– Но я со своими воинами не пойду против восставших казаков. Это исключено. Если и прибуду на земли Речи Посполитой, то лишь для того, чтобы не дать втянуть моих русичей и тех норманнов, что пришли со мной в Украину, в эту братоубийственную войну.
– Против казаков не станете. А против солдат польского короля, чьим подданным являетесь ныне, воевать будете? – появилась на лице Яна-Казимира саркастическая ухмылка.
– Скорее всего, мне придется выждать, посмотреть, чем все это кончится. Для нас, русичей, вы, поляки, такие же славяне, как и украинцы. Возможно, когда-то племена уличей и тиверцев, из которых происходят русичи Острова Русов, и воевали с племенами полян, особенно восточных, основавших Киев. Но пусть этим занимаются историки и летописцы. Тем более что с западными полянами, основателями польской нации, наши предки вообще никогда не воевали. Сие известно даже мне, не историку, а воину.
Из рощицы, подступавшей к гряде холмов, появилась отставшая карета, в сопровождении еще четверых гусар. Именно их и поджидал кортеж Яна-Казимира.
– Когда седло покажется утомительным, – объяснил ее появление польский принц, – мы с вами сможем отдохнуть в ней.
– Где вы остановитесь в Дюнкерке?
– Этим займутся мои квартирьеры. Возможно, на фрегате, который когда-то был захвачен вами и на котором нам предстоит идти в Польшу.
– Есть вариант спокойнее и уютнее. В вашем распоряжении дворец графа де Ворнасьена.
– Который, как мне стало известно, несколько дней назад полностью стал вашим, – как бы вскользь заметил Ян-Казимир. – О чем позаботилась все та же неугомонная графиня де Ляфер.
– Я-то думал, что вы слышите о нем впервые. Тогда тем более, ваше королевское высочество. Мой дворец – в вашем распоряжении. До тех пор, пока…
– Я не собираюсь задерживаться в Дюнкерке, князь Гяур, – сухо прервал поток его гостеприимного словоизлияния королевич Ян-Казимир. – Вообще не собираюсь задерживаться в этом городе, который порядком мне надоел. А что касается вашего участия в войне польского короля против казаков, которой так опасаетесь… То почему вы решили, что восстание должно перерасти в войну?
– А что, Владислав IV рассчитывает быстро и легко подавить его?
– Поддержать, князь, – задумчиво улыбнулся Ян-Казимир, осаждая на спуске с холма своего некстати разгарцевавшегося вороного скакуна.
– Что-что? – поморщился Гяур. – Это в каком смысле "поддержать"?
– Я не оговорился, генерал, поддержать. В свое время мой владычествующий брат так же близко сошелся с полковником Хмельницким, как я с вами. И никакое это не антипольское восстание. Хмельницкий спровоцировал его по приказу своего короля, которому всегда был и, уверен, останется преданным.
– Подобную версию я уже слышал, – мрачно согласился Гяур. – Или нечто подобное этой версии. Но что-то трудно в нее поверить.
– Ничего, поверите, князь. Вынуждены будете поверить. Мне многое известно из того, что король Владислав хотел бы держать в тайне даже от меня.
– Еще бы! Теперь вы уже не столько брат короля, сколько его соперник, претендент на корону.
– Лишь после того, как корона останется без достойной ее головы, – резко отреагировал Ян-Казимир. – Пока брат правил, я воевал, томился в плену или монашествовал. Так что с братом-претендентом королю Владиславу IV явно повезло. Но вернемся к Хмельницкому. Свои первые отряды он вооружает на деньги, переданные ему королем Польши, и которые, как мне стало известно, извлечены Владиславом из приданого своей супруги, француженки Марии Гонзаги.
– Уж не знаю, как это будет воспринято потом историками, – заметил Гяур, – но что польская шляхта не простит ему такого обращения с приданым королевы – это точно.
– Вы правы: этот позор падет на весь наш род.
