Следовало бы поправить: "Ну что ты, Жюльен, надо говорить: "Я повернулся к мамуле"". Но наши организаторши непоколебимо убеждены, что не стоит придираться ко всякой ерунде, они уже и так заняты по горло примирением споров, возникающих без конца. Время идет. И вот открылся "Клуб Микки", это немного освободит матерей, у них появится возможность приготовить обед. Но уже в пять минут первого они умирают от беспокойства. Целая делегация отправляется искать ангелочков, которые где-то замешкались - оказывается, сидят на корточках вокруг медузы. Ну, вот видите! Медуза, ужас какой, такая мерзкая, к тому же еще жжется! Вон на руке у Лулу какие-то прыщики, наверняка от медузы, а не от салата из крабов, на который он накинулся с таким восторгом.
- Да что там говорить, их невозможно оставлять одних, - ноет Габ уже в сотый раз.
Во вторую половину дня будет легче. Запирают дом. Для тех, кто ушел один, ключ прячут под отстающую плитку на крыльце. Женщины идут к морю мощным отрядом, но ни одна не пойдет в воду, пока мамуля не подаст сигнал по своему хронометру; к положенному сроку она еще прибавит для безопасности добрую четверть часа. Габ и Мариэтт купаются недолго, но остаются в купальных костюмах, чтоб заполучить коричневый загар, который будет оттенять белые полоски, закрытые бретельками. Они бдительно следят за детьми. Глубина, на которую имеют право в четыре года или в шесть лет, измеряется по уровню погружения в море соседних взрослых купальщиц. Слышно, как Габ вдруг кричит, ее южный акцент и лексика просто расцветают на солнце:
- Тю! Они слишком глубоко зашли! Мариэтт, видишь ту дылду, что купается рядом? Ей и то по горлышко!
Вся детвора возвращается, со всех течет вода. На всех сразу накидывают полотенца, ведут мальчиков под один тент, девочек - под другой, и женская команда бурно принимается за работу. Мариэтт вытирает, Габ растирает, мамуля наставляет:
- Нечего, нечего, надевай свитер. Да поживей!
Полковник (если он в это время не разделяет радостей мужской команды - Гимарша-старшего, Гимарша-младшего и кузена, устроившихся с удочками на набережной Пор-Мариа) злится и ворчит:
- Уверяю тебя, даже на экваторе они бы кричали, что море холодное!
Я хожу за ними, стараясь изо всех сил, чтоб они меня не замечали. Но не удается. Все же меня прощают.
- Когда у Абеля свободное время, - говорит Мариэтт, - он не знает, куда себя деть, чем заняться.
В общем, такой же ребенок! Сказать по правде, я был бы рад где-то побродить, переменить обстановку, поехать в другое место. У меня нет призвания к игре в кубики, как у Мариэтт; отдых обеспечивает семьям большую близость, ибо это время они вместе со своими детьми и всем своим племенем проводят в толпе себе подобных. Если б мне предоставили свободу действий, я бы знал, как использовать свободное время (по-своему, конечно). Но ведь речь идет лишь о том, что подходило бы для меня (да и то не обязательно) и вместе с тем подошло бы и для моей жены, для моих сотрапезников и, главное, для детей, "так мечтавших побыть наконец с папой". В отпуске находится только адвокат. Но не я сам. Гимаршам даже в голову не придет, что в семье бывает необходимо отдохнуть друг от друга.
Что, от этого сердце остановится, что ли, или легкие перестанут дышать? Нет, безусловно, отдохнуть порознь полезно. А раз так не получается, то отец семейства, пока* еще слишком белокожий, но волосатый, ожесточенно роется в полужидком песке, снова и снова осыпающемся в ямку, рядом с которой должен возникнуть форт звездообразной формы, изобретенной еще Вобаном. Хотя опыт учит, что с помощью фашин из морских водорослей и редутов из гальки этот форт продержится не больше, чем четверть часа, и исчезнет с первым приливом.
