"Мир знал всякие "тайные вечери", но такие видеть мне еще не приходилось", – осмотрел Гяур мрачное подземелье, в котором их "банкетный зал" занимал лишь очень незначительное место. По обе стороны от каменной перегородки, у которой стоял сейчас Корецкий, это подземелье уходило куда-то вглубь возвышенности, на которой воздвигнут "Шарлевиль".
Почти с минуту за столом царило тягостное молчание. Все понимали, что это уже не пир, а поминки.
– Не кажется ли вам, что мы оказываем слишком большие почести этому негодяю? – первым его нарушил Гяур: – Свое предсмертное вино он вполне мог выпить в изысканном обществе палача.
– Вы правы, – взглянул на принца де Конде Ян-Казимир, давая понять, что хозяин положения здесь главнокомандующий и что стол был сервирован по его прихоти.
– Дело не в этом негодяе, – спокойно поддержал королевича главнокомандующий. Полковник вновь наполнил их кубки, и принц де Конде поднялся. Гяур и Ян-Казимир последовали его примеру. – Дело вовсе не в нем. Через несколько минут этому наемному убийце отрубят голову, и путь его в нашем грешном мире завершится подземельем Шарлевиля. Однако нам с вами земной путь этот еще предстоит и, хотелось бы надеяться, довольно долгий. Не будем скрывать от себя, что это трудный путь к славе, власти, к трону.
Ян-Казимир понимающе прокашлялся. Если речь идет о пути к трону, то касается это, прежде всего, собственного пути принца к трону Польши.
– Пощадите меня, – неожиданно взмолился Корецкий. – Князь Ян-Казимир! Король! Ваше величество! Я буду служить вам, как не служил ни один раб. Как ни один раб в этом мире!
– Докажешь свою преданность в том мире, куда тебя сейчас отправят, – холодно обронил королевич. – Палач, казнить!
Откуда-то из мрака возник палач, вновь схватил узника за волосы, резкий взмах короткого меча – и истекающая кровью голова оказалась у него в руке.
Все трое внутренне содрогнулись, но не подали виду.
– Исчезни, – приказал палачу принц де Конде.
Удалить палача было нетрудно, куда труднее оказалось оставаться в обществе казненного.
– Мы с вами – те люди, имена которых Европе еще только предстоит узнать и восславить, – продолжил главнокомандующий, стараясь забыть о них обоих. – И не кровь этого мерзавца объединяет нас, но слово дружбы и все то, что мы сделали сейчас, спасая друг друга от подлых убийц, которые сегодня могли убить вас, а завтра меня.
Гяур удивленно взглянул на принца.
– Это так, – подтвердил Ян-Казимир. – Эти убийцы должны были настигнуть и главнокомандующего. Только с этим условием Корецкого и отпустили из парижской тюрьмы.
Гяур вежливо промолчал. Ему не хотелось верить в то, что кому-то в Париже понадобилось избавиться от "французского Македонского".
– В Польше сейчас назревают важные события, господа, – вновь вернулся к своей мысли принц де Конде. – Поэтому я сделаю все возможное, чтобы вы, принц Ян-Казимир, могли в любое удобное для вас время отправиться к берегам Речи Посполитой. Фрегат, захваченный у испанцев полковником, простите, теперь уже генералом Гяуром, – в вашем распоряжении. Кардинал Мазарини об этом уже уведомлен.
"Не разрешил", а всего лишь "уведомлен", – не осталось незамеченным для Гяура. – Так, возможно, майор Корецкий направлен был сюда с такого же "ведома" кардинала Мазарини, да простит Господь все мои подозрения и всех тех, кого я до сих пор так ни в чем и не заподозрил".
– Вы, генерал, с завтрашнего дня получаете месячный отпуск, которым можете распорядиться, как вам будет угодно. А когда принц Ваза решит, что настало время оказаться поближе к трону Польши, можете отправиться в его свите.
– Не как слуга, а как придворный рыцарь, – поспешил уточнить будущий король. – Во главе отряда воинов, составляющих мою личную охрану. О вашей должности в Польше мы подумаем, когда придет время решать не только судьбу трона, но и людей, с помощью которых я к этому трону шел.