– И как же станут развиваться события дальше? Что, король станет вооружать армию Хмельницкого до тех пор, пока она не осадит Варшаву?
Принц загадочно прищурился.
– Наоборот, пока не осадит Бахчисарай. Причем осаждать его украинская и польская армии будут вместе. Как и вместе будут утолять потом жажду у бахчисарайских фонтанов.
– Готовясь к войне с более сильным врагом – Османской империей? – попытался развить его мысль генерал.
– В чьем владении находится сейчас ваша земля, Остров Русов, с короной, ниспосланной Богом для князя Одар-Гяура. – Принц почему-то предпочитал говорить о генерале в третьем лице. Но если ему так было удобно…
– Но полковник Хмельницкий хотя бы догадывается, какие замыслы и заговоры плетутся за спиной у его обреченных повстанцев?
– Полковник, конечно же, догадывается, однако станет скрывать эти замыслы даже от самого близкого окружения. Но это уже его головная боль. Что же касается вас, генерал, то теперь вы понимаете, почему вам пока что лучше пребывать при польском дворе, чем при дворе Людовика XIV?
– Кажется, начинаю понимать.
– К слову, генеральский чин за вами будет сохранен. И еще… Согласие принца де Конде на ваш отъезд уже получено. Тем более что здесь война завершается.
– Одна война завершается, чтобы породить две или даже три новые, – согласился Гяур. – Впрочем, на то мы и воины, чтобы, погашая одну войну, тут же разжигать другую, еще более долгую и кровавую.
40
Владислав IV молился.
Он творил молитву, стоя на коленях перед троном, словно язычник перед идолом, и слова его – встревоженные, самозабвенные – отражались в мрачных сводах Рыцарского зала предков королевского дворца в Кракове приглушенно и невнятно. А королю казалось, что их слышит сейчас вся Польша. Вся шляхта, весь народ Речи Посполитой встал на колени вместе с ним. И это первая за всю историю многострадальной земли молитва, в которой народ вместе со своим королем просил Иисуса Христа не о спасении мира для своей многострадальной земли, но о ниспослании войны.
– Сбылось! Казаки поднимаются… Теперь мы соберем армию и ударим по татарам. Потом – по туркам. Это не жажда крови, Господи, а святая жажда справедливости. Помоги мне, Иисусе. Хотя бы один раз – уже стоящему на пороге царствия Твоего – помоги. Не о славе своей думаю – о будущем Речи Посполитой. О новых костелах, которые устремятся шпилями своих башен в небеса на всем пространстве от Карпат до Дона, от Вислы до Крымских гор и Дуная…
Открылась дверь. Владислав IV услышал чьи-то шаги, однако молитвы не прервал и даже не оглянулся.
– Господи, осени меня и мою Польшу знамением своим Христовым. Это будет величайшая из войн во имя славы твоей и спасения мира славянского.
– Ваше Величество, прибыл гонец из Украины.
– Да? – ухватился руками за подлокотники трона Владислав. – Гонец от него уже прибыл?
– Он здесь, – подтвердил секретарь. – Ждет вашей милости.
– Сюда его, князь Ржевусский, немедленно сюда!
Уже отдаляясь к двери, ротмистр Ржевусский видел, как король с огромным трудом отрывает колени от земли и усаживается на трон.
"Жить ему осталось ровно столько, чтобы отмолить грехи, – иронично заметил про себя шляхтич. – А он все еще надеется повергнуть в них не только себя, но и всю Польшу".
Князь догадывался, что Хмельницкий начал свое восстание с прямого благословения короля, и был решительно против этой королевско-гетманской авантюры. Однако прекрасно понимал, что, до тех пор, пока служит в качестве королевского секретаря, он не имеет права предпринимать что-либо такое, что позволило бы Его Величеству или кому бы то ни было из окружения короля заподозрить его в измене. Но заботился при этом не о королевских тайнах, а о чести древнего рода Ржевусских, последним представителем которого являлся.