Увы! Я полон почтения к человечеству. Заставляю себя трудиться еще пять минут и усердствую изо всех сил. Заканчиваю, и как раз в этот момент налетает волна. Следовало бы принять участие во всеобщем волнении.
- Башня! - пищит Жюльен. - Скорее, дядя Абель, почините-ка ее.
Но дядя Абель уже направился к тентам и вдруг поворачивает туда, где идет игра в гандбол, всегда собирающая самых приятных завсегдатаев пляжа. Тут полно молодых стройных фигур с оголенными плоскими животами, с классически чистыми линиями груди, узкими бедрами. Нередко тут встретишь и нашу третью команду: Симону, Анник, их приятельниц и друзей, иной раз приходит Арлетт - перебежчица из группы вязальщиц, бывает тут и Роже - перебежчик из компании рыболовов. Если игроков не хватает., зовут и меня. От моего спортивного прошлого у меня сохранилась некоторая сноровка.
И мне хочется поиграть, резким ударом послать мяч к Анник, и тогда она подпрыгнет так, что вздрогнет ее упругая грудь, и крикнет:
- Ужасный человек!
Но игра быстро надоедает мне. В общем, я не умею развлекаться и не знаю, что меня могло бы заинтересовать. Я теперь совсем не компанейский человек. Я убегаю от того толстого поверенного, которому очень хочется дружить со мной, но ведь он словно привязан к телефонной трубке и ни о чем не может говорить, кроме своих служебных дел. Впрочем, я похож на него. Даже в купальных трусиках выступаю с таким достоинством, будто с моих плеч ниспадают складки невидимой адвокатской мантии. Так же, как этот поверенный, я ожидаю возвращения к судебной трибуне. Нет, мне здесь не место, отворачиваюсь и ухожу. Напрасно тратил время.
Как-то раз я решил отправиться вместе с Эриком и тестем. Они разрезали червей пополам, вытаскивали улиток из их "домиков", брали своими толстыми липкими пальцами рыбьи потроха и нацепляли на крючки всю эту гадость. Домой возвращались с полной корзиной добычи, и, когда на большом блюде трепетали их рыбные трофеи с выпученными глазами, оба моих спутника указывали пальцем на самую мелкую рыбешку.
- А вот эту, - говорил тесть, - эту самую корюшку поймал Абель.
Иной раз мне случается погрузить девиц в свой старый автомобиль, наконец вернувшийся ко мне из ремонта, почтенный возраст которого вызывает шутки всех моих пассажирок, и мы совершаем поездку до Сарзо, Сент-Анн или Пор-Луи.
Иногда я пытаюсь побыть в одиночестве. Ухожу, отправляюсь в самый дальний конец бухты, где никогда и ничего не прибирают, где земля и вода сливаются в какой-то лохматой бахроме и несут друг другу свои отбросы. Море прибивает к берегу пену, "скелет" каракатицы, разбитые раковинки, слизистые водоросли, дерево; земля сбрасывает в море гравий, дохлую кошку, упавшую набок каменную глыбу, из которой бы у древних кельтов вышел превосходный менгир, засаленную бумагу, бидон из-под технического масла, коробку от сардин с завернутой в трубочку крышкой, апельсиновые корки и меня самого. Я поднимаю плоскую гальку, на которой перекрещиваются белые полосы, потом легкую розовую пластинку - это проделка моря, отшлифовавшего обломок кирпича, потом кусочек кровельного шифера. Адвокат Бретодо осматривается. Озирается. Нет, его здесь никто не увидит. Он наклоняется и, размахнувшись, бросает камушек. Увы, три посредственных рикошета - вот все, чего он добился.
- Плоховато! - кричит Тио, появившийся из-за скалы. Оказывается, он искал меня и послан захватить и увести с собой. Я снова попадаю в дамское общество, женщины устроились надолго, их языки и пальцы уже в действии, вязанье и сплетни продолжаются. Иногда я попадаю сразу на весьма любопытную историю.
- Ее первый муж умер, - рассказывает мамуля, - и это произошло при весьма странных обстоятельствах.
