– Не понимаю.
– Вот если б я вас, к примеру, легально отправил? Что б произошло? А ничего хорошего. Потому как если за вас советская власть беспокойство проявляет, значит вы, хотите не хотите, представляете определенный интерес для кого-то там, – объяснил Деремешко и многозначительно указал пальцем наверх и вдаль. – Видать, и с гражданочкой что-то похожее.
– Вы хотите сказать…
– Именно то, что вы подумали. Каким способом этот самый Бородин помогав Красной армии, про то нам знать не положено. Такое вот дело, – закончил Деремешко, после чего спросил: – Важное или нет, хочу узнать от вас?
– Будем считать, что важное, – согласился Кольцов. – Но как нам дальше быть? Мне надо бы сначала попасть в Галлиполи, точнее в Новую Некрасовку, а гражданочке – в Константинополь.
– Об этом у вас пущай голова не болит. Вопрос продуманный. Мои болгары вас в Калиакри высадят, а сами потом в Константинополь сбегают. Там недалеко. Им ночи хватит, чтоб туда и обратно. А потом вас до Новой Некрасовки сопроводят.
– Ну, что ж! Значит договорились! – сказал Кольцов.
– Договориться-то договорились. Только теперь все не от меня, а от тех болгарских пацанов зависит. Их провожаю, об их сердце болит. Наших – то же самое. Мне не провожать, мне встречать вас живыми и здоровыми радостно. Семь человек за это время отправил, шестеро вернулись. Ни царапинки. А дружочка свово – я его самым первым провожал – так и не встрел. Видать, сложил где-то в Туреччине свою бедовую голову.
– Первым ты Красильникова отправлял, – вспомнил Кольцов.
– Верно. Он с попом ехал. Я еще подумал: нехорошая примета – с попом.
– Да живой он, Красильников! Живой и здоровый.
– А ты откуда его знаешь? – Деремешко от радости перешел на "ты". – Я-то с им партизанил вместе. Он поначалу в Бахчисарайском отряде был, а опосля до товариша Папанина прибился.
– А я с ним пол Гражданской войны бок о бок прошел.
– С Красильниковым?.. Постой! Так ты и есть той самый Кольцов?
– А что, ты знаешь какого-то другого? – спросил Кольцов
– Семен мне рассказывал, будто был у него дружок с такой фамилией. У генерала Ковалевского в адъютантах служил. А на самом деле чекистом был. Только, слыхав я, будто его убили. Даже в какой-то белогвардейской газетке писали.
– Не, живой он!
– Откуда ты знаешь?
– Так это я и есть.
– Ты?
– Я!
– Ну, зараза! – восхищенно выдохнул Деремешко. – Это ж надо! И ты – Кольцов, и Семен мне про Кольцова. Я еще подумал: видать, этих Кольцовых у нас в России, як все равно Ивановых
И они обнялись.
– А теперь скажи мне: откуда ты знаешь, шо Сенька живой? Только не бреши.
– Мы с ним вместе работаем.
– Так он шо, в Москве?
– Не, там, у Ивана Игнатьевича. Помнишь его? В Новой Некрасовке.
– Ну, как же!
– Так Семен у него там.
– Дьяконом, что ли.
– Примерно.
– Поняв. Вроде как этим… шпионом?
– Если нравится, можешь и так называть.
– Честно тебе скажу, я другой раз так подумывал. И Дзержинский как-то им интересовался, и Ленцман беспокоился. А то, еще до его отъезда, я у него как-то спросил: "Кем ты, Сеня, в Чека работаешь? Не шпионом, случаем?" Так он мне такого набрехал, на голову не натянешь.
Когда Деремешко уехал, Кольцов долго ходил по номеру, еще и еще раз продумывал предстоящую поездку. Остановился у окна, смотрел на море. С досадой подумал о какой-то неопределенности. С самого начала не все заладилось. Не пошло бы и дальше все наперекосяк.
Но на рассвете его разбудил Артем:
– Кончайте ночевать. Командир велел вас к нему доставить!
