о новых возвращениях бывших белогвардейцев Кольцов не получал.
– Полагаю, мы поступили слишком самонадеянно, рассчитывая только на амнистию, – выслушав Кольцова, сказал Дзержинский. – Должно быть, контрагитация Врангеля оказалась сильнее нашей агитации. Мы-то полагали только на печатное слово. Но этого оказалось мало. Наладить бы разговор напрямую, это, конечно, действеннее.
– Я помню, в Первую мировую агитаторы спускались к противнику прямо в окопы, – вспомнил Кольцов.
– Да-да. Что-то в этом роде, – оживился Дзержинский.
– Иные времена. Переправили в Турцию отклики о теплых встречах в портах, – сказал Кольцов. – Рассчитываем на них.
– Владимир Ильич предложил обратиться к правительствам зарубежных стран, редакциям газет. Он считает, что надо сообщить всей мировой общественности, что Врангель запугивает своих солдат и офицеров жестокими расправами вернувшихся в Россию. Надо развенчивать и эту ложь.
Обращение было опубликовано во французских, английских и даже турецких либеральных газетах.
Но все оставалось по-прежнему: поток желающих вернуться на Родину быстро иссякал.
Врангель сумел даже это обращение обернуть себе на пользу. В тех же самых газетах, где было опубликовано обращение, едва ли не сразу выступили известные зарубежные писатели русского происхождения, такие, как Бунин, Гиппиус, Мережковский, Шмелев, Гуль, Шульгин. Они напомнили читателям о беспрецедентных чекистских расправах над белогвардейцами не только в Крыму, но и по всей охваченной недавней войной России и предупреждали, что все может повториться.
Это была битва агитпропов, и пока в ней одерживали верх те, кто поддерживал Врангеля.
На один из расширенных пленумов Политбюро ЦК РКП(б) Дзержинский взял с собой Кольцова.
Вел пленум Ленин. После решения множества неотложных дел вновь вернулись к поднятому на прежних заседаниях вопросу о возвращении домой, в Россию, покинувших в эти трудные годы русских и прежде всего находящихся в Турции бывших белогвардейцев.
Слово взял Троцкий
– Не понимаю, – сказал он, – почему мы уделяем столько времени невозвращенцам? Ну не хотят ехать – и не надо! Мне говорят: это военная сила, это новая война. Как наркомвоенмор хочу ответственно заявить: войны не будет. Мы уже настолько окрепли, что сумеем дать отпор любому, кто надумает идти к нам с войной.
– Но отпор – это тоже война, – заметил Ленин.
– Нет. О том, что мы уже сильны, уже не нужно никого убеждать. Европа устала от войн. И Врангель вряд ли решится выступить против нас. Вспомните, он собирался сделать это ранней весной. И что же?
– Но они пытаются объединиться. Значительные антибольшевистские силы помимо Турции находятся в Польше, Венгрии, Прибалтике, Финляндии. Они вполне организованны, и нам не стоит сбрасывать их со счетов, – возразил Ленин.
– Уверяю вас, еще месяц-два, может быть, полгода – и они рассеются по всему миру, от Европы до Латинской Америки, и сгинут.
– Ну хорошо! Посмотрим с другой стороны, – горячо заговорил Ленин. – Всех русских, находящихся в вынужденной эмиграции, что-то около двух миллионов. Может, несколько больше. Не кажется ли вам, что мы поступим слишком расточительно, если откажемся от этих людей. Я понимаю, вернутся не все. Кто-то уже где-то обжился, кто-то стоит на перекрестке, не зная, в какую сторону направить свои стопы. Как можем мы, имея такие огромные пространства, сказать: вы нам не нужны. Нет, дорогой Лев Давыдович, нам нужна каждая пара рабочих рук. Пусть возвращаются, пусть берутся за работу. Страна в разрухе. Они нам нужны. В войне погибло столько людей, что мы и за ближайшие двадцать-тридцать лет не восстановим людские потери.