Кто? Впрочем, это не имеет значения. Теща продолжает:
- Представьте себе, у жены упало в воду обручальное кольцо. Она закричала: "Жером, пойди найди, пожалуйста. Ведь есть примета: если потерял обручальное кольцо, случится несчастье". А он не решался - и заметьте, он умел плавать, - но в этом месте было три метра глубины. Говорят, он ей пятнадцать минут твердил: "Куплю тебе новое". Но она была безутешна: "Нельзя покупать другое кольцо, как же ты не понимаешь, это то же самое, что снова замуж идти". Это его разволновало. Нырнул, поискал на дне, нашел кольцо и даже успел выбросить его на берег. И вдруг тут же утонул от внезапного кровоизлияния.
В другой раз я попал, как шмель в марлевый сачок, на эти дамские посиделки. Кругом шла обычная кутерьма, но у нас на участке в шесть квадратных метров было тихо.
- Вы с нами останетесь, Абель? - спросила теща.
- С удовольствием, мама.
Я разлегся. Мамуля облизнула языком губы, повернулась к Мариэтт, смотревшей в сторону, и, чтобы закончить прерванный разговор на какую-то общую тему, осторожно заметила;
- Да, верно говорится: брак создается руками мужчины, но семью-то, к счастью, создают женские руки.
О ком же речь идет? Это пока тайна. Может, не такая уж непроницаемая. Во всяком случае, во всех этих пословицах и поговорках бывают удивительные находки. Если брак - изобретение мужчины, то это подобно демократии, которая была создана буржуазией в 1793 году себе на потребу, а ныне ее пожирает. Снова тишина, значит, сейчас перейдут к другой теме. Обо мне забыли. Продолжают свою беседу, но не спорят всерьез, не обсуждают, как это делают мужчины. Я слушаю. Вот, стало быть, о чем они толкуют в течение всего года, когда я работаю и не бываю дома. Как я далек от их мыслей, от их забот, и, когда присутствую при их разговорах, мне это особенно ясно. Главное, о чем они сообщают друг другу, - кто родился, кто скончался, кто празднует свадьбу. Больше всего о свадьбах. Странно, что при их постоянных жалобах на тяготы замужества оно все же продолжает их так интересовать. Была свадьба или расстроился брак, предстоит ли венчание? Обсуждается чуть ли не весь пляж. Намазанные кармином ротики в форме сердечка обсасывают сплетни о чужих сердечных делах, говорят о какой-то молодой даме, которую - представьте - ни разу не видели с собственным мужем даже во время отдыха; о каком-то молодом человеке из палатки номер 65, он обнимается с девицей из палатки номер 47, любопытно, каковы его намерения? На мгновение пересуды отклонились от главной темы. А что поделывает Жиль? Давно его не видно. Хотя он где-то совсем недалеко со своей яхтой.
- Он все еще не женился, - говорит мамуля. Вот они и причалили. Мамуля продолжает:
- А ведь давно пора. Ему по меньшей мере…
Цифра не названа.
- Да он на два года моложе Абеля, - говорит Мариэтт.
- На шесть лет старше, чем Арлетт, - добавляет Габриэль.
Мадам Гимарш хмурится. Замужество Арлетт давно стало для нее тяжкой заботой. Мечта о замужестве Симоны волнует ее не менее, но по другим причинам. У Симоны не только имеется желание быть независимой, но и возможности для этого, которыми она широко пользуется.
