Как-то, возвращаясь с ужина, он натолкнулся на сержантов, усевшихся возле барака на бревнах. Яркие звезды дрожали в небе, сильнее пахли цветы на забытой клумбе. Сержанты покуривали, зажав папироски в кулак, чтобы не были видны огоньки. Один из них, долговязый и нескладный, что-то с увлечением декламировал. Время от времени раздавались веселые взрывы смеха.
Саша прислушался. Сержант читал какую-то длинную, не очень складную юмористическую поэму о приключениях зверей, бежавших из зоопарка:
Мишка молвил здесь с укором:
"Жизнь паршивая актерам:
В нос кольцо тебе воткнут,
А по ребрам ходит кнут!" -
"Это что! Не то бывает...
Например, слоны таскают
Бревна в Индии. В лесах!
Тяжела работа, страх!.."
Покрышкин улыбнулся. Было что-то детское, ученическое в невинной забаве сержантов, тем более трогательной, что в эти самые часы теперь совсем близко шла жаркая кровавая борьба, и в Семеновке отчетливо слышалась стрельба. Снаряды рвались уже недалеко отсюда. Подойдя поближе, Саша спросил, когда сержант кончил читать стихи:
- Кто написал?
Сержант вскочил и ответил, немного замявшись:
- Доморощенное, товарищ старший лейтенант.
Его приятели зашумели:
- Это он, он сам сочинил! Андрей Труд!
- Труд? Хорошая фамилия. Самая подходящая для летчика. Если будете трудиться над подготовкой к полетам так же, как над стихами, дело будет...
Саша давно приметил этого долговязого парня, похожего на складной перочинный ножик. Он целый день толкался возле летчиков, жадно слушал рассказы о воздушных боях, встревал с наивными вопросами. Лицо у него было открытое, с большими серыми глазами, на губах блуждала хитрая улыбка, словно он только что напроказил и хочет вывернуться из беды.
Сержанты засмеялись. Саша спросил вдруг Труда:
- Ну, как вас там, в Каче, с пляжа гоняли?
Тот испуганно встрепенулся:
- А вы откуда знаете?
- А как же! Это ведь исстари ведется. Мы, думаешь, не любили купаться? Возьмешь книги - и под обрыв. А там часовые. Верно?
- Точно, - сказал с облегчением Труд.
- Ну, вот... А на чем вы летали?
- На "И-16".
- Стреляли? Воздушные бои вели?
- Немного.
Покрышкин усмехнулся:
- Ну, братцы, вам еще придется подучиться, прежде чем воевать!
Сержанты запротестовали, доказывая, что они готовы к бою, что, во всяком случае, бить по наземным целям, штурмовать умеют отлично и что в случае чего каждый из них готов на все.
- Это командир полка решит. Но я бы вас пока что к полю боя и не подпускал, - уже серьезно сказал Покрышкин. - Вот овладеете новой материальной частью, научитесь стрелять, драться, тогда вы - люди. А сейчас что? На один зуб "мессершмитту"!
Саша нарочно поддразнивал сержантов. Ему нравилась горячность молодых летчиков, их стремление как можно скорее начать драться с немцами. Но он понимал, что сержантов рано еще вводить в бой: им нужна была серьезная учеба. Понимал это и командир полка. И как ни сложна была обстановка, как ни нужны были люди, майор Иванов решил отвести пополнение на тыловой аэродром и там начать его боевую подготовку. Начальником группы он назначил своего заместителя капитана Жизневского, того самого, который в мирное время так безжалостно журил Покрышкина.
Жизневский, видно, понял теперь, что был неправ, когда пресекал любую попытку летчика нарушить букву устава, внести что-то свое, новое в тактику воздушного боя и рассматривал такие попытки чуть ли не как хулиганство. Но ему трудно было переломить себя, и он остался все тем же сухим педантом. Летчики недолюбливали его за придирчивость к мелочам. Но, может быть, для молодого пополнения нужен был именно такой придирчивый и жесткий наставник? Сержантам следовало сразу же показать силу воинской дисциплины, и командир, раздумывая и взвешивая все "за" и "против", окончательно утвердился в своем решении.