Поручик Кржижевский стоял спиной к нему, тяжело облокотившись на резной свод камина, и, казалось, никакая сила не способна была заставить его выйти из состояния этой смертельной усталости.
– Король готов выслушать вас, господин поручик.
– Это хорошо, что король уже готов, слуги короля и дьявола… – проворчал поручик. – Вот только неизвестно, готов ли я добраться до его трона, чтобы рассказать все то, что видел там, в селениях восставшей Украины.
Ржевусский оглянулся на дверь Рыцарского зала и приблизился к Кржижевскому.
– Но весь этот повстанческий вертеп не должен был перерастать в настоящую войну, граф, – вполголоса проговорил он. – Если только восстание действительно возглавил полковник-иезуит Хмельницкий.
– Можете не сомневаться. Полковник. И, похоже, иезуит, слуги короля и дьявола.
– Что же тогда происходит такого, что должно было бы повергнуть в смятение не только вас, но и короля?
Кржижевский оглянулся на секретаря и настороженно смерил его взглядом. "Знать бы, за кого ты: за короля или против него?" – вопрошал взгляд смертельно уставшего человека, не одни сутки проведшего в седле.
– Камни этого дворца тоже многое слышали. Но молчат, – процедил сквозь зубы Ржевусский, давая понять, что поручик может быть откровенным.
– А то происходит, князь Ржевусский, что казаки и брацлавские ремесленники с нашим королем-покровителем не сговаривались. Сидя в банкетных залах князей Потоцких и Вишневецких, сговоры-заговоры не плели. А о том, что редко какая сабля устоит против крестьянской боевой косы или вил – в этом мы с вами, слуги короля и дьявола, убедимся очень скоро.
– И вы решитесь сказать об этом Его Величеству?
– Зачем? – воинственно ухмыльнулся Кржижевский. – Он знает об этом лучше меня. Просто все еще не понял, что его радость – это радость юродивого на пепелище.
Ржевусский обхватил своими огромными костлявыми пальцами подбородок, подергал им так, словно пытался вырвать, и только таким способом заставить себя промолчать.
– Насколько мне помнится, поручик, вы тоже немало сделали для того, чтобы эта "пляска святого Вита" состоялась.
Только теперь Кржижевский, наконец, пружинисто оттолкнулся от камина, положил руку на эфес сабли и, подбоченясь, стал покачиваться перед ротмистром Ржевусским на носках своих запыленных, с комками грязи на шпорах, сапог.
– А вы заметили, князь, как прекрасно мы понимаем друг друга, слуги короля и дьявола?
41
Фрегат "Кондор" уходил из Дюнкерка на рассвете.
По мере того как корабль отдалялся по каналу от крепостных стен, город не растворялся в дымке горизонта, а наоборот, возносился в холодное северное поднебесье, в котором люди теряли над ним всякую власть и где он подчинялся законам уже не земного, а небесного бытия.
"Все, что происходило с тобой за этими стенами, уже сейчас кажется невероятным, – сказал себе Гяур. – Не пройдет и нескольких месяцев, как ты откажешься верить, что с тобой здесь вообще что-либо происходило".
– Понимаю: глядя на эти полуразрушенные суровые башни, вам есть о чем вспомнить, князь. О чем-то таком, что не забывается.
Гяуру показалось, что принц Ян-Казимир произнес это с некоторой обидой в голосе. Уже несколько минут они стояли на корме, почти плечом к плечу, однако до сих пор не произнесли ни слова. Похоже, что принц ревновал его к городу.
– Именно поэтому буду стараться вспоминать о нем как можно реже.
– В Польше предаваться воспоминаниям будет некогда – это уж точно, – согласился принц-кардинал. – И еще неизвестно, как встретят нас в Гданьске.
– Если учесть, что ваш брат, принц Кароль, уже находится в Варшаве и пытается влиять на ход событий и настроения в придворных аристократических кругах.