Симона работает в качестве модельерши, на жизнь себе зарабатывает, оплачивает свое питание в доме, как и все взрослые, и, лишь только родители насупят брови, грозится, что переедет в Париж. Вон она, Симона, проходит мимо нас в сопровождении не знаю точно кого - какого-то молодого человека, - недавно она говорила о некоем Анри, затем об Армане, о Жермене, а в Анже, когда звонят по телефону, вызывают только ее одну. Мадам Гимарш смущенно провожает ее взглядом. Прошу вас, не будем говорить об упадке нравов. Симона, так же как и Анник, пользуется вниманием мужчин, возвращается домой в неурочный час, рассказывает довольно развязно о своем очередном флирте и даже слышать не хочет о замужестве. Что бы это значило? Должно быть, не нашла никого подходящего. Правда, ничто ей не мешает найти, и, поскольку у нее уйма поклонников, надо полагать, что она все еще ищет, прибегая к современному сравнительному методу…
Одержимые желанием расширить свой клан, мамаши все еще болтают меж собой, но я больше не слушаю. Снова проходят Симона вместе с Анник, которым сопутствует весьма нахальный белокурый эфеб. Глаза мои неотступно следуют за ней.
- Не стоило бы так упорно разглядывать ее, Абель, в моем присутствии, - вдруг замечает Мариэтт. В ее голосе скорей насмешка, чем упрек. Но я отвечаю с некоторой досадой:
- Если я не имею право взглянуть на то, чем любуются тысячи людей, так уж лучше выколоть мне глаза!
И вдобавок разрушить на площадях шедевры искусства, демонстрирующие нам чересчур нагих богинь, кормящих грудью младенцев под взором своих божественных и явно мужественных супругов, отлитых из бронзы! Право, вот когда видишь такую Анник среди этой выставки всяких уродств, становится легче дышать, она примиряет тебя с человечеством и даже воспламеняет мужей в пользу их собственных жен. Я очумел от глупой болтовни и нелепостей. Выждав для приличия несколько секунд, я подымаюсь, незаметно прохожу позади палаток. И вот я уже исчез из их поля зрения. Расправив плечи, втянув живот, я бегу рысцой и догоняю тех, кого женитьба сделала моими родственницами, - мою свояченицу и кузину.
Это было позавчера. Жиль в шортах и белой "водолазке", совершенно забыв о своей хромой ноге - так обычно и бывает, если он в автомобиле или на своей яхте "Миклу", - причалил к пристани Пор-Алиган. Бурный успех! Лихорадочная жажда приключений обуяла всех обитателей виллы Гимарш. Все захотели прокатиться, отказалась только Мариэтт, которую еще в детстве морская прогулка в Груа навсегда отвадила от желания ступить ногой на что-нибудь плавучее. На Мариэтт возложили обязанность надзирать за всеми ребятами, а Тио принес себя в жертву, предложив составить ей компанию. И вот "Мерседес", переваливаясь по дюнам, уже нес нас в Конгель.
- Только один круг, и все, - сказала мамуля, поднявшись на борт вместе со своим мужем.
Яхта "Миклу", нагруженная тяжеловесными супругами Гимарш, ограничилась скромной петлей в бухте. Тесть и теща сошли на берег гордые, как Христофор Колумб; место их занял Эрик, для которого Жиль, искусно манипулируя парусом, отправился подальше в открытое морс. Затем последовали Арлетт и Симона, которых здорово потрепало: резкие повороты яхты, парус, ложившийся вровень с волной, - Жиль угостил пассажирок острыми ощущениями, вызывавшими у них испуганный визг, и привез обеих на берег обрызганными с ног до головы. Я волей случая попал в последнюю партию вместе с Анник.
- А вы, - сказал Жиль, - вы не так-то легко отделаетесь! Я пойду до маяка Ла-Теньюз.
Пошли! Легкий ветерок, выстрачивая зыбь на море, ласково понес нас к островку. Но Жиль недостаточно учел силу прилива, бурлившего при выходе из бухты, и поздно спохватился: на полной скорости яхта "Миклу" встретила роковую мель и врезалась в нее.
- Черт побери, - заворчал Жиль, боявшийся подорвать свой престиж.
- Ну как? Облегчить? - воскликнула Анник и, не дожидаясь ответа, прыгнула в воду.