Сержанты перелетели на тыловой аэродром в Осиповку 21 июля. В тот же день немцы заняли Бельцы, и летчики 55-го полка получили задание штурмовать ту самую площадку, на которой еще совсем недавно дежурил с эскадрильей Покрышкин, а теперь расположились, как у себя дома, гитлеровцы. Было очень больно сознавать, что вот приходится бить по своему собственному аэродрому, где каждая землянка и каждый уголок стали родными. И летчики шли в атаку со страстью, со злобой, не щадя себя. Удар девяти "МИГов" был настолько ошеломляющим, что противник не успел ему ничего противопоставить. Бомбами и пулеметным огнем были уничтожены четыре "юнкерса-88" и восемь "мессершмиттов-109", стоявших на аэродроме.
Через день истребители повторили налет на аэродром в Бельцах. На этот раз гитлеровцы оказали ожесточенное сопротивление. Все же девятка "МИГов" сумела совершить три штурмовые атаки и уничтожить еще девять вражеских машин. Но и она понесла тяжелые потери: погиб Анатолий Соколов, учитель и друг Покрышкина, погибли Степан Назаров и Алексей Овсянников - храбрые летчики, смелые люди.
С каждым днем напряжение борьбы нарастало. 9-я армия, прикрывавшая правый фланг фронта, вела кровопролитные бои, преграждая путь фашистской группировке, продвигавшейся от Каменец-Подольска к Кодыме и важной узловой станции Слободка. Немцы наступали на Котовск и угрожали тылам наших войск, отходивших с боями из Бессарабии за Днестр. Части 9-й армии решительно контратаковали. Искусный маневр, быстрые фланговые марши, четкое взаимодействие, стальное упорство наших бойцов сорвали замысел гитлеровского командования. Тогда фашисты, стремясь любой ценой выйти на коммуникации наших войск, ввели в бой 16-ю танковую дивизию. Разгорелись ожесточенные танковые бои.
55-й истребительный полк в числе других авиачастей был переброшен на полевой аэродром для поддержки наших войск, оборонявшихся у Кодымы. Покрышкин вместе с другими летчиками штурмовал колонны наступающей вражеской мотопехоты. 25 июля девятка "МИГов" настигла у станции Слободка и сожгла много гигантских слоноподобных семитонных грузовиков с боеприпасами. И сразу же вражеская артиллерия резко ослабила огонь. Как сообщили потом пленные, она на протяжении трех дней оставалась без снарядов. Там же под Слободкой и Кодымой летчики сбили пять артиллерийских корректировщиков "хейншель-126", чем также помогли нашей пехоте: ослепленная фашистская артиллерия не могла вести прицельный огонь.
Отчаянным сопротивлением частей 9-й армии гитлеровские войска были остановлены, и угроза окружения наших армий, еще находившихся в Бессарабии, была снята. Но положение на Южном фронте продолжало оставаться очень напряженным. Войска отходили за Днестр, и часть самолетов 55-го полка, переброшенная в Осиповку, прикрывала переправы у Дубоссар и в Рыбнице.
Предприимчивый капитан Масленников, приторочив к мотоциклу походную радиостанцию, разъезжал вдоль Днестра, поддерживая связь с аэродромом. Когда гитлеровцы появлялись в воздухе, он вызывал по радио дежурное звено, и истребители набрасывались на фашистских бомбардировщиков. Такое оперативное использование радиосвязи тогда было новинкой. Другу Покрышкина Селиверстову, вызванному Масленниковым, удалось настигнуть под Рыбницей и вогнать в Днестр "юнкерс-88". Такие удачи бодрили летчиков. За этот месяц они накопили немалый опыт.