"Вот теперь, наконец, стало ясно, кому и зачем понадобился пир в обществе обезглавленного злодея и его палача", – понял Гяур. Нет, он не осуждал Яна-Казимира. Тот избрал свой собственный путь и сейчас подбирал надежных попутчиков. Гяур не видел в этом ничего предосудительного. Другое дело, что он еще не решил для себя: согласен ли оказаться в свите одного из претендентов на польский трон.
– А уж потом мы подумаем, как достичь вашего Острова Русов, – не явились тайной для королевича его сомнения. – Тем более что польская корона давно посматривает на пространство между устьями Днестра и Дуная, справедливо полагая, что оно не должно находиться ни под властью молдаван, ни тем более – под властью турок.
– С чем ни те, ни другие не согласятся, – сдержанно предположил Гяур. – Решительно не согласятся.
Он мог бы еще и напомнить Яну-Казимиру, что все эти земли когда-то принадлежали славянским племенам уличей и тиверцев, а затем входили в состав Галицко-Волынского княжества. Но пир в подземелье, в незримом присутствии палача и казненного им злодея, был явно не тем местом, где следовало решать столь сложные, уходящие корнями в древние века, исторические споры. Только поэтому князь Одар-Гяур оставил их для иных мест и иных времен.
* * *
Выйдя после "тайной вечери" с двумя принцами и палачом из подземелья, Гяур уже не вернулся в банкетный зал, а лишь заглянул в него и, убедившись, что графини де Ляфер там нет, отправился на ее поиски. Прежде всего он поинтересовался у старшего привратника, не уехала ли она, однако тот уверенно сказал, что ни одна душа, живая или мертвая, до утра эти стены не оставит.
– По крайней мере, до тех пор, пока старшим у ворот остаюсь я, – решительно заявил привратник. И добавил: – Вы тоже не оставите их, ибо таков приказ виконтессы де Сюрнель. Как бы вы ни уговаривали выпустить вас.
– Этот приказ касался именно меня? – спросил Гяур, твердо веря в то, что желание оставить замок не только до утра, но до тех пор, пока в нем будет витать – живая или мертвая – душа Дианы де Ляфер, у него не появится.
– Он касается всех, – провозгласил старший охранник. Ему было под пятьдесят. И в нем явно умирал если не великий трибун, то уж, конечно же, знающий свое дело королевский глашатай. Все, что он хотел сказать, он говорил, поднимая вверх правую руку, словно требовал тишины, обращаясь к многотысячной толпе.
– Решительная, однако, женщина эта виконтесса.
– Она заботится о том, чтобы ее гости не рисковали своими жизнями за стенами этой крепости, по окрестным полям и перелескам. И до тех пор, пока старшим у ворот остаюсь я, виконтесса может быть спокойной.
Старший охранник явно был подшофе и представал в собственном воображении последним храбрецом, благодаря которому этот замок все еще не сдался на милость осаждавшего врага. Гяур понимал его. Сам он чувствовал себя человеком, чудом вышедшим из мрачного подземелья, а возможно, и самого ада. Вернувшись в банкетный зал, он вдруг осознал, что вырвался из владения палача лишь благодаря божьему заступничеству. И что следующей жертвой замка Шарлевиль должен был стать именно он. Но что-то там у этих принцев-наследников не сложилось, не сладилось.
– Насколько я понял, вы желаете встретить графиню де Ляфер? – попытался вернуть его к действительности несгибаемый привратник.
– А вы, конечно же, знаете ее в лицо? – пытался отмахнуться от его сочувствия князь Гяур.
– Предполагаю, что речь идет о белокурой фее, решившей прибыть в замок в костюме наездницы.
– Не возражаю, давайте предположим, – простил привратнику "белокурую фею".
– Вначале я посоветовал бы вам выяснить, кто из сидевших за столом мужчин исчез почти тогда же, когда исчезла она. Если речь пойдет о принце Конде, да благословит его Господь, или же о том польском рыцаре-королевиче, тогда вам лучше посидеть с нами в карауле и выпить хорошего гасконского вина. Поверьте, это просветляет и облагораживает.
– Спасибо за совет.
Гяур вошел в караулку, где сидели еще двое полупьяных стражей, взял кувшин с вином и, ничего не объясняя старшему привратнику, отправился с ним на поиски графини.
Небо было звездным и манило к себе, в черную ангельскую высь. Когда рассматриваешь его, запрокинув голову и наполняя свою душу гасконским вином, оно представляется значительно ближе и заманчивее. А мысли о том, что, возможно, уже завтра придется отправиться в его вспаханные молитвами и усеянные звездными розами поля кажутся не такими уж страшными и неправдоподобными, когда на них смотришь не из горлышка винного кувшина.
– Эй, рыцарь, возьми себе в проводники одного из моих дармоедов! – крикнул ему старший привратник. – А нам верни кувшин. Нам еще священнодействовать над ним до утра.
– Согласен.
– Я знаю все места, куда только способна забрести женщина, желающая, чтобы ее во что бы то ни стало нашли, – проворчал привратный дармоед, отбирая у Гяура кувшин и передавая подошедшему вместе с ним другому дармоеду. – А не найдем, у меня есть на примете служанка. Норманнка. Холодная, как айсберг, зато в постели ненасытная, как чума.
Привратник зажег факел, они обнялись и пошли вдоль стен, туда, где мостовая из голубоватого мраморного булыжника исчезала между хозяйственными постройками. Затем поднялись на стену и медленно брели от башни к башне, от одного мрачного перехода к другому.
В одном из таких переходов стражник молча придержал Гяура за предплечье.
– Туда смотри, – едва слышно прошептал он, показывая на смотровую площадку, расположенную слева от них, на стене, защищающей замок со стороны глубокой долины. – Надеюсь, она не бросится вниз прежде, чем вы поцелуете ее, мсье.
– Поди-ка ты, братец, хлебни еще вина, – добродушно избавился от него Гяур.
36
Луна еще только пыталась раскалить черную кольчугу туч, и сияние ее едва достигало башни, на которой стояла Диана. Однако темно-фиолетовый абрис графини все же довольно контрастно вырисовывался на фоне черного небосвода, создавая ей ореол таинственности.
Даже когда Гяур почти вплотную приблизился к ней, Диана продолжала стоять все в той же позе, словно не замечала – а может быть, и в самом деле не замечала – его появления. Неподвижность женщины заставила князя содрогнуться, как содрогнулся бы каждый, оказавшись рядом с человеком, отрешившимся от этого бренного мира, чтобы в следующую минуту покончить жизнь самоубийством.
– Графиня, – негромко, срывающимся голосом позвал он. – Что случилось? Хотите испытать то единственное, что испытать вам еще не пришлось – ощущение полета?
– Бог с вами, князь, я слишком люблю эту жизнь, чтобы столь легко расстаться с ней, – с тихой грустью в голосе ответила Диана. – Хотя, согласитесь, у ночи своя власть над нашими душами. Ночью намного легче решиться на то, на что, возможно, никогда не решишься днем. Но, к сожалению… я слишком люблю эту жизнь. Как оказалось.
– Простите, я не должен был задавать этот вопрос.
– Наоборот, вы должны были задать его значительно раньше, чем способен задать его очерствевший в сражениях и любовных баталиях князь, – легко, едва прикасаясь, повела она пальцами по его щеке.
– Я не хочу, чтобы вы думали о чем-то подобном, – осторожно заглянул он вниз, чувствуя, что высота действительно заманчива.
– А может, нам стоит броситься вместе? – задумчиво ответила она. – Вместе – это ведь совершенно другое ощущение, мой женераль.
Гяур едва заметно улыбнулся, однако выражения его лица Диана не разглядела.
– Это было бы слишком уж романтично для такого совершенно неромантичного, провинциального замка, как Шарлевиль.
– Во всяком случае, тогда мы навеки остались бы вместе. Вас никогда не прельщало такое единение?
– На том свете – нет.