Я последовал за ней. Метрах в сорока мель выступила из воды в виде песчаного пляжа между двумя скалами. Анник плыла брассом, отплевывая воду, оборачивалась посмотреть, где я, а я плыл позади нее кролем, хотя и не слишком стремительным. Вскоре мы почувствовали под ногами дно и вышли на сушу. Жиль подтягивал парус, чтоб порыв ветра его не унес. Морской прилив поднимался, значит, скоро вокруг будет опять глубоко. Надо было только выждать. Пустой островок, и на нем чайки приветствуют эту сирену, всю в сверкающих каплях, в мокром купальном костюме, подчеркивающем девичью грудь и волнующую линию бедер. В общем, беда не так уж велика! Неопытность Жиля упреков не заслуживает. Мы поглядели друг на друга и громко засмеялись.
- А что тут есть на островке? - спрашивает жертва кораблекрушения.
Увидим, увидим. Экспедиция кажется мне весьма привлекательной. Скалы, опять скалы, уйма скал, которые придется брать штурмом, что позволяет подавать руку помощи. А по другую сторону, как бы желая сделать нас невидимыми, спускаются узкие террасы, покрытые цветущей армерией. Анник бросается собирать цветы.
Уже целый месяц у меня захватывает дыхание, когда я нахожусь с нею рядом. На фоне этого острова и его дикой природы я и сам превращаюсь в дикаря. За всю мою жизнь я не испытывал более острого желания опрокинуть девушку навзничь и прижать ее к земле, пользуясь превосходством веса. Разве сейчас не подходящий случай? Она в таком костюме, все залито ослепительным солнцем. Но судейский крючок, которому хорошо известно, во что обходится насилие перед судом присяжных, слабо сдерживает во мне Робинзона. Анник выпрямляется, подпрыгивает, бежит дальше и вдруг остановилась, приложив палец к губам. В нескольких шагах от нас сидит на яйцах прямо на земле серая с белым чайка. Подхожу ближе. Вот я и стою позади своей двоюродной сестрички, совсем по-дружески положил ей руки на плечи, такие круглые, гладкие, пальцы невольно скользят по ним, и они, как от холода, покрываются гусиной кожей.
- Да что ты в самом деле? - шепчет она.
Но голос у нее вялый. Грудь очень упругая, это чувствует моя правая рука, а левая уже отправилась дальше. Ронсар это превосходно описал.
Будь благословенна, ты, бретонская пылкость, которую так легко пробуждает прекрасное искусство касаний!
- Да что ты выдумал! Ты с ума сошел?
Да, сошел. Я безумен тобой, дорогая, голову потерял. Прелестный рот, маленькое, запрокинутое лицо, так сильно напоминающее лицо Мариэтт, когда она была еще девственницей. Нет, нет, еще более прекрасное, еще более четких очертаний; прекрасны и длинные, как бы распахивающие это тело ноги. Адвокат, не тревожьтесь: вашим коллегам не придется ссылаться на смягчающие обстоятельства. Согласие само поет в этой девочке, вызывая у нее самый чудесный в мире стон. Этот ее пыл говорит больше, чем будничное слово "да", и это дано немногим; этот жар заставляет ее вибрировать, как стрела, тяжело дышать, откидывая назад голову, глаза ее полузакрыты, волосы смешались с травой, руки стиснуты.
- Абель! Анник!
Кормчий выкрикивает это в двух тонах. То, что так чудесно началось, завершается в ином настроении. Надо покидать остров Цитеры. Анник выпрямляется:
- Да что же это?
Глаза ее полны признательности, но я вижу в них и удивление и, пожалуй, тревогу. Хотя она словно создана для подобных сюрпризов (это еще надо доказать), но, как и я, Анник внезапно вспомнила то, о чем мы оба на миг забыли: я зять хозяина, муж ее кузины, отец четверых детей и, будь я немного старше, в сущности, годился бы ей в отцы.
- Да что же это? - повторяет она в те минуты, когда я разрешаю себе уже последние вольности, помогая ей стянуть в трусиках ослабевшую резинку. Пятнадцать лет назад, оказавшись в таких обстоятельствах, Мариэтт, конечно, залепетала бы: "Что ты обо мне подумаешь?" А вот у этого поколения самый невинный вид. Но Жиль все вопит: