- Его подарила мисс Мариан, - сообщил я. - Мисс Мариан Модсли, из Холла.
- Правда? - спросил он, вытирая мне колено. - Я с этими господами почти не знаюсь. Потерпите, сейчас будет больно. - Он обмакнул тряпку в карболку и приложил к ране. В глазах встали слезы, но я даже не поморщился. - Да вы спартанец, - похвалил он, и лучшей награды мне не требовалось. - А теперь перевяжем вот этим. - Он достал старый носовой платок.
- А вам он не понадобится? - встревожился я.
- У меня их хватает. - Мой вопрос его немного озадачил. Он сильно затянул повязку. - Не туго?
Мне нравилось, как он, словно через силу, заботился обо мне.
- Попробуйте походить, - велел он.
Я заковылял по каменным плитам кухонного пола: повязка держала, и стало легче. Как приятно сознавать, что у истории с плохим началом - отличный конец! Вот уж будет о чем рассказать! Вдруг меня словно током ударило: с ним надо как-то рассчитаться! Разумеется, как и все дети, я привык, что взрослые делают для меня то и это, но я был уже не ребенок и понимал, что значит "оказать услугу". Предложить ему деньги? Неудобно, да у меня их и нет. Как же быть? Может, что-то подарить ему? О подарках я задумывался нередко. Я оглядел кухню - здесь не было никаких украшений, разве что календарь скотовода, и все разительно отличалось от моего теперешнего обиталища - и напыщенно произнес:
- Большое вам спасибо, мистер Берджес. (Здорово я всунул "мистера".) Могу ли быть вам чем-нибудь полезен?
Я не сомневался, что он откажется, но он как-то строго посмотрел на меня и сказал:
- Может, и так.
Я вмиг навострил уши.
- Передадите кое-что для меня?
- Разумеется, - разочарованно ответил я - подумаешь, просьба! Я вспомнил поручение Тримингема и какой из этого вышел толк. - Что нужно передать и кому?
Он ответил не сразу, взял кувшин с помутневшей водой и выплеснул ее в раковину. Вернулся и встал надо мной.
- Вы не очень торопитесь? - спросил он. - Можете подождать несколько минут? - Он всегда говорил как бы всем телом, и слова его звучали удивительно весомо.
Я глянул на часы, прикинул.
- Чай у нас только в пять часов, - объяснил я. - Поздновато, да? Дома мы чаевничаем раньше. Так что могу подождать... ну, десять, пятнадцать минут.
Он улыбнулся и сказал:
- К чаю опаздывать не стоит. - Что-то его беспокоило, весь он будто переменился. - Хотите взглянуть на лошадей?
- Да, конечно. - Я постарался выказать интерес.
Мы подошли к длинному кирпичному сараю с четырьмя дверьми, в каждой - оконце, за которым виднелась голова лошади.
- Это Брайтон, - начал представлять он. - Мой главный ломовик, но в пару ни с кем впрягаться не хочет, только сам. Чудной, да? А эта гнедая кобыла - Улыбка - хороша, работу любит, но вот урожай соберем, ей время жеребиться; этого серого звать Боксер, ничего, только зубы малость длинноваты. А на этом я езжу по делам, иногда на охоту. Смотрите, какой красавец, а?
Он пригнулся и поцеловал бархатный нос, и лошадь благодарно повела ноздрями и сильно втянула ими воздух.
- А как его зовут? - спросил я.
- Дикий Злак, - ответил он с ухмылкой, и я ухмыльнулся в ответ, не ведая чему.
Казалось, вся полуденная жара сосредоточилась вокруг нас, она усиливала запах лошадей, навоза, все запахи фермы. Мне стало как-то неуютно, слегка закружилась голова, и все-таки жара бодрила меня. И когда, покончив с осмотром лошадей, мы направились к дому, я и огорчился, и обрадовался.
У входа в кухню фермер вдруг резко спросил:
- Сколько вам лет?
- В этом месяце, двадцать седьмого, будет тринадцать, - солидно ответил я, надеясь услышать что-то вроде: "Вот это здорово!" - взрослые редко пропускают мимо ушей новость о чьем-то дне рождения.
Но он сказал:
- А я думал, вам чуть больше. На вид вы старше своих лет.
Услышать это было лестно, тем более от человека столь внушительных размеров.
- Не знаю, надежный ли вы человек, - добавил он затем.
Я изумился, даже немного обиделся: но только немного - ведь это прелюдия, он, должно быть, хочет мне довериться.
Все же я негодующе произнес:
- Конечно, надежный. В моем табеле так и написано: "заслуживающий доверия". И директор то же самое сказал.
- И все-таки, - с сомнением произнес он, пристально оглядывая меня, - откуда я знаю, что вы будете держать язык за зубами?
Задавать такой вопрос школьнику - это просто глупо. Все мы клялись хранить тайну. Я взглянул на него чуть ли не с жалостью.
- Вы хотите, чтобы я перекрестился?
- Делайте что угодно, - ответил он. - Но если проболтаетесь... - Он не закончил фразу, но в воздухе повисла физическая угроза, столь естественная в присутствии этого человека.
- О нашей встрече? - спросил я. - Клянусь, я бы ни за что не сказал, но они увидят разбитое колено.
Он словно не слышал.
- Там есть мальчик, - спросил он, - паренек вашего возраста?
- Да, мой приятель Маркус, - согласился я. - Но он сейчас болеет.
- Ах, вот что, болеет, - задумчиво повторил фермер. - Значит, вы вроде сам себе хозяин.
Я объяснил: обычно после обеда мы играем вместе, но сегодня я пошел прогуляться один. Он слушал вполуха, потом сказал:
- У них там большой дом, да, здоровенный дом и полно комнат?
- Если считать спальни, - ответил я, - даже и не знаю, сколько.
- И, наверное, всегда кругом люди, болтают друг с другом и так далее? Все у всех на виду, наедине с кем-то и не останешься?
Я терялся в догадках: куда он клонит?
- Ну, со мной-то мало кто разговаривает, - пояснил я. - Они же взрослые, играют во взрослые игры - вист, теннис, ну, и болтают просто так, болтовни ради (мне это казалось очень странным занятием). Но иногда я кое с кем разговариваю, сегодня, например, с виконтом Тримингемом после церкви, а однажды я провел целый день с Мариан - вы ее знаете, она сестра Маркуса, не девушка, а загляденье - мы с ней ездили в Норидж.
- Вон что, провели вместе целый день? - переспросил фермер. - Так вы с ней небось добрые приятели?
Я задумался. В отношении Мариан мне не хотелось брать на себя больше, чем было в самом деле.
- Сегодня утром мы снова разговаривали, - сообщил я ему, - по дороге в церковь, хотя она вполне могла предпочесть мне виконта Тримингема. - Я попытался вспомнить, когда она еще ко мне обращалась. - Она часто подходит ко мне, даже когда вокруг взрослые - пожалуй, только она, больше никто. Да они мне и не особенно нужны. А ее брат Дэнис сказал, что я - возлюбленный Мариан. Несколько раз говорил.
- Вот оно что? - отозвался фермер. - Значит, вы иногда остаетесь наедине? Ну, то есть сидите в комнате вдвоем, а больше никого нет?
Он говорил с большим нажимом, выделяя слова, будто сцена представала у него перед глазами.
- Ну, иногда, - признался я, - мы сидим вместе на диване.
- На хозяйском диване? - переспросил он.
Надо было его просветить. Дома у нас и то было два дивана. Здесь, кажется, ни одного. Ну, а в Брэндем-Холле...
- Видите ли, - пояснил я, - у них там много диванов.
Он понял.
- Но когда вы сидите вместе и болтаете...
Я кивнул - мы сидели и болтали.
- Вы сидите близко от нее?
- Близко от нее? - повторил я. - Ну, вообще-то, ее платье...
- Да, да, - закивал он, уловив с полуслова. - Эти платья занимают столько места! Но все же достаточно близко... чтобы передать ей что-то?
- Передать ей что-то? Ну, конечно, я могу ей что-то передать. - Как будто речь шла о болезни; я еще не совсем забыл о кори. Он быстро сказал:
- К примеру, письмо. Но так, чтобы никто не видел.
Я едва сдержал смех - такой пустяк, а он вон до чего разволновался.
- Конечно, - сказал я. - Для этого - достаточно близко.
- Тогда я напишу ей, - заявил он, - если подождете.
Он отошел, но тут мне пришла в голову одна мысль.
- Как же вы ей напишете, если не знаете ее?
- Кто сказал, что я ее не знаю? - почти свирепо возразил он.
- Вы. Сказали, что никого в Холле не знаете. А она мне сказала, что не знает вас, - я спрашивал.
Он на мгновение задумался, в глазах появилось напряженное выражение - такое же было, когда он плыл.
- Она сказала, что не знает меня? - переспросил он.
- Ну, сказала, может, вы и встречались, но она не помнит.
Он глубоко вздохнул.
- Она знает меня, только по-особому, - произнес он. - Я, можно сказать, ее друг, но не такой, с какими она ходит. Это, наверное, она и имела в виду... - Он помолчал. - У нас с ней дела.
- Это секрет? - жадно спросил я.
- Еще какой, - ответил он.
На меня вдруг накатила слабость, будто псалмы перевалили за пятьдесят стихов; как ни странно (обычно взрослые насчет таких вещей ужасно тупы), он это заметил и тут же сказал:
- У вас вид - совсем никуда. Сядьте и поднимите ногу. Вон табурет. Диванов у меня нет, что поделаешь. - Он усадил меня на стул. - Я недолго, - добавил он.
Но вышло долго. Он достал бутылку черно-синих чернил "Стивенс" (у него даже не было чернильницы), лист писчей линованной бумаги и принялся старательно писать. Ручка терялась в его больших пальцах.
- Может, лучше передать на словах? - предложил я.
Он с прищуром глянул на меня.
- Вы не поймете, - сказал он.
Наконец письмо было готово. Он сунул его в конверт, лизнул края клапана и прижал его кулаком, словно утюгом. Я протянул руку, но письма не получил.
- Только наедине, - напомнил он. - Иначе вообще не передавайте.
- Что же тогда с ним делать?
- Суньте туда, где дергают за цепочку.
С одной стороны эта фраза вызвала у меня отвращение - ведь я уже видел свою миссию в романтическом свете; но с другой - я оценил практичность фермера, осторожность не помешает. Интриги - это была моя стихия.
- Все будет сделано, как надо, - заверил его я.
Ну, теперь-то он отдаст мне письмо? Но он все держал его под стиснутым кулаком, словно лев, охранявший что-то сильной лапой.
- Так, вы меня не подведете, без обмана? - снова засомневался он.
- Конечно, без обмана. - Я даже обиделся.
- Потому что, - медленно произнес он, - если это письмо попадет в чужие руки, придется худо ей, мне, а может, и вам:
Слова его попали точно в цель - во мне пробудилось неслыханное рвение.
- Буду беречь как зеницу ока, - заверил я.
Тут он улыбнулся, поднял скрывавшую письмо руку и подтолкнул его ко мне.
- Но вы не написали адрес, - воскликнул я.
- Нет, - согласился он и тут же доверительно, к моей радости, добавил: - И не подписал тоже.
- Она будет рада его получить? - спросил я.
- Думаю, да, - коротко бросил он.
Мне нужно было все разложить по полочкам.
- А ответ будет?
- Неизвестно, - ответил он. - Не задавайте слишком много вопросов. Незачем вам всего знать.
Тем и пришлось довольствоваться. В душе наступил штиль, как на море после отшумевшего шторма, и я вдруг понял - уже поздно. Взглянул на часы.
- Ого! - вскричал я. - Мне пора.
- Как вы себя чувствуете? - заботливо спросил он. - Колено как?
- Лучше не бывает, - похвастался я, сгибая и разгибая его. - Кровь сквозь платок даже не просочилась, - добавил я не без сожаления.
- Просочится, когда пойдете. - Он строго, испытующе посмотрел на меня. - Все же вид у вас не очень, - заметил он. - Может, подвезти немножко, а? Телега на месте, лошадку запрягу - глазом моргнуть не успеете.
- Спасибо, - поблагодарил я. - Дойду и так. - Прокатиться было бы здорово, но вдруг возникло желание побыть одному. По молодости лет я не знал, как уйти: стоял и мялся. К тому же мне очень хотелось что-то сказать.
- Эй, а письмо-то забыли, - напомнил он. - Куда положите?
- В карман бриджей, - сказал я и тут же подтвердил слово делом. - В этом костюме карманов много, - я показал, - но один человек, у которого был знакомый полицейский, как-то сказал мне: самый надежный карман - это карман брюк.
Он одобрительно взглянул на меня, и я впервые заметил, что он вспотел: рубашка темными пятнами прилипла к телу.
- Вы парень что надо, - сказал он и пожал мне руку. - А теперь марш домой, да смотрите, не обижайте себя.
- Я засмеялся - кто же это будет себя обижать? - и тут вспомнил, что хотел сказать.
- А можно, я еще приду покататься со скирды?
- Валяйте, я ее немножко подгребу и приграблю, - ответил он. - А сейчас одна нога здесь, другая - там.
Тед проводил меня до ворот, и когда, пройдя десяток-другой шагов, я обернулся, он все еще стоял на месте. Я махнул рукой, и он помахал в ответ.
Все сидели за чаем. Казалось, я не был здесь много месяцев, настолько иной была обстановка на ферме, настолько случившееся со мной не вязалось с жизнью в Брэндем-Холе. При виде моего колена все заохали и заахали, а я рассказал, с какой добротой ко мне отнесся Тед Берджес.
- А-а, этот парень с Черной фермы, - вспомнил мистер Модсли. - Видный малый и, я слышал, неплохо ездит верхом.
- Он-то мне и нужен, - сказал лорд Тримингем. - В субботу матч, он обязательно будет играть. Тогда и поговорим.
Неужели Теду Берджесу грозят какие-то неприятности? Я взглянул на Мариан, надеясь, что и она что-то скажет, но она словно не слышала; лицо ее носило отрешенное, ястребиное выражение, совсем ей несвойственное. В кармане моем похрустывало письмо, уж не торчит ли оно? Вдруг Мариан поднялась и сказала:
- Давай я перевяжу тебе колено, Лео. Повязка совсем сбилась.
Я был рад улизнуть из-за стола и пошел за ней. Она провела меня в ванную комнату, кажется, единственную во всем доме. Я сюда раньше не заходил: в нашей с Маркусом комнате стояла круглая ванна.
- Подожди здесь, - приказала она, - я сейчас принесу все, что нужно.
Комната была большая, помимо ванны, здесь помещался еще и умывальник, совсем, казалось бы, неуместный: если человек принимает ванну, зачем ему умывальник? Ванна была в облицовке из красного дерева и с такой же крышкой. Она походила на усыпальницу. Мариан вернулась, сняла крышку и велела мне сесть на край ванны, потом стала снимать с меня ботинок и носок, будто я не справился бы сам.
- Теперь подставь колено под кран, - распорядилась она.
- По ноге заструилась божественная прохлада.
- Господи! - воскликнула она. - Здорово же ты брякнулся!
К моему удивлению, она ни словом не обмолвилась о Теде Берджесе. И лишь когда наложила новую повязку и обратила внимание на старую, всю смятую и в пятнах крови, лежавшую на краю ванны, - лишь тогда Мариан спросила:
- Это его платок?
- Да, - ответил я. - Он сказал, что платок можно не отдавать, так я выброшу его? Я знаю, где мусорная свалка...
Я вовсе не думал лезть не в свое дело, просто хотел уберечь ее от хлопот. А заодно и еще раз сбегать на свалку - этот чудесный сгусток грязи на фоне общего великолепия.
- Пожалуй, я его выстираю, - возразила она. - Жалко, совсем хороший платок.
Тут я вспомнил о письме - оно совершенно вылетело у меня из головы; когда я был с Мариан, я мог думать только о ней.
- Он просил передать вам это, - сказал я, вытаскивая письмо из кармана. - Извините, немного помялось.
Она почти выхватила его из моей руки и стала оглядываться, куда бы его спрятать.
- Ох, эти платья! Подожди минутку. - Она исчезла с письмом и платком. Через секунду вернулась и спросила: - Ну, что будем делать с повязкой?
- Так вы уже все сделали. - И я показал ей колено.
- Боже ты мой, ну конечно. Давай помогу тебе надеть носок.
Я стал было возражать, но она ничего не хотела слушать, и пришлось смириться.
- А ответ будет? - спросил я - уж слишком неинтересно для меня все закончилось. Но она лишь покачала головой.
- Никому не говори об этом... письме, - попросила она, глядя в сторону. - Совсем никому, даже Маркусу.
Ну что за скучные люди! Теперь и она с предписанием хранить тайну. Взрослые не понимали, что для меня, да и для большинства школьников, легче промолчать, чем что-то выболтать. По природе своей я был улиткой. Я терпеливо объяснил Мариан, что рассказать Маркусу ничего не могу при всем желании - он лежит в постели и заходить к нему нельзя.
- Да, ты прав, - согласилась она. - Я все на свете позабыла. Но все равно - никому ни слова, не то я на тебя ужасно рассержусь. - Тут она увидела, что я очень обижен и, того и гляди, заплачу, тотчас оттаяла и сказала: - Не рассержусь, не рассержусь, но учти - нам всем тогда несдобровать.
ГЛАВА 8
Воспоминания бывают самого разного свойства. По сей день я отчетливо помню перемену, происшедшую с приездом Тримингема, хотя в чем именно она состояла, сказать трудно. Раньше все в усадьбе жило самостоятельно, двигалось в произвольном направлении, хотя миссис Модсли и держала в руках поводья. Теперь же домочадцы Брэндем-Холла как-то подобрались и прямо-таки ходили на цыпочках, будто перед испытанием - так чувствуют себя школьники в последние недели перед экзаменами. Слова и поступки приобрели большую значимость, будто был еще какой-то второй план и все работало на некое предстоящее событие.
Я здесь был ни при чем, это ясно: вспыхивавшие как по сигналу улыбки, скрытое волнение не имели ко мне отношения; в разговорах, которым никогда не позволяли иссякнуть, я почти не участвовал. Пикники, поездки или вылазки планировались почти каждый день. Миссис Модсли объявляла программу после завтрака; для всех это был приказ, но ее глаз-луч тут же посылал вопрос Тримингему, словно он был гудком, без которого нельзя отправить поезд.
- Устраивает меня целиком и полностью, - обычно говорил он, или: - Именно этим я и хотел заняться.
Помню, мы сидели у какого-то ручья и наблюдали, как распаковывают корзины, расстилают коврики, а лакей наклонился и меняет наши тарелки. Взрослые пьют янтарное вино из высоких на конус бутылок; мне дают шипучий лимонад, а у бутылки вместо пробки - кругляш из граненого стекла. Я ем что-то вкусное; неуютно мне стало потом, когда с едой было покончено и завязался разговор. Я старался приткнуться как можно ближе к Мариан, но она даже не смотрела в мою сторону; казалось, она не замечала вообще никого, кроме сидевшего рядом лорда Тримингема. Я не слышал, что они говорили друг другу, а хоть бы и слышал, едва ли что-то понял. То есть слова, конечно, понял бы, но не то, что за ними стояло.
Наконец лорд Тримингем поднял голову и воскликнул:
- А вот и Меркурий!
- Почему Меркурий? - спросила Мариан.
- Потому что он выполняет поручения, - объяснил лорд Тримингем. - Ты знаешь, кто такой Меркурий? - спросил он меня.
- По-моему, Меркурий - это самая маленькая планета. - Я был доволен, что знаю ответ, но не на рост ли он намекает?
- Ты совершенно прав, но до этого он был посланцем богов. Без него они не могли общаться.