Горечь неудач, воспоминания о погибших и раненых друзьях, стремление отомстить за них сливались в один обжигающий сплав, и люди воевали с каким-то исступлением, пренебрегая жизнью. Неистовые, не укладывающиеся ни в какие уставные рамки действия советских летчиков пугали фашистов сильнее, чем самая грозная боевая техника...
В один из этих трудных дней над селом Фрунзовка, расположенном близ Осиповки, где стоял полк, шесть "мессершмиттов" настигли командира полка. Он маневрировал с артистическим блеском. Еще в мирное время Иванов славился как один из выдающихся мастеров высшего пилотажа. Но немцев было шестеро.
Увидев с аэродрома, что майор попал в беду, командир звена Дьяченко, приятель Саши, весельчак и любимец эскадрильи, молниеносно поднял свою машину в воздух. Вдвоем драться легче, чем в одиночку, но гитлеровцы все же были втрое сильнее, и вскоре Дьяченко ранили. Силы его слабели, сознание мутилось. Он резко спикировал и посадил самолет.
Задыхаясь от волнения, Дьяченко наспех перевязал рану и, откинувшись на бронированную спинку, поглядел в небо. Фашистские летчики зажали командира в клещи, не давали ему выйти из боя.
- Собьют, сволочи, - прохрипел Дьяченко и оглянулся по сторонам.
Как на беду, аэродром был пуст; все самолеты ушли на задание.
- Гриша, тащи баллон! - приказал он топтавшемуся у самолета технику Чувашкину.
Гриша недоуменно уставился на Дьяченко.
- Куда?.. Добьют же вас.
- Молчать! - крикнул Дьяченко. - Устава не знаешь? Командира бьют... - Лицо его покрыла смертельная бледность. Кровь проступила сквозь марлю, и сил с каждой минутой становилось все меньше. - Прилетят Селиверстов, Фигичев... Скажи... Если не встретимся, - привет, мол, передавал. Понял? Ну, давай...
Зашипел воздух, мотор взревел, и ослабевший от потери крови Дьяченко, захлопнув фонарь, поднял машину в воздух. Порой она клевала носом, но потом, видимо, Дьяченко собирался с силами и снова бросал самолет вперед.
Майор Иванов уже изнемогал в неравной борьбе, когда в гущу фашистских самолетов, облепивших его со всех сторон, врезалась машина Дьяченко. Она шла, точно вслепую, напролом, и гитлеровцы стали шарахаться в стороны от страшного советского самолета. Приблизившись к командиру, Дьяченко прикрыл его и принял удар на себя. Разыгралась короткая ожесточенная схватка. Клещи разомкнулись. У гитлеровцев, видимо, запас горючего подошел к концу, и они круто повернули на запад. Командир полка и Дьяченко, прижавшись к земле, пошли на посадку. И в ту самую минуту, когда казалось, что все кончилось благополучно, самолет Дьяченко вдруг как-то вяло развернулся, накренился и упал...
Хоронили его во Фрунзовке под грохот разрывов: гитлеровцы яростно штурмовали переправы через Днестр. Повсюду в степи высаживались вражеские парашютные десанты. Отряды мотоциклистов, которым удавалось местами форсировать реку, тотчас же устремлялись на восток проселками и полями, стремясь внести панику стрельбой из автоматов и пулеметов. Фашистские самолеты, летая низко над землей, расстреливали машины, повозки, людей, шедших по дорогам.
Фрунзовку только что бомбили "юнкерсы". У разбитой церкви зияли свежие воронки. Остро пахло гарью, порохом и сухой пылью. Под ногами торопливых прохожих хрустело битое стекло. Доносился неутешный женский плач. Ржали раненые кони. И только глупые воробьи чирикали что-то бестолковое и веселое, раздражая своей суетой угрюмых летчиков, бережно несших на носилках изуродованное тело товарища. Было решено похоронить Дьяченко в центре деревни, над которой он провел свой последний бой.
Некогда было делать гроб, некогда было ставить памятник, говорить речи. Летчики молча положили тело товарища на край могилы, молча поцеловали его твердо сжатые, обескровленные губы, так же молча опустили его в яму и взялись за заступы. Когда вырос небольшой холмик, Селиверстов дрожащей рукой снял фуражку:
- Прощай, друг... Отвоюемся, живы будем, вернемся, поставим памятник. А пока не взыщи...
- Человек-то какой!.. - взволнованно проговорил Фигичев и закрыл глаза рукой.
Канонада за селом усилилась, и Селиверстов, прислушиваясь, мягко сказал, обняв друга:
- Пора, Валя. Пора на аэродром!
Гитлеровцы уже прорвались через Днестр, их танки устремились к Фрунзовке. И как только летчики вернулись с похорон, Фигичеву было приказано немедленно подняться в воздух и просмотреть дорогу.
Почти сразу же за Фрунзовкой над дорогой вставала высокая желто-бурая стена пыли: шли немецкие танки. Фигичев отпустил ведомого, чтобы тот доложил командиру обстановку, а сам спикировал на село.
Во Фрунзовку уже входила головная застава немцев. Фигичев пронесся над нею, чуть не задев винтом за башню танка, взмыл, бросил бомбу и полоснул пулеметным огнем мотоциклистов. Ему ответили бешеным обстрелом, но он упрямо повторил заход, потом еще раз прошелся над колонной.
Среди гитлеровцев возникло замешательство. Подбитый танк загородил узкую улицу. Несколько машин загорелись, в них рвались боеприпасы. А Фигичев в неистовой ярости носился над селом. Казалось, он готов был сечь винтом проклятые фашистские танки, лишь бы не пропустить их к могиле друга. И только когда у него не осталось ни одного патрона, он отвалил от вражеской колонны, прошел бреющим полетом над могилой Дьяченко, вернулся и вдруг начал выделывать над нею фигуры высшего пилотажа.
Гитлеровцы, приподнявшись с земли, ошалело глядели на крутившийся над ними советский самолет, даже перестав стрелять от удивления. А Фигичев выписал в небе прощальный росчерк и ушел в Осиповку. Из кабины он вылез постаревшим на десяток лет. На энергичном лице его горели возбужденные глаза. Слезы прочертили борозды на запыленных щеках. Заикаясь от волнения, он повторял, словно в забытьи:
- Ну, это им дешево не пройдет!.. Это им дешево не пройдет!.. - И, склонившись на приборную доску, глухо зарыдал.
Так начинался отход полка на восток. Из Осиповки - в Ивановку, из Ивановки - в Чижовку, из Чижовки - в Тузлы. Засыпая тревожным сном у самолетов, люди не знали, что ждет их завтра. И нужно было много душевной силы, чтобы сохранять присутствие духа в эти черные дни и драться, да так, чтобы каждое село давалось фашистам самой дорогой ценой.
По ночам в небе вставали зарева пожарищ, и порой начинало казаться, что сам небосвод кровоточит. Горели города, горели села, горели необъятные поля неубранных хлебов, и в горле першило от неотступного запаха жженого зерна. Вязкий сок выступал на свежих пеньках погубленных садов. Шевеля усталыми ногами толстый слой жирной черноземной пыли, брели на восток с каменными лицами старики, женщины, дети, охрипшие от плача, цеплялись за их одежду. Интенданты с красными от бессонницы глазами останавливали смертельно усталых бойцов и говорили умоляющим голосом: "Возьмите! Возьмите хотя бы по ящику шоколада. Сейчас будем жечь".
Ничего нельзя было оставлять врагу, все надо было увезти на восток или уничтожить. Люди знали это. Но горько было видеть, как гибнет наше добро, и еще горше было его губить. Гитлеровцы, которым Удалось, наконец, прорваться под Белой Церковью, загибали фланг, устремляясь на Первомайск, Кривой Рог и дальше на юг.