– Просто вы еще не готовы к этому, князь, – тихо потрепала она его за обшлаг камзола. – К этому, мой убийственно хладнокровный генерал, мы оба все еще не готовы. А какую прекрасную легенду о гибели двух влюбленных составили бы обитатели этого замка, передавая ее из уст в уста, из поколения в поколение!..
И вдруг, вцепившись руками в камзол, припала лицом к груди Гяура и заплакала. Вначале князь не поверил этому. Он вообще не понял, что происходит. Неужели она плачет?! Графиня де Ляфер? Кто угодно другой. Любой из живущих на земле, все человечество, весь мир – он допускал это – в одни трагические минуты могут зарыдать, захлебнуться рыданием… Но только не графиня де Ляфер. Это исключено. Это совершенно исключено.
А она прижималась и прижималась к его груди и плакала. Негромко, неартистично… По-женски неутешно, по-детски поскуливая. И прошла целая вечность, прежде чем генерал понял, что все это происходит на самом деле, что она плачет. Что уткнувшаяся ему в грудь женщина – не кто иной, как графиня де Ляфер. И она… плачет!
Как трудно укладывалось все это в его сознании! Как он отвык от проявления каких-либо чувств – он, воин, вся молодость которого протекала в походах, яростных схватках, ненависти и жестокости.
– Что, графиня, что случилось?! – испуганно спрашивал он и почему-то боялся прикасаться к ней руками. Как следует ласкать женщину, это он уже знал. Во многом благодаря графине. Но вот как следует утешать – этому она еще не научила. У них были другие уроки, другая наука. – Что произошло? С чего вдруг эти слезы?
– Ничего, – шмыгнула носом графиня, по-детски растирая кулаком слезы. – Ничего не произошло. Не знаю, плачется – и все…
– Но… что-то же случилось?
– Наверное, – растерянно призналась Диана. – Только я не могу понять, что именно. Хотя, конечно, что-то же должно было произойти. Может быть, вдруг поняла, почувствовала, что старею.
– Вы – стареете?! Это вы о себе.
– О себе, мой женераль, о себе.
– И только поэтому вы встали из-за стола, ушли из банкетного зала и забрались на эту башню?!
– Наверное, – всхлипывала Диана. Господи, какой же маленькой, слабой и беззащитной показалась ему сейчас эта женщина. И это – волевая, презрительно-ироничная графиня де Ляфер, которой временами он побаивался еще больше, чем любил! – Не могу понять почему. Что-то произошло, вот и все. Кстати, у виконтессы де Сюрнель ослепительно красивая дочь. Вы не видели ее?
– Нет, ведь за столом ее, кажется, не было.
– Была, но появилась позже других. Виконтесса почему-то представляла ее высшему свету, когда вы, вместе с принцами, неожиданно куда-то исчезли. Но она ослепительно прекрасна. И я вдруг подумала, что однажды, на одном из таких балов, окончательно потеряю вас.
– Но я не видел юной виконтессы.
– В этот раз ей очень повезло.
– Даже если бы она оказалась прекраснее, чем… – запнулся он на полуслове.
– Чем кто? – сжалась у него на груди, насторожилась и притихла графиня.
– Чем вы… То и тогда…
– Ну, за это-то я спокойна, – уверенно и непостижимо холодно обронила графиня де Ляфер. – Ни во Франции, ни в своей Польше прекраснее вам не найти. А все равно страшновато.
И тут генерал вдруг расхохотался. Он хохотал и содрогался от хохота так, как только что графиня де Ляфер содрогалась от плача.
– Тогда чего же вам бояться, графиня? – спросил он сквозь смех, снимая губами слезу с ее покорно подставленного носика. – Вы совершенно правы: здесь нет и не может быть женщины прекраснее вас! Уже хотя бы потому, что прекраснее женщины просто быть не может.
– Что правда, то правда, – так же покорно согласилась Диана. И, немного помолчав, поразмыслив над чем-то своим, сокровенным, добавила: – А все равно страшновато. Почему-то…
37
– Графиня де Ляфер! Князь Гяур!