И вскоре они были на Старобазарной площади. Миновали часового и двух мраморных грифонов, поднялись на второй этаж. Дверь была открыта. Повеселевший Деремешко вышел навстречу Кольцову, ввел его в кабинет, где сидели двое крепких загорелых мужчин, точнее даже парень и мужчина. Они были чем-то похожи, и Кольцов даже поначалу решил, что это отец с сыном. Лишь значительно позже он случайно узнал, что они просто хорошие друзья и не менее хорошие соседи.
Они поднялись. Старший с вислыми, почти казацкими усами шагнул навстречу Кольцову, представился:
– Атанас… можно еще, но не надо… Даргов.
Второй крепко пожал Кольцову руку.
– Здравствуй, товарищ! Я – Коста! – после чего поднял кулак в коммунистическом приветствии: – Да здраво революция!
– Ты коммунист? – весело спросил Павел.
– Пока еще нет. Пока контрабандист, – со смехом ответил Коста.
– Здраствуйте! – поздоровался с обоими болгарами Кольцов. – Называйте меня Павел! Можно Паша! Кому как нравится.
– Уже нравится, – сказал Атанас и добавил: – Сегодня вечером. Если можно?
– Нужно, – улыбнулся Кольцов.
– Так будет! – в ответ улыбнулся Атанас.
И контрабандисты покинули кабинет Деремешко.
– Атанас – коммунист, – провожая их взглядом, сказал Деремешко.
– Коммунисты – контрабандисты – рецидивисты! – улыбнулся Кольцов.
– В жизни все бывает, – философски заметил Деремешко. – Даже то, чего не бывает.
– Почему они задержались? – спросил Кольцов.
– У Косты, который помоложе, жена рожала. Трудно, говорит, еле спасли. Двенадцать фунтов. Богатырь.
– Мальчишка – это хорошо, – сказал Кольцов. – Хотя с девочками меньше хлопот.
– У тебя много детей? – поинтересовался Деремешко.
– Пока нет, – но тут же Кольцов поправился: – Впрочем, есть. Двое. Мальчик и девочка.
Деремешко удивленно взглянул на Кольцова:
– Забыл, что ли?
– Да нет. Тут другое, – сказал Кольцов и неохотно добавил: – Не будем об этом!
– Не хочешь – не говори, – Деремешко почувствовал какую-то боль в словах Кольцова и понимающе добавил: – Под каждой печкой свои тараканы.
Помолчали.
– Погуляй по городу, – посоветовал ему Деремешко. – Но еще засветло будь в гостинице. Я за тобой заеду.
Вечером, когда солнце клонилось к закату, Деремешко вывез Кольцова за город, к небольшой, упрятавшейся между известняковых обрывов бухточке. Неподалеку от берега в ней покачивалась на тихой волне двухмачтовая рыбацкая фелюга. Они спустились к берегу. Им навстречу вышел Атанас. Вынув изо рта курительную трубку, он указал ею на фелюгу:
– Нравится? – спросил он.
В закатном свете полуспущенные латаные паруса сухо шелестели.
– Я потом скажу, когда на место прибудем, – сказал Кольцов.
– Надеюсь, доплывем, – пыхнул трубкой Атанас: – Бог поможет.
– Ты в бога веришь?
– Наверное, да, – и, заметив какой-то непорядок, Атанас что-то по-болгарски закричал Косте и побрел к нему по воде – разбираться.
Кольцов обернулся к Деремешко:
– Богомольные коммунисты-контрабандисты! До такого я бы никогда не додумался! – и спросил: – Ну что? Будем прощаться?
– Не торопись. Успеем.
Солнце уже почти ложилось на горизонт, когда наверху, у обрыва, появился Артем. Придерживая за руку женщину, он помогал ей спускаться вниз, к берегу бухточки. Следом за ними шел мальчишка. Они добрались почти до половины, когда мальчишка их окликнул:
– Мама, подождите, пожалуйста!
– Что там у тебя? – отозвалась женщина.
– Я сейчас. Камешек в сандалий попал.
– Догоняй! – сказала женщина. – Видишь, нас уже ждут!
И они продолжили спускаться.
Мальчишка присел, вытряхнул камешек, обогнал Артема и свою маму и спрыгнул на песок неподалеку от Кольцова.
– Здравствуйте! – сказал он Кольцову и указал глазами на Деремешко: – А с Иваном Аврамовичем мы уже познакомились. Меня зовут Леонидом. А то вон – моя мама, Елизавета Михайловна.
– Здравствуй, Леонид. Можно, я буду называть тебя просто Леней?
– Я сам хотел вас об этом попросить. Даже Ленькой, если я в чем-то провинюсь. Меня так папа иногда называет. Ну, это если я что-то…
– А ты не допускай этого "что-то".
– Иногда оно почему-то само собою получается. Но я, конечно, буду стараться.
– Значит, договорились, – Кольцов протянул мальчишке руку. – Меня зовут Павел Андреевич. Можно дядя Павел… или дядя Паша. Как тебе будет удобнее.
– Благодарю вас, – едва не пристукнул ногой мальчишка и тут же добавил: – Я здесь впервые увидел море. У нас в Киеве река, называется Днепр. Она тоже широкая, но, конечно, с морем не сравнить.
Мать Леонида тоже подошла к Кольцову и Деремешко:
– Я так поняла, Леонид меня уже вам представил. А Иван Аврамович сказал, – она указала взглядом на Деремешко, – что вы будете нашим попутчиком и зовут вас Павел Андреевич.
– Совершенно верно, мадам. Буду рад сопутствовать вам с Леонидом в этом, надеюсь, приятном путешествии…
Женщина была невысокого росточка, миловидная, с легкой раскосинкой в глазах. Разговаривая, она приятно картавила.
– Честно скажу, я очень боюсь. На большом пароходе не так страшно.
– Здесь более безопасно, – успокоил ее Кольцов. – Фелюга идет вблизи берегов. Она в любой момент может пристать к берегу.
– Спасибо. Вы меня успокоили. Обещаю, не буду бояться! – с шутливой торжественностью сказала она.
Подошли Атанас и Коста, сказали Деремешке и Артему:
– Как это по-русски: прос-чай-те!
– Так не надо. Лучше: до свидания!
Артем передал Косте увесистый пакет.
– Отнеси на борт.
– Что здесь? – спросил любопытный Леня.
– Все, что доктор прописал, – ответил Артем.
– Мы тоже… имам, – Коста вброд прошел к фелюге, оставил там пакет и вернулся.
Когда все попрощались с Деремешко и Артемом, Коста сказал женцине:
– Пардон, мадам! – и, не дожидаясь согласия, подхватил ее на руки и отнес на фелюгу.
– Я сам! – сказал Леонид и, торопливо сняв сандалии, побрел к фелюге. Там его подхватил Коста и поставил на дно посудины.
Кольцов тоже легко добрел до борта и пружинисто перебросил свое тело через борт.
Деремешко и Артем, стоя на берегу, смотрели, как тронулась с места фелюга, осторожно, не задев камни, выскользнула через горловину бухточки в море.
Когда фелюга заколыхалась на легкой волне, над нею взмыли вверх оба паруса, и шхуна, неторопливо набирая скорость, побежала по волнам.
Глава пятая
Ветер был попутный. Моряки называют его фордевиндом, рыбаки – бризом. Редкая удача в эту пору года. Обычно к ночи ветер дует с моря на нагретый берег, и лишь за полночь меняет направление. Небо было усыпано крупными звездами. Стояла тишина, которую подчеркивали лишь легкий плеск волн о деревянные борта фелюги и мягкие хлопки парусов, пытающихся поймать слабые порывы ветра.
Дно фелюги было устлано брезентом, и пассажиры, укрывшись за высокими бортами, коротали время за разговорами. Леонид был перевозбужден началом необычного путешествия и донимал Кольцова своими вопросами.
– Интересно, Павел Андреевич, с какой скоростью идет наша шхуна? – спрашивал он. Ему нравилось слово "шхуна", он слегка подчеркнуто произносил его.
– У нас не шхуна, Леня.
– А Иван Аврамович называл ее шхуной. А на чем же мы тогда плывем?
– На фелюге.
– А какая между ними разница?
– Я ведь не моряк, Леня.
– Ну, а все же?
– Труба пониже и дым пожиже.
– На нашей шхуне нет трубы. И дыма нет.
– Поэтому она и называется фелюга, – и, улыбнувшись, Кольцов сказал: – Это у матросов есть такая шутка. Вопрос: Какая разница между крейсером и линкором? Ответ: Труба пониже и дым пожиже.
– Ну, хорошо, пусть фелюга. Сколько узлов она проходит за час? Хотя бы приблизительно?
– Ты, вероятно, прочел всего Жюля Верна? – спросил Кольцов. – "Дети капитана Гранта", "Таинственный остров", "Пятнадцатилетний капитан"? Тебе сколько?
– Только четырнадцать. Я и Станюковича всего прочитал, и Стивенсона. У него замечательно про пиратов. Маме не нравится Билли Бонс…
– А почему мне должны нравиться пираты? – спросила Елизавета Михайловна. – Я люблю героев честных, великодушных, благородных, мужественных.
– А Билли Бонс? Ему черную метку, а у него даже глаз не дрогнул. Один – против банды пиратов, – и Леня снова спросил у Кольцова: – А вы не скажете, Павел Андреевич, на Черном море есть пираты?
– Думаю, что нет.
– Жаль! Вот бы с ними встретиться!
– Господи! – вздохнула Елизавета Михайловна. – Неужели нельзя поговорить о чем-нибудь умном?
– Но я же задал умный вопрос: с какой скоростью идет наша фелюга?
– Ну, и зачем тебе это?
– Потом я узнал бы, сколько миль до Константинополя, и точно сказал бы, когда мы будем на месте.
– Но еще неизвестно, пойдет ли наш корабль в Константинополь.
– Он не корабль и даже не шхуна, – поправил Елизавету Михайловну Леня. – Он – фелюга.
– Какая разница. Неизвестно, согласятся ли наши матросы отвезти нас в Константинополь. В Одессе они ничего не обещали, сказали: "Может быть".
– Значит, отвезут.
– Почему ты так уверен?
– Потому что, когда у нас в гимназии директор говорит: "Учитель заболел. Может быть, завтра не будет занятий", это точно, их не будет.
– Неизвестно, – вздохнула Елизавета Михайловна. – Все так зыбко, все так неопределенно.
– Ну, допустим, не отвезут. Болгария граничит с Турцией. Я смотрел по карте, там близко. Болгары нас не тронут. Перейдем границу. Там турецкие пограничники, колючая проволока. Мам, ты можешь проползать под колючей проволокой? Тебя арестуют турки! – и грозным голосом добавил: – Усатые, в фесках, с кривыми ятаганами!..
– И так целый день, – пожаловалась Елизавета Михайловна.
– Прекрасный возраст! – не поддержал Елизавету Михайловну Кольцов. – Еще три-пять лет, и романтика испарится, улетучится. Жизнь обломает его, как обломала всех нас, – он указал глазами на дымящего своей трубкой у штурвала Атанаса. – Когда-то и контрабандисты проходили на уровне пиратов. Ну, и что от них осталось? Только слово. А за ним – тяжелый труд, мизерные заработки и страх…Поздно родились.
Паруса были полны ветра, и фелюга бежала легко и почти бесшумно. Взошла луна, большая, красивая. И на море стало видно почти как днем.
Атанас передал штурвал Косте, сам заглянул в какой-то закуток и вынес на середину фелюги анкерок с водой и сумку с едой. Расстелил на брезенте скатерку, выложил на нее вареные яйца, тарань, тонко нашинкованные пластиночки сала, нарезал лук и хлеб.
– Можно… пожалуйста, – Атанас сделал приглашающий жест.
Гости не заставили себя упрашивать. На свежем воздухе, под яркими звездами и луной, под завораживающий плеск моря все это выглядело романтическим пикником.
– Как называется эта рыба? – неумело очищая рыбину, спросил Леня.
– Рыба, – ответил Атанас.
– Ну, как ее называли, когда она была живая?
– Не знаю, как это по-русски.
– Тарань, – подсказал Кольцов.
– А теперь, когда ее засолили?
– Тоже тарань.
– А вот и нет. Она называется вобла. Мне дядя Миша говорил. Это еще когда мы в Туркестане жили. Дядя Миша вместе с папой к нам приезжал. Он привозил такую.
– Дядя Миша, возможно, не знал. Вобла меньше и совсем сухая. А эта. Смотри, какие у тебя жирные руки.
– Дядя Миша все знает.
– Леня, но ведь нет таких людей, которые бы все знали.
– Дядя Миша все знает. Он был там, в Туркестане, нашим командиром. Он целой дивизией, нет, целой армией командовал.
Елизавета Михайловна насторожилась, строго сказала:
– Я о чем тебя просила, Леонид!
– Извини, мама, я забыл.
Кольцов нахмурился и тоже решил поддержать Елизавету Михайловну. Он поднялся, позвал Леню с собой.
– Отойдем в сторонку.
Они остановились на корме.
– Это очень хорошо, что ты знаком с Михаилом Васильевичем Фрунзе. Но вот хвастаться этим не обязательно, – тоже, так же строго, как и мать, сказал Кольцов. – Особенно там, где сейчас твой папа.
– Мама мне говорила. Только я случайно забыл. Извините.
– Я тоже, так же как и твоя мама, прошу тебя: никогда больше ничего такого не говори ни о папе, ни о Михаиле Васильевиче. Ты умеешь хранить секреты?
– Еще как! Мне в гимназии все друзья доверяли свои секреты.
– То, о чем мы сейчас с тобой говорим, не просто секрет. Это военная тайна… Поклянись, что ты будешь вечно хранить эту военную тайну! – торжественно сказал Кольцов.
– А как?
– Как можешь. Как твои друзья клянутся?
– Тут не получится. Нужна земля.
– Найдем. Но зачем?
– Для клятвы.
Кольцов еще на берегу, в Одессе, заметил внутри фелюги на стыках бортовых досок чахленькие растения. Видимо, за годы ветры насыпали в пазы порядком пыли и забросили туда зернышки различных трав.
Павел отошел от Лени всего на шаг, провел пальцами по внутренним пазам бортовых досок и уже через минуту протянул ему горсточку влажной земли.
– Нужно пожевать землю и вырвать из головы несколько волосков. Выплюнуть землю на бумажку, положить туда же волосы…
– В виду особых условий, в которых мы находимся, я освобождаю тебя от жевания земли, – сказал Кольцов. – Что дальше?
– Теперь надо похоронить и запечатать! – сказал Леня и стал тщательно месить бумагу, в которой лежали грязь и волосы. Все это месиво постепенно превратилось в грязный комочек.
– Теперь? – взглянул Кольцов на Леню.
– Теперь – похоронить. Лучше в дупле столетнего дуба. И произнести слова клятвы.
– Мы похороним еще лучше, – сказал Кольцов. – Знаешь где? Никто никогда не догадается. В море.
Кольцов нашел валяющийся на дне фелюги кусочек ноздреватого известняка и сунул в его трещину подготовленный комок.
– Опускай в море.
– Надо только через левое плечо, а после этого сказать клятву.
После чего Леня какое-то время думал, где у него левое плечо, а где правое. Разобравшись, бросил камень в море. Едва только камень скрылся под водой, Леня торжественно сказал:
– Пусть навсегда накроет мою голову мать сыра земля, пусть я умру в страшных муках, если… если кому бы то ни было выдам военную тайну, доверенную мне мамой и Павлом Андреевичем.
– Все?
– Нет. А запечатать?
– Это на земле надо запечатывать, а тут… Особые же условия! – сказал Кольцов.
– Тогда все.
Кольцов взял Леню за руку, и они вернулись к Атанасу и Елизавете Михайловне.
– Что вы там обсуждали? – поинтересовалась Елизавета Михайловна.
– Ничего такого, – невинным голосом сказал Леня.
– Просто немножко по-мужски посекретничали, – поддержал Леню Кольцов.
Под утро, когда погасли звезды и на востоке стало зажигаться небо, Коста спросил у Атанаса:
– Как думаешь, может, уйдем в нейтральные воды?
– Хочешь идти и днем?
– А что!
– Еще налюбуешься на своего пацана. Не торопись. У румын злые пограничники.
– Что предлагаешь?
– Как прошлый раз. Опустим мачты, заберемся в камыши у Сфынтул-Борге. Сам черт нас там не найдет.
– Комары заедят.
– Комары только дурную кровь пьют.