Полк стоял у Тузлах, когда стало известно, что гитлеровские передовые отряды уже подходят к Николаеву и, таким образом, отсекают последний путь на восток. Правда, можно было, еще присоединиться к одесскому гарнизону, который выполнял трудную, но благородную задачу: оттянуть на себя и перемолоть как можно больше вражеских сил. Но место 55-го полка было на Днепре, где должны были развернуться еще более жаркие бои; и командир полка принял решение: летчикам лететь напрямик, а техникам отходить на Одессу и оттуда плыть морем на соединение с полком.
В час торопливого расставания никто не мог сказать, когда теперь доведется свидеться, и тем крепче были молчаливые прощальные объятия. Один за другим отрывались от земли самолеты и уходили в сторону моря, чтобы незаметно проскользнуть к Херсону. Проводив последний истребитель, техники погрузили свое хозяйство на семь грузовиков и укатили в Одессу.
После трудного и опасного пути самолеты полка совершили посадку на широком зеленом лугу у богатого таврического села Чаплинка. Их привел сюда Пал Палыч Крюков, исстрадавшийся в пути: ни у кого не было карт, и Пал Палыч летел по расчету времени, твердо придерживаясь курса, заданного в Херсоне. Его бросало то в жар, то в холод, когда он вспоминал, что за ним тянутся десятки самолетов. Если бы он ошибся, произошла бы непоправимая катастрофа.
К счастью, все обошлось благополучно, и летчики, выпрыгнув из кабин, бросились качать улыбающегося и счастливого Пал Палыча. Всеобщее уважение к его штурманским способностям еще более возросло.
Начиналась битва за Каховский плацдарм.
Фашисты стремились как можно быстрее форсировать Днепр, выйти к Перекопу и ворваться в Крым, чтобы затем проложить путь через Керченский пролив к распалявшим их воображение богатствам Кавказа. Еще перед войной их газеты и журналы вдруг наполнились подробнейшими описаниями тучных полей Кубани, благодатных садов Черно- морья, привольных высокогорных пастбищ, неистощимых нефтяных источников Грозного и Баку. И теперь вслед за танками, артиллерией и мотопехотой катили на мягких резиновых шинах походные консервные заводы, семитонные грузовики с пустыми мешками, клейменными знаком орла, комфортабельные легковые автомобили с экспертами по восстановлению нефтяных скважин, эксплуатации цитрусовых садов и разведению чая.
Путь к Крыму лежал через Каховку.
На рубеже Каховки оборонялись те же войска, которые преграждали путь врагу под Бельцами.
И здесь, на Днепре, гитлеровцам пришлось все начинать заново, с самого начала, как и на Пруте и на Днестре.
55-й истребительный авиаполк должен был штурмовыми ударами преграждать путь вражеским резервам, подходившим к Днепру. Работать было трудно: самолеты за этот месяц основательно износились, покалечились. Все чаще летчикам приходилось пересаживаться с "МИГов" на "чайки" и "И-16", которых пока еще хватало в полку.
Подвесив под плоскостями по четыре бомбы и зарядив пулеметы, летчики по шесть-семь раз в день уходили бреющим полетом за Днепр и группами по восемь-девять машин атаковали колонны противника. Пал Палыч Крюков приноровился летать в сумерках, когда было меньше шансов на встречу с вражескими истребителями. Он уводил свою эскадрилью за Херсон и просматривал дороги на Николаев. Шоссе тускло блестело во мраке, и гитлеровские танки резко выделялись на нем. Добродушный, неторопливый на земле, Пал Палыч в воздухе становился сущим чертом. Завидев вражеские самолеты или танки, он забывал обо всем на свете, не считаясь ни с чем, бросался на врага и бил его, клевал пока хватало патронов и бомб.
Теперь и ему приходилось летать на утлой "чайке", - его "МИГ" вышел из строя. Обнаружив в первом же полете фашистские танки у Херсона, он так разволновался, что спикировал на них, не считаясь с высотой, и сбросил бомбы чуть ли не с бреющего. Взрывной волной легкую "чайку" резко подбросило, и бедный Пал Палыч едва успел выровнять ее. Еще немного, и он врезался бы в землю. Зато два гитлеровских танка застыли на месте.