Беглецы слышали голос виконтессы де Сюрнель, но так и не отозвались. Они стояли, притаившись в конце мрачного коридора, между двумя колоннами, за которыми искали приюта. Они не желали, чтобы их кто-то устраивал на ночлег, зная, что все равно поместят в разные комнаты. К тому же в зале все еще пиршествовали и, похоже, никто пока что не собирался отправляться на отдых. Как и никто не помышлял об уединении. Кроме этих двоих.
– Куда они могли подеваться?
– Не знаю, – ответил хриплый, пропитый голос того самого стражника, который помог генералу Гяуру найти графиню. – Мы видели их. Из замка они не выходили – это точно. Эй, князь Гяур! Ваша светлость, князь!
– Молчат. Хотя не могут не слышать, – осуждающе вынесла свой вердикт виконтесса.
– Конечно, слышат, – голос пропойцы казался куда добрее. В нем сквозило сочувствие беглецам. Будь он на месте князя, наверняка поступил бы точно так же. – Может быть, и не стоит искать их. Если уж им так хочется, чтобы их не нашли до самого утра.
– Ты еще смеешь рассуждать о таких вещах?! – презрительно швырнула ему в лицо де Сюрнель.
"Она, очевидно, считает, что стражу ворот подобные любовные интриги чужды", – подумал Гяур, прижимая к себе графиню. Они забились в угол, замерли. Удивляясь при этом, почему ни виконтесса, ни стражник не заметили их. Ведь прошли мимо, правда, появившись из перехода, стражник направил свет фонаря в другую сторону…
Как только виконтесса ушла по освещенному переходу в зал, стражник подошел к беглецам и, стараясь не очень-то освещать их, чтобы не смущать, посоветовал:
– По ту сторону перехода, в башне, есть комнатка. До утра туда вряд ли кто-нибудь заглянет. Зато луна всю ночь будет светить вам прямо в окна. Комнату потому и называют "лунной".
– Вы – истинный рыцарь, мсье, – поблагодарил его Гяур.
– Увы, так считают не все, – незло проворчал стражник.
То ли он комнату перепутал, то ли светило в это время года находилось в каком-то неестественном положении, но только лунное сияние этой комнатки не достигало. Весь замок был охвачен им, словно белым пламенем, лишь в окошко этого убежища оно не проникало. Однако двое влюбленных не были в обиде ни на месяц, ни на стражника.
– Матерь божья, а ведь я опасалась, что этой комнатки и этой ночи у нас с тобой уже никогда не будет! – шептала Диана. Раздевая ее, Гяур видел, как даже в сумерках ночи тело женщины отливало серебристой белизной и само источало тихое теплое сияние, постепенно охватывавшее все вокруг, порождая и наполняя их убежище греховным райским уютом.
– Все это нужно бы делать не так, мой страстный, нетерпеливый князь. Все это делается совершенно не так… – шептала она, ослепляя его пленительной страстью груди и пленяя взбунтовавшимися лунами бедер. – Все это творится совершенно по иным канонам, но только вся наша любовь с самого начала выдалась какой-то безумно "не такой", походно-бивуачной. Как у кочевников, которые влюбляются, зачинают и рожают в седлах.
– А, по-моему, у нас с тобой обычная французская любовь, возгорающаяся там, где настигает нас. – Бедра ее нежно вздрагивали, опекая губы яростной губительной страстью. Гяуру казалось, что сегодня ему хочется обладать этой женщиной так, как не хотелось никогда раньше, и что ласкает ее тоже так, как не умел и не пытался ласкать до этой ночи. И все же, приближая свое тело к губам мужчины, графиня снисходительно, покровительственно рассмеялась:
– Французская любовь – это совершенно не то, что ты имеешь в виду, и совершенно не так, как ты себе представляешь. – Но затем, прислушавшись к пожару, разгорающемуся в охваченном страстью теле, вдруг добавила: – Разве что под этим подразумевается, что скоро во Франции не останется ни одного замка, ни одного дворца, в котором мы бы не пытались заниматься ею. Тогда ты совершенно прав, мой прекрасный, неустрашимый князь.