Посланец богов! Вот это да! Мои боги недолго баловали меня вниманием, но как после этих слов возрос мой статус! Я представил, как мчусь сквозь колесо Зодиака от звезды к звезде: прямо сладостный сон наяву! Скоро сон и вправду сморил меня - я сидел, мечтал, жевал длинную сочную травинку, а потом взял и заснул. Когда проснулся, открыл глаза не сразу: вдруг сейчас все начнут надо мной смеяться, - вот так соня! - и я изо всех сил хотел оттянуть эту минуту; тут раздался голос Мариан: - Мама, он, наверное, совсем измучился, ну что мы таскаем его за собой? Дадим ему волю, пусть резвится на здоровье!
- Ты считаешь? - спросила миссис Модсли. - Он предан тебе, как барашек из песенки.
- Он прелесть, - согласилась Мариан. - Но пойми, ведь он ребенок, долго выдерживать общество взрослых ему просто не под силу.
- Ладно, я спрошу, что он об этом думает, - сказала миссис Модлси. - Сейчас вместе с ним нас тринадцать - впрочем, это ерунда. С Маркусом не повезло - вот что плохо.
- Если у Маркуса корь, - беззаботно проговорила Мариан, - бал, наверное, придется отменить.
- Не вижу причин. - В голосе миссис Модсли звучала решимость. - Столько народу огорчится. Да ведь и ты не хочешь его отменять, верно, Мариан?
Ответ Мариан я не расслышал, но понял: нашла коса на камень. Попритворявшись еще немного, я осторожно открыл глаза. Мариан с матерью куда-то ушли; гости стояли неподалеку и разговаривали; в тени ждали своего часа два экипажа; лошади вскидывали головы и помахивали хвостами, отгоняя мух. Почти надо мной, распрямившись на козлах, маячили кучера; их шелковые шляпы с кокардами почти касались густой листвы, и темные тона в тени казались еще более глубокими. Я немного последил за игрой теней - здорово! Потом как можно незаметнее поднялся, в надежде избежать изобличения; но лорд Тримингем меня увидел.
- Ага! - воскликнул он. - В свободное от работы время Меркурий решил прикорнуть.
Я улыбнулся ему. Было в нем что-то надежное, незыблемое. С ним было спокойно, я чувствовал: что я ни скажу, что ни сделаю, его мнение обо мне все равно не изменится. Его шутки и подковырки никогда не казались мне докучливыми: отчасти потому, конечно, что он все-таки был виконт, но уважение вызывала и его самодисциплина. Поводов для смеха у него, как я считал, было не так много - и все-таки он смеялся. За его веселостью стояла больница и поле битвы. Я чувствовал в нем огромную силу, способную выдержать любые удары судьбы.
И все-таки, трясясь на козлах (рядом сидел лакей) по дороге домой, я заметил (хотя не желал себе в этом признаться), что простой и бесхитростный разговор с кучером был мне более по душе, чем пустяковая, бессмысленная и бесконечная болтовня, под которую я благополучно заснул на пикнике. Мне нравилось давать и получать сведения, и кучер поставлял их, подобно дорожным указателям и каменным столбикам с цифрами-милями, возникавшими каждые несколько минут, - я ждал их, словно манны небесной. Иногда он не мог ответить на мой вопрос.
- Почему в Норфолке так много объездных дорог? - спросил я. - В наших краях их вовсе нет.
Тут он спасовал, но вообще-то у него почти на все был ответ, и я чувствовал - от разговора с кучером есть хоть какой-то толк. А с ними мне не за что было ухватиться: тонюсенькие призрачные нити то и дело обрывались, и мой мозг уставал. Разговор богов! - что ж, я не понимал его, но не переживал из-за этого, не злился. Я был самой маленькой планетой, и вполне нормально, что, выполняя поручения богов, не все понимал: ведь боги говорили на незнакомом языке - языке звезд.
Ниже меня, под мозаичной крышей из зонтиков скрывалось и несколько мужских канотье. До моего слуха донесся гул разговора, - этот костер никогда не гас! - но я считал, что не обязан поддерживать его. Поначалу я немного огорчился, когда Мариан предложила впредь не брать меня в такие поездки, но теперь понял - это она для моей же пользы, то и дело в мозгу вспыхивало: "Он прелесть", я ощущал эти слова сладким привкусом во рту. Конечно, ездить с ними - это было престижно; мне нравилась наша триумфальная процессия: прохожие останавливаются поглазеть на коляски, дети бегут открывать ворота, а потом ползают на четвереньках по земле, подбирая пенсы, небрежно брошенные кучером. Но живые фигуры Зодиака и весь сопутствовавший им блеск возникали в моем сознании не менее (а то и более) ярко, когда я был вдали от них; тогда со мной оставалась самая суть впечатлений - не нужно было следить за собой и делать заинтересованное лицо по любому поводу. Зато в моем распоряжении были сараи на задворках усадьбы, место для купания, скирда, с которой теперь я мог съезжать сколько душе угодно, - и даже мусорная свалка. Эти места теребили во мне какие-то струны, и хотелось оказаться там снова.
- А вы знаете Теда Берджеса? - спросил я кучера.
- Ну, как же, - ответил он. - Мы все здесь его знаем.
Что-то в его тоне заставило меня спросить:
- А он вам нравится?
- Мы же все соседи, - уклонился кучер от прямого ответа. - Мистер Берджес - малый неплохой.
Я отметил про себя "мистера", но расплывчатый конец фразы меня разочаровал. Менее всего Тед Берджес казался мне "малым".
Наконец мы добрались до места, которого я ждал с особым нетерпением, - перед нами был овраг, настоящий овраг, единственная достопримечательность дороги. Неясными очертаниями возник предупреждающий знак, но вот он надвинулся на нас, и я прочитал:
Велосипедист
Будь осторожен
Мне это показалось забавным. Один велосипедист, значит, пусть будет осторожен, а если их несколько, могут ехать хоть задом наперед. Я попытался объяснить это кучеру, но он был занят торможением. Мы катились вниз, вихлявшие крупы потных лошадей терлись о щиток коляски. Я оглянулся - сзади таким же манером сползал второй экипаж. Тормоза нагревались, и распространялся едкий запах гари, но Бог знает по какой причине для моих ноздрей это был настоящий фимиам. Все вокруг напряглось, приближалась критическая минута - ощущения обострились до предела.
Наконец мы добрались до дна оврага, и обе коляски остановились. Теперь предстоял подъем - процесс менее волнующий, менее чреватый опасностью, но почти столь же зрелищный; кучера ослабили поводья, а мужчины спрыгнули на землю, чтобы лошадям было легче. Во мне всколыхнулась волна человечности: я тоже запросился сойти.
- Да что с вами, что без вас - какая разница? - небрежно заметил кучер, к моей досаде, но все равно помог мне сойти по крохотным подрагивающим ступенькам, на которых, того и гляди, поскользнешься. Я оказался в одной шеренге с мужчинами и пошел, стараясь подладиться под их длинные шаги.
- А тебе, я смотрю, жара нипочем, честное слово! - воскликнул лорд Тримингем, прикладывая к лицу шелковый платок. Он был в белом полотняном костюме, а на голове, в отличие от остальных, красовалась панама, прикрепленная к пиджаку черным шнурком с пуговичкой - исключительно элегантная, как и вся его одежда; возможно, это бросалось в глаза по контрасту с его лицом. - По-моему, такой жары еще не было.
Я прошел несколько шагов с напыщенным видом - для меня, мол, это сущие пустяки; но его слова запомнил, и, когда мы снова заняли свои места, а лошади затряслись обычной неспешной рысью, моя любовь к жаре проснулась. А вдруг температура сегодня побьет рекорд? Ну, что ей стоит? Вот было бы здорово. Я обожал явления исключительные, ради них был готов поступиться всем привычным и обыденным.
Первым делом по возвращении я намеревался сбегать к домику для дичи; но мне помешали. Во-первых, нас уже ждал чай, во-вторых, с дневной почтой пришло письмо от мамы. "Норидж, Брэндем-Холл, миссис Модсли, для Лео Колстона". Я с гордостью взглянул на адрес: да, вот где я нахожусь.
Читать мамино письмо мне хотелось в полном уединении: даже домик для такого дела был слишком на виду. Иногда я прятался в туалете, но сейчас это ни к чему - в отдельной комнате никто не застанет меня врасплох. Туда я и направил стопы - так спешит в конуру собака, разжившаяся костью, - но оказалось, что мамино письмо не очень интересует меня; такое было в первый раз. Я читал о мелких домашних заботах, однако они совсем не захватывали меня, не приближали к родным местам - наоборот, оставались мелкими и далекими. Они были словно картинки волшебного фонаря, но не хватало самого фонаря, и они не оживали. Я чувствовал, что место мое не там, оно здесь, это здесь я был пусть маленькой, но планетой, и передавал послания для других планет. Мамины причитания насчет жары казались пустячными и даже немного раздражали меня; как же она не понимает, что жара - это мое счастье и не может причинить мне страданий, вообще ничто не может причинить мне страданий...
С собой мама дала мне черный кожаный несессер для письменных принадлежностей, в его верхний правый угол была вделана чернильница. Я взялся сочинять ответ, но, оказалось, душа моя порхает где-то далеко. Когда я писал из школы, все было иначе: свои письма я так редактировал и сокращал, что в конце концов почти ничего не оставалось, кроме сообщения о том, что я здоров, чего и ей желаю. Сейчас мне хотелось рассказать о моем новом положении, о том, до каких высот я здесь поднялся, каким божественным воздухом дышу. Увы, усилия оказались бесплодными. Виконт Тримингем сказал, что я подобен Меркурию - выполняю поручения, - сестра Маркуса Мариан все так же очень добра ко мне, пожалуй, она нравится мне больше остальных - жаль, что она собирается замуж, зато она станет виконтессой; что же это значит для нее и что - для меня, почему из-за этого я расту в собственных глазах? Обо всем этом я так или иначе написал, сообщил и о болезни Маркуса (но не сказал, что подозревают корь); рассказал обо всех празднествах, прошедших и предстоящих - пикники, крикетный матч, день рождения, бал; поблагодарил за полученное разрешение купаться и обещал не лазить в воду, если поблизости нет взрослых; и остался ее любящим сыном. Но даже это последнее звучало фальшиво, с какой-то нотой снисходительности, будто избранник богов соглашался признать, что родственные узы связывают его с простым смертным.
На это вялое письмо ушло, однако, много времени, и было уже больше шести, когда я со всех ног понесся к домику для дичи. Что ж, я не зря надеялся на сенсацию. Ртуть уже опустилась до восьмидесяти пяти, но указатель держался почти на полдюйма выше и показывал девяносто четыре. Девяносто четыре! Это же почти рекорд, по крайней мере, для Англии - температура в тени здесь, по-моему, никогда не превышала ста градусов. А мне этого так хотелось! Ну, всего каких-то шесть градусов! Пустяк, неужто солнцу это не по плечу? Так, может, завтра? Я стоял, размышляя над этим, и, казалось, самим нутром ощущал, как тужится целый мир, стремясь выбраться на новый метеорологический уровень, перейти в недостижимую ранее область бытия. Я и сам был ртутью (ведь Меркурий - это ртуть) и рвался к новым высотам; а Брэндем-Холл с его неисследованными вершинами блаженства был горой, подъем на которую сулил столько радости. Я чувствовал опьянение, голова немного кружилась, будто на меня свалилось какое-то невиданное благо - горизонт раздвинулся, я поднялся над самим собой. Между тем мое состояние вовсе не было исключительным, ибо и окружавшие меня люди жили в предвкушении чего-то. Нас всех связывала общая цель, и этапы восхождения к ней я видел так же четко, как ступеньки лестницы: крикетный матч, мой день рождения и бал.
А что же потом? Потом двое соединятся в браке. С колебаниями, неохотно мой разум привыкал к тому, что эти двое - Мариан и лорд Тримингем. Однако эта мысль не была совсем безрадостной: ведь я принесу в жертву ту частицу своей души, которая расцвела благодаря Мариан.
- Хорошо отдыхаешь? - раздалось за моей спиной.
Это был мистер Модсли, его тоже интересовали причуды погоды.
Чуть съежившись (я ничего не мог с собой поделать - ежился каждый раз, как он обращался ко мне), я ответил, что да.
- Жарковато сегодня, - заметил он.
- А может, это рекорд? - с волнением спросил я.
- Ничуть не удивлюсь, - сказал он. - Надо будет проверить. Тебя жаркая погода устраивает?
- Да.
Он протянул руку к магниту. Я не хотел видеть, как уничтожается свидетельство дневной жары, поэтому пробормотал что-то и смылся.
Встреча выбила меня из колеи - я даже забыл, что собирался делать дальше; вдруг оказалось, что рядом лужайка, по ней бесцельно, как и я, прохаживались люди в белом. У меня и в мыслях не было искать их общества, я хотел побыть наедине со своими чувствами и потому направился к изгороди, отделявшей лужайку от сада. Она высокая и надежно спрячет меня. Но было поздно: меня заметили.
- Привет! - раздался голос лорда Тримингема. - Иди сюда. Ты нам нужен!
Он подошел к изгороди и посмотрел на меня сверху вниз.
- Пытаешься проскользнуть через мертвое пространство? - спросил он.
Военного термина я не понял, но общий смысл обвинения уловил.
- Раз уж ты все равно бегаешь вокруг, - сказал он, - найди, пожалуйста, Мариан и позови сюда - нам для крокета не хватает четвертого. Крокет - единственное, на что мы способны. Мы уже сами искали ее, но без толку, а ты, наверное, можешь вытащить ее из кармана.
Мои руки непроизвольно потянулись к карманам, и он засмеялся.
- Так что твоя задача - доставить ее сюда живой или мертвой.
Я засеменил прочь. Я понятия не имел, где ее искать, но ни секунды не сомневался, что найду. Ноги сами понесли меня за дом, подальше от солидного и впечатляющего фасада, так мало значившего для меня, мимо горстки домиков на заднем дворе, столь дорогих моему сердцу, по усыпанной гравием дорожке к заброшенным сараям. Там я и столкнулся с ней - она шла довольно быстро, высоко вскинув голову. Она заметила меня не сразу; в глазах я прочел холодное безразличие.
- Что ты здесь делаешь? - спросила она.
Я смутился - так часто бывает с детьми, когда взрослые задают этот вопрос; но у меня был готов ответ, и он не мог ей не понравиться.
- Хью просил передать, что приглашает вас поиграть в крокет.
Я ждал, что лицо ее тотчас засияет. Но нет; глаза забегали, в них мелькнула досада.
- Который час? - спросила она.
- Около семи.
- А обед не раньше половины девятого. Хорошо, я пойду.
Мы снова были друзьями и вместе зашагали к лужайке.
- Он сказал, чтобы я доставил вас живой или мертвой, - осмелился я.
- Так и сказал? Ну, и какая же я?
Это показалось мне очень смешным. Мы немного пошутили, потом она сказала:
- Завтра мы приглашены на обед к соседям. Там одни взрослые, все замшелые, один старее другого, мама считает, что ты там завянешь от скуки. Может, лучше останешься здесь?
- Конечно, - откликнулся я. Это она, а не ее мать, считала, что я завяну от скуки; но я не стал мелочиться; ее слова, слетая с губ, превращались в жемчуг, как у той девочки из сказки.
- Чем будешь заниматься? - спросила она.
- Ну, - я попробовал выиграть время, - найдутся кое-какие дела.
Прозвучало, кажется, впечатляюще.
- Например?
Ее заинтересованность мне польстила, но с ходу я мог придумать лишь один ответ.
- Пойду пройдусь.
Совершенно бескрылая идея, я сам понял.
- И куда же?
Тут в голове мелькнуло: ведь она направляет разговор в определенную сторону! И я прозорливо клюнул на эту удочку.
- Ну, к скирде, чтобы покататься с нее.
- А чья скирда?
- Ну, может, Теда Берджеса.
- Ах, его? - В голосе было чрезмерное удивление. - Лео, если ты пойдешь туда, выполнишь мою просьбу?
- Конечно. Какую?
Ответ я знал заранее.
- Передай это письмо.
- Я так и ждал, что вы это скажете! - воскликнул я. Она взглянула на меня, что-то про себя взвесила и сказала:
- Почему? Он тебе нравится?
- Д-да. Но вообще-то не так, как Хью.
- А почему Хью нравится тебе больше? Потому что он виконт?
- И это тоже, - согласился я без ложного стыда. Уважение к титулам было у меня в крови, и я не считал это снобизмом. - Но, главное, он такой приветливый. Не помыкает мной, не командует. Я думал, все лорды гордые.
Она обдумала мои слова.
- А мистер Берджес, - продолжал я, - всего лишь простой фермер. - Я вспомнил, как он встретил меня, пока не понял, откуда я. - И он немного грубоват.
- Правда? - спросила она, но так, будто не видела в этом ничего плохого. - Видишь ли, я не очень хорошо его знаю. Иногда мы пишем друг другу... по делу. Ведь ты сам сказал, что носить письма тебе приятно.
- Очень даже, - восторженно подтвердил я.
- Потому что Т... мистер Берджес тебе нравится?
Я знал: она хочет, чтобы я сказал "да", так почему не обрадовать ее? К тому же меня распирало от желания ей кое в чем признаться, и я видел, что сейчас самая подходящая минута.
- Да. Но есть и другая причина.
- Какая же?
Никогда не думал, что эти слова дадутся мне с таким трудом; наконец я выдавил из себя:
- Потому что мне нравитесь вы.
Она одарила меня чарующей улыбкой и сказала:
- Очень приятно это слышать.
Она остановилась. Мы дошли до развилки. Одна тропка, неухоженная, вела на задворки дома; другая, много шире - по ней я почти не ходил - к главному входу.
- Тебе в какую сторону? - спросила она.
- Вообще-то я собирался отвести вас - на площадку для крокета.
На лицо ее легла тень.
- Пожалуй, я все-таки не пойду. - В ее голосе послышалось раздражение. - Что-то я устала. Скажи им, что у меня болит голова. Нет, лучше скажи, что не нашел меня.
Почва заколебалась у меня под ногами.
- Но как же! - воскликнул я. - Ведь Хью огорчится!
Дело было не только в этом: огорчусь я, у меня хотят отнять добычу, лишить триумфа - мне велено ее доставить живой или мертвой!
- Что же, наверное, придется идти, - согласилась она. - Погоняла безжалостный, вот ты кто! Только я пойду одна, если ты не против.
Я был против, еще как против!
- Ну хоть скажите им, что это я вас послал, ладно? - взмолился я.
Она оглянулась и хитро посмотрела на меня.
- Может, и скажу.