– Насколько мне известно, Кароль почти безвыездно пребывает в своей резиденции в Торуне, что на полпути между Варшавой и Гданьском, – мрачно уточнил принц, давая понять, что встреча с братом в то время, когда оба они стали претендентами на польскую корону, ничего хорошего ему не сулит. – Однако влиять на умы можно, находясь хоть в Торуне, хоть в Кракове.
– Не верю, что он решится упорствовать в своем стремлении обойти вас, принц. Я имею в виду упорствовать с оружием в руках или с помощью наемных убийц.
Гяур понимал, что его слова слишком слабое утешение. Однако что он мог еще сказать человеку, отправляющемуся к себе на родину за короной, которая пока еще находится на голове старшего брата, пусть даже и тяжелобольного? Тем более что сам Ян-Казимир вообще старался не упоминать о Владиславе, словно бы его уже давно не существовало.
– Приближаются обещанные нам лучники, – появился у них за спинами капитан фрегата Хансен.
Прежде чем оглянуться, Гяур плотнее укутался в свой дорожный, из плотной английской шерсти, плащ. К влажности фландрийского воздуха и к местным туманам он так и не привык. Считать себя южанином ему было трудно, тем не менее, эта промозглость доводила до холодного бешенства.
– Это что еще за лучники? – насторожился Ян-Казимир. – Откуда они взялись?
Принц старательно подходил к подбору экипажа фрегата и лично проследил, чтобы среди тех двухсот солдат, которых выделил ему де Конде для защиты корабля на случай абордажной атаки, не появилось ни одного гугенота. При этом он даже не скрывал, что панически побаивается покушений.
– Пятьдесят лучников-фризов, ваше королевское высочество. В ближнем, особенно в абордажном бою, заряжать ружья слишком долго. Поэтому после первого же залпа солдаты предпочитают сабли или абордажные кортики. А этих суровых красавцев я рассажу по надстройкам и каютам, и они в течение нескольких минут перестреляют хоть полтысячи пиратов. В колчанах каждого из них по сорок стрел, кроме того, имеется запас. Кстати, все стрелки проверены на меткость.
– Вы, кажется, тоже фриз, капитан? – подозрительно поинтересовался принц-кардинал.
– И никогда не скрывал этого, ваше королевское высочество, – с достоинством признал Хансен. – Никому на этом корабле: ни экипажу, ни солдатам принца де Конде, ни, простите, даже вашей личной охране, я не стану доверять так, как буду доверять этим лучникам.
Судно, приближавшееся к фрегату по правому борту, даже трудно было назвать кораблем. Это было нечто похожее на древнюю ладью викингов. Она зарождалась из прибрежного тумана, словно воскресала из иных веков, иного мира, материализовываясь из древних норманнских саг.
– Значит, они, как и вы, фризы, – подозрительно всматривался Ян-Казимир в корабль лучников. И потом пытался внимательно прощупывать взглядом каждого из воинов, поднимавшихся по трапу на фрегат.
Однако вычитать что-либо на лице хотя бы одного из них было невозможно. Одинаково рослые, худощавые, с угрюмо-суровыми лицами, охваченные легкими панцирями, надетыми на тулупчики из воловьей кожи, все они представали перед польским принцем на одно лицо, словно близнецы – молчаливые, загадочные, скрытные.
– Будем полагать, что Хансен свое дело знает, – успокоил его Гяур, у которого появление лучников-фризов, наоборот, вселило уверенность в успехе похода. – Он не предаст. Уже хотя бы потому, что предавать ему нельзя: слишком много всяких грехов накопилось у него на всем побережье – от Швеции до Мавритании.
Он говорил это вполголоса, чтобы стоявший в нескольких шагах от них капитан не мог расслышать, но Хансен все же расслышал, оглянулся и, помахав ему рукой, подбадривающе улыбнулся.
– Более надежного гарнизона эта плавучая крепость еще не знала, генерал Гяур, так что принимайте командование.
– Вот-вот, – тотчас же ухватился за эту мысль принц-кардинал. – Командование всем этим войском, кроме, конечно, экипажа, вы, генерал Гяур, должны взять на себя.
– А в бою – и моим экипажем, – спокойно уточнил Хансен, давая понять, что не собирается превращать фризов в свою личную охрану. – Только бы нас не потопили орудийным огнем, а уж в абордажном бою мы за себя постоим.
– Тем более, что главные схватки начнутся уже на польском берегу, – обронил Гяур.
– Ну, до братоубийства дело не дойдет, если вы это имеете в виду, – с легким раздражением объяснил Ян-Казимир. – Я соглашусь принять корону только тогда, когда окажется, что Польша осталась без короля Владислава, но не в состоянии расколоться на два королевства претендентов.
– Помните, Хансен, что вам суждено провести через моря королевский корабль, – улыбнулся Гяур. – Поэтому не теряйте времени, поднимайте якорь.
– Иметь на борту сразу двух будущих королей… Поневоле занервничаешь.
– Почему только двух? – в том же шутливом тоне возразил генерал Гяур. – Вы забыли о третьем, о короле северных морей, который сейчас займет свое место на капитанском мостике.
Хансен протянул ему руку. Немного замешкавшись, принц-кардинал присоединил к ним и свою, почти венценосную.
– Королевства у вас, принц, еще нет, – молвил Гяур, – но флот уже в вашем распоряжении. Я прав, капитан Хансен?
42
Король оставил карету и, поддерживаемый секретарем и камергером, медленно направился к Скале Волхвов.
– Меня называли тенью Стефана Батория. Это несправедливо. Я был сам собой, всегда – только сам собой…
Да, Владислав IV говорил о себе вслух. Однако его личного секретаря ротмистра Ржевусского настораживало не это. Он вдруг обратил внимание, что король заговорил о себе… в прошедшем времени!
Перед Скалой Волхвов Владислав IV предстал, казалось, совершенно обессилевшим, однако, немного отдохнув, запрокинул голову и взглянул на вершину, где обрывались эти "ступени, ведущие в никуда".
– Хотите подняться на вершину скалы, Ваше Величество? – взволнованно спросил Ржевусский.
– Мне нужно туда, князь.
– Но… я не решился бы подняться туда, даже чувствуя себя совершенно здоровым. Вы же, Ваше Величество, как я понимаю…
– Потому вы и не король, мой любезнейший князь, – тихо, едва слышным шепотом, проговорил Владислав IV. – Тот, кто не стремится подняться туда, тот не способен взойти и на трон – вот в чем истинная тайна Скалы Волхвов. И вот почему я стремлюсь туда. А вовсе не потому, что завидую славе Стефана Батория.
Он освободил свои локти, которые поддерживали ротмистр Ржевусский и камергер Добжевский, и, все еще не сводя глаз с вершины скалы, ступил к ее подножию. Чувствовал он себя все хуже и хуже. Голова кружилась. Вершина скалы и вершины старых сосен медленно хороводили на берегу небольшого небесного озерца, посреди которого застыла серо-голубая льдина расколовшейся тучи.
Владислав IV понимал, что в этот раз у него вряд ли хватит сил подняться на эту вершину язычников, тем не менее, низко наклонившись, почти касаясь руками ступенек, сделал несколько шагов вверх. Испугавшись, как бы король не упал навзничь, однако же не смея удерживать его, Ржевусский подался вслед за ним. Осознавая при этом, что если король сорвется, то погибнут они вместе.
– Зачем вы туда, Ваше Величество? – несмотря на свою молодость, ротмистр не выносил высоты, и каждая ступенька, ведущая вверх, была для него еще одной ступенью панического, смертельного страха.
– Потому что я всю жизнь стремился туда.
– Но ведь вы уже давно на троне. К тому же не раз поднимались на Скалу Волхвов.
– Это неправда, князь, я еще никогда не поднимался на этот "трон Стефана Батория", никогда!
Ржевусский хотел было возразить, однако не посмел. Воля короля – что воля Бога, к тому же Владислав имел в виду нечто иное, нежели обычное восхождение по вырубленным в скале ступеням.