…Поздно вечером парашютисты окружили этот дом. Они бесшумно сняли часового, и Сидоров поставил у каждого окна своих автоматчиков. Затем он еще раз осторожно осмотрелся по сторонам и, остановив свой взгляд на Каурове, тихо сказал:
- Пойдешь со мной. Кухтин, Шахудинов, Угрюмов и Удальцов, тотчас же следом зайдете. Остальные останутся здесь.
Сидоров и Кауров осторожно поднялись на крыльцо. Парадная дверь была открыта. Ощупью они нашли другую дверь, ведущую в квартиру, и, открыв ее, смело вошли в горницу. Немецкие офицеры и женщины, улыбающиеся и довольные, сидели за столом, держа в руках наполненные вином бокалы.
- Хендэ хох! - громко крикнул Сидоров.
В доме наступила тишина. Но уже в следующее мгновение она была нарушена: кто-то, видимо с испуга, уронил бокал. Упав на пол, он прозвенел серебром и разбился на мелкие части. Затем снова стало тихо.
- Руки вверх! - уже более грозно скомандовал Сидоров.
Побледневшие гитлеровцы переглянулись. Потом вверх поднялось восемь пар рук и столько же неподвижных испуганных глаз уставились на взволнованное лицо советского солдата и спокойно стоявшего с ним рядом человека в форме гитлеровского офицера. На них, не совсем еще представляя, что произошло, смотрели пять офицеров, две молодые немки и одна русская девушка.
Тихо скрипнула входная дверь. В дом вошли Угрюмов, Кухтин, Шахудинов и Удальцов.
- Разоружить и связать! - властно приказал Сидоров.
Солдаты торопливо вывели из-за стола офицеров, начали связывать им руки.
Сидоров отодвинул стул, шагнул к одному из гитлеровцев, но тот вдруг ударил кулаком по подвешенной к потолку керосиновой лампе.
Стекло разлетелось, но сама лампа каким-то чудом удержалась на крючке и даже не погасла. Описывая над столом круги, она качалась из стороны в сторону, бросая по стенам потемневшей комнаты причудливые тени.
Женщины истерично вскрикнули. Сидоров с размаху ударил кулаком эсэсовца по голове и сбил его с ног. Затем подскочил Удальцов.
- Веди всех в балку. Там меня подождете. Все идите! Со мной останутся Угрюмов и Кауров. Надо же узнать, кто это такие, - и Сидоров движением руки указал на женщин.
При этих словах молодая, лет восемнадцати, русская девушка беспокойно забегала по комнате глазами. Алексей заметил это и немедленно же осмотрел остальные комнаты. Но там никого не оказалось. Он вернулся в горницу.
- Кто хозяин дома?
Женщины промолчали.
- Я спрашиваю: кто хозяин этого дома? - более громко повторил Сидоров.
Девушка робко ответила:
- Бабушка моя хозяйка.
- А где она?
- Вон там, - так же робко и тихо ответила она, указав кивком головы на кровать.
Сидоров перевел взгляд и только тут заметил торчащие из-под кровати ноги, обутые в старые, рваные опорки. С перепугу старуха залезла под кровать и лежала там ни жива ни мертва. Когда она проявила такую прыть и как это ей удалось, никто не заметил.
- А ну-ка, бабушка, вылазь! - заглядывая под кровать, сказал ей Сидоров.
Старуха не двигалась. Тогда Сидоров приказал Угрюмову извлечь ее оттуда.
Перепуганная, ничего не понимающая, хозяйка дома тупо уставилась на одетого в немецкую форму Каурова и вдруг заголосила на весь дом:
- Да голубчик ты мой, родненький! Да не убивай ты меня, пожалей, старую.
- Тсс! Бабушка! Не шуми. Никто тебя убивать не будет. А вот скажи-ка лучше, кто это такие, что за народ? - спросил Сидоров.
- Да миленький ты мой, да почем я знаю? Пришли, заняли дом и живут себе. Не знаю я их, вот истинный крест, не знаю. Всякие здесь ходят, не поймешь, кого и слушаться-то.
- А ведь я, бабушка, солдат Советской Армии.
- Ась! - вскрикнула она, и в ее выцветших глазах сверкнул огонек радости. Но тут же она усомнилась и нараспев протянула: - Шуткуешь, милый, шуткуешь.
- Зачем же? Правду говорю. Ну ладно! Что это за женщины? Откуда они?
- Это внучка моя. Сиротка.
- Так. Ну, а вот это кто такие? - Сидоров снял фуражку, погладил рукой свои кудри.
- А это приезжие. Офицерские жены они.
- Немки?
- Да, кажись, немки. По-нашему говорить не умеют.
- Понятно! - сказал Сидоров, внимательно рассматривая внучку старухи. - А вот теперь, бабушка, скажи мне, зачем же ты свою внучку развращаешь?
- Неправда! - подала голос девушка. - Я не хотела, меня насильно усадили за стол. - И она заплакала.
В коридоре послышались шаги. В комнату вбежал часовой.
- Надо уходить! - торопливо сообщил он. - По дороге - развод.
Сидоров вскинул руку, посмотрел на часы.
- Пошли, товарищи! А ты, бабушка, со своими молодухами сиди смирненько. На улицу не выходи. Там, у выхода, мы мину заложили. Если только откроете дверь, весь дом на воздух взлетит. Понятно? - И он вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Сидоров, конечно, никакой мины не заложил. Он сделал другое. Найденным в коридоре ломом подпер снаружи дверь, затем, тихо выйдя за калитку, скрылся в темноте.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Три ночи подряд с Большой земли в Яблоновский лес прилетали самолеты. Они сбросили десантникам запакованные в специальных мешках боеприпасы, продовольствие и снова улетели. Жить в лесу стало немного веселей. Появились патроны, появился и табачок.
Но не могут разделить этой радости раненые солдаты. Их набралось уже порядком.
Самолет за ранеными мог прилететь в любую ночь, но у десантников не было подходящей посадочной площадки. Посланные на розыски площадки несколько групп солдат ничего утешительного Захарчуку не принесли. Правда, в одном километре от них была очень большая и ровная поляна, зажатая со всех сторон высоким лесом, но она была слишком мала. Захарчук, сначала отказавшийся от этой площадки, снова решил ее осмотреть. Вместе с начальником штаба они промерили ее, сделали расчет и пришли к выводу, что опытный летчик на такой площадке самолет посадит.
- Рискнем, что ли? - спросил комбриг у начальника политотдела подполковника Рыбина.
- Другого выхода нет, - отозвался Рыбин. - Надо приступать к работе.
И на другой день еще до рассвета батальон Черноусова был уже на этой поляне. Гремя оружием и лопатами, солдаты стали располагаться вдоль опушки леса, задымили цигарками. Поеживаясь от утренней прохлады, они молча прислушивались к шуму листопада, недовольно посматривая на затянутое сплошными серыми тучами небо.
Было ветрено, холодно и неуютно. Лес, все обильнее роняя багряную листву, гудел и шумел. Но вот застучали топоры, зазвенели пилы - и лес отступил. Поляна раздалась, стала просторней. Однако для посадки пассажирского самолета она все еще была маловата, и полковник приказал солдатам продолжать наступление на лес. Еще ожесточенней застучали топоры, зазвенели пилы, залязгали маленькие, отшлифованные землей солдатские лопаты.
Никита Назаренко и Алексей Сидоров работали вместе. Привстав на колени, они под самый корень пилили высокую красноголовую осину. Осина волновалась, шумела на ветру, потом покачнулась и медленно поползла в сторону. Ломая на своем пути сучья соседних деревьев, осина в последний раз прошумела хрупкими ветками и упала на разукрашенную багряной листвой землю. На какое-то мгновение в лесу воцарилась тишина. Примолкли и солдаты, услышав, как от падения этого дерева тяжко ахнула и содрогнулась упругая земля. Затем опять зашумел листопад, застучали топоры.
Только что сваленное дерево распилили на части, обрубили его ветки и все это унесли в глубь леса. Уносили в глубь леса и выкорчеванные пни, а ямы тут же засыпали землей, утрамбовывая ее наскоро напиленными сосновыми кругляками.
Земли пришлось носить много. Ее таскали также издалека, и с этой целью было сделано из плащ-палаток около сотни примитивных носилок, - единственное строительное приспособление, в котором не испытывали недостатка десантники.
Работа измотала солдат, и многие уже подумывали об отдыхе, но команды до самого вечера не последовало. Зато когда, наконец, наступил отдых, все заснули крепким, непробудным сном. А на следующее утро, отдохнувшие и посвежевшие, солдаты снова принялись за работу, оглашая лес повизгиванием пил, стуком топоров и лязгом лопат. Как и в минувший день, они работали споро, будто настоящие лесорубы.
Размеры лесного аэродрома с каждым часом становились все больше и больше.
Три дня и три ночи трудились десантники, а на четвертую к ним прилетел самолет. Он долго кружился над кострами, почти касаясь своим выпущенным шасси крон высоких елей, потом пошел на посадку.
Все затаили дыхание.
- Хотя бы сел! Не разбился бы только! - нервно теребя пилотку, тихо произнес Сидоров.
Самолет включил фары, коснулся земли и побежал по площадке. Он осветил огнями черную и плотную стену опушки леса и мчался прямо на нее.
- Разобьется! - крикнул Сидоров и отвернулся, чтобы не видеть аварии.
- Ур-ра! - загремело на противоположном конце площадки.
- Сел, товарищи, сел! - обрадованно закричал Сидоров и побежал к самолету.
Большекрылый серебристый самолет стоял в нескольких метрах от толстых стволов деревьев и почти касался своим правым винтом зеленых веток елей.
Сильно волнуясь, тяжело дыша, Сидоров подбежал к самолету. Солдаты на радостях стали качать на руках летчиков. Сидоров тоже подскочил к ним и начал помогать.
- Хватит, товарищи, хватит! - просила подбрасываемая в воздух женщина в комбинезоне. В ее голосе Сидоров почувствовал что-то знакомое, родное.
- Аня!
- Алеша! - обрадованно вскрикнула Листопадова.
- Аня! Родная моя! - растерянно протянул Алексей, и на его крупном грубоватом лице заиграл румянец.
- Ой! Да какой же ты молодец!
От счастья у Алексея закружилась голова. Та, о которой он так много думал все это время, стояла здесь, с ним рядом. Он снова увидел ровный ряд ее белых зубов. Она нервно теребила своими маленькими пальчиками пуговицу его гимнастерки, и он не мог даже собраться с мыслями, сказать ей что-нибудь нежное, теплое.
- Сродственники, что ли? - спросил кто-то из темноты.
- Ну да, родственники! - ответила девушка и, взяв Сидорова под руку, добавила: - Отойдем, Алеша… Я так волновалась…
- Аня! - окликнула ее пилот Ирина Барышева. - Вот командиры. Пожури их за площадку.
- Подожди! - отозвалась Аня. - Я сейчас приду.
- А за что журить-то! Сели ведь. И хорошо сели, - гремел в стороне оживленный голос полковника. - Другой, лучшей площадки, чем эта, здесь на тысячу километров не найдешь.
- Ну да, вы скажете! - возразила Барышева. - Можете разгружать машину. Привезли вам медикаменты, продукты, а от вас захватим раненых. Врач на путь следования у нас свой. Познакомьтесь, пожалуйста! - и Барышева представила комбригу женщину-капитана.
- Тоже женщина! - удивился полковник, пожимая протянутую руку.
- Да! - не без гордости ответила пилот. - У нас весь экипаж женский. И врач женщина, и санитарки тоже.
- Ну, вы просто молодцы, товарищи!. - похвалил их комбриг и, повернувшись к стоящему здесь же комбату, приказал: - Организуйте-ка, товарищ Черноусов, разгрузку самолета и погрузку в него раненых.
- Слушаюсь! - ответил майор и скрылся в темноте.
- А много у вас раненых?
- Не очень! Но в качестве нагрузки мы посадим к вам пять немцев. Пять немецких офицеров. Да еще каких! Эсэсовцев. Двух лейтенантов и трех майоров.
- Давайте! Мы и такой груз доставим! - засмеялась Барышева.
- Ну что же, товарищи! Пойдем ко мне в землянку. Угощу горячим чаем, - предложил Захарчук.
- Горячим чаем?
- Горячим, - подтвердил комбриг.
- Тогда пойдем, - согласилась капитан.
- Постойте! - воскликнула Барышева. - А куда же делась наша Листопадова?
- Родственника она встретила. Вон там они сидят, - ответил рядом стоявший солдат.
Пилот вскинула на солдата глаза, но ничего не сказала. Она сразу же догадалась, кого встретила Аня.
Офицеры пришли в землянку, разделись, сели за стол, стали ужинать. Пилот, радистка и врач рассказали Захарчуку и Рыбину о новостях по ту сторону фронта, о том, что в Москве внешне все выглядит почти совсем по-мирному, что люди не только много трудятся, но и ходят иногда друг к другу в гости, что работают кино и театры, правда залы кино не отапливаются и виден пар от дыхания, а в театры теперь многие не стесняются приходить в валенках. И это считается вполне приличным.
А штурман в это время сидела на стволе сваленного у опушки леса дерева и тихо разговаривала с Алексеем Сидоровым. Она заставила его подробно рассказать, как он летел с нераскрытым парашютом, что чувствовал и как приземлился.
Алексей рассказал.
- Горячий ты очень! Мог разбиться. Больше так не делай!
- Слушаюсь, - засмеялся Алексей.
- Нет! Я серьезно говорю.
- И я серьезно.
- Экий ты, право!
Помолчали. Потом Сидоров вздохнул и сказал:
- Тебе отдохнуть надо. Может быть, пойдем?
- Нет, нет! Я не устала. Посидим еще немного, а потом пойдем. Хорошо здесь, тихо. - И, повременив немного, почти прошептала: - Вот встретила тебя, узнала, что ты благополучно приземлился, и так легко и радостно стало на сердце, что даже петь хочется. И лес здесь очень хороший. Так бы вот всю ночь и просидела на этом дереве.
Сидоров в ответ погладил ее руку.
После этого сидели молча, счастливые, довольные этой встречей и друг другом. Обоим хотелось сказать что-то особенно значительное, но ни у нее, ни у него не находилось нужных слов.
- Аня! Где ты? - окликнули из чащи.
- Здесь я. Иди сюда! - отозвалась Листопадова.
К ним подошла высокая, стройная девушка в хорошо подогнанной военной форме.
- Знакомьтесь! - сказала Аня. - Это тот самый товарищ, о котором я тебе рассказывала.
- Очень приятно! Ирина Барышева, - отрекомендовалась она.
- Алексей Сидоров! - ответил солдат.
- Это у вас в самолете распустился парашют?
- Да, у меня.
- И вы прыгнули.
- А что мне оставалось делать?
- Ну, допустим, вернулись бы обратно на аэродром…
Они долго еще оживленно разговаривали, шутили, смеялись, потом встали и пошли к самолету. В нем уже разместили раненых и отдельно, в углу, по просьбе врача связанных по рукам и ногам пленных офицеров.
Самолет на руках развернули, и после тщательного осмотра взлетной площадки экипаж занял свои места. Аня стояла у двери, а Сидоров тут же, возле самолета. Они глазами прощались друг с другом. Надолго ли? Оба, разумеется, не знали этого.
- Послушайте, товарищ! Возьмите вот это, - торопливо обратился к штурману подбежавший пулеметчик Шахудинов.
- Что это? - спросила Аня.
- Письма, солдатские письма. Пусть наши жены получат их и знают, что мы живы, здоровы.
- Ну, давайте, давайте! - ответила Листопадова, протянув руку. Но маленький Шахудинов никак не мог дотянуться до ее руки. Тогда Сидоров молча взял у него толстую пачку солдатских писем и подал Листопадовой.
- Спасибо, - сказала она и тут же спросила: - И твое здесь?
- Нет, - угрюмо ответил Алексей, поглаживая рукой свои смоляные кудри.
- Почему?
- Некому писать.
- А матери?
- Нет ее больше в живых. Умерла, - ответил Сидоров и, немного помолчав, тихо спросил: - Ну, а ваши как? Что поделывают Архип Петрович и Надежда Константиновна?
- Ничего, спасибо? Живы-здоровы пока. Трудятся. Они теперь под Москвой живут.
- Привет им сердечный.
- Передам. Рады будут за тебя.
Листопадова что-то еще сказала, но в это время заработали моторы, и Сидоров не расслышал ее последних слов.
Самолет включил фары, вздрогнул и стремительно покатился по поляне. Он отделился от земли и через мгновение растворился в беззвездном, темно-сером небе.
2
Новая встреча с Листопадовой снова взволновала майора Черноусова. Да, она определенно чем-то напоминала Полину. Но чем именно, Черноусов так и не уловил. И вот теперь, когда ночная мгла поглотила самолет, он, вернувшись в землянку, достал из планшета фотографию, пододвинул тусклый светильник.
Майор долго молча рассматривал карточку, потом спрятал ее в карман, стал готовиться ко сну. Он разделся, погасил светильник и улегся спать. Однако заснуть долго не мог. Перед глазами все время маячил Василий Мешков.
Когда-то этот человек был для майора Черноусова близким и дорогим. Вместе учились в институте, в одной части стали служить. Еще раньше оба они были влюблены в одну девушку. Но замуж Полина вышла за Василия. И хотя Черноусову было очень тяжело тогда, но он честно пожелал им счастья и удачи в жизни. И Полина всегда была бы для него женой друга, он навсегда подавил бы чувство к ней, если бы Мешков оказался настоящим человеком!.. Часть, в которой они служили, отступала. Это были трудные, предельно трудные дни. Оба они крепились, держались бодро. Но когда часть попала в окружение, Мешков струсил.
Кольцо окружения все сжималось. Вышел из строя почти весь командный состав дивизии. Положение становилось критическим. Еще день-другой - и от дивизии ничего не останется. И вот тогда тяжелораненый генерал вызвал в штаб майора Черноусова.
В землянке комдива стоял полумрак. Пахло хвоей и сырой землей. У стола сидел и что-то торопливо писал штабной офицер, а рядом с ним, по-владимирски окая, кричал что-то в телефонную трубку рослый солдат-связист. Здесь же, на низком, прикрытом ковром топчане, лежал генерал.
- Подойдите ближе, - каким-то чужим, хриплым голосом проговорил генерал, и Черноусов только тут заметил, как сильно изменился и постарел их комдив.
- Если до вечера дотяну - хорошо! Но думаю, что не дотяну…
Генерал умолк, закрыл глаза. Ему трудно было говорить - в груди что-то хрипело, клокотало, и майору до слез стало жаль умирающего генерала. Генерал вдруг тряхнул седеющей головой, снова открыл глаза.
- Принимайте, майор, дивизию.
- Мне?.. А если…
- Справитесь, товарищ майор! Постарайтесь выйти из окружения. На Уваровское урочище курс держите… - И генерал потерял сознание.
На исходе были продукты, боеприпасы. А враг все наседал и наседал.
- Что будем делать, командир? - спросил Черноусова капитан Мешков.
- Надо держаться.
- Как держаться? Как?
Черноусов промолчал.
- А может быть… - вдруг начал Мешков.
Он произнес эти слова таким тоном, что Черноусов побагровел.
- Да ты с ума сошел!
- Завтра будет поздно. Перебьют нас, как куропаток.
Черноусов широко открытыми воспаленными глазами смотрел на Мешкова.
- Ну что ты на меня уставился? Мы же старые друзья.
- Ну, ну?
- Сопротивление бесполезно. Надо подумать и о себе.
- Ах-х, какой же ты негодяй! - перебил его Черноусов.
- Что же делать?
- Замолчи! - лицо Черноусова стало страшным. - Под суд тебя надо отдать.
- Саша! Дружок!
- Здесь нет дружков! И это вам следует крепко запомнить. Ступайте вон.
Мешков, понурив голову, направился к выходу.
- Постойте! - остановил его майор. - Человек с таким настроением, как у вас, возглавлять строевой отдел штаба не может. Освобождаю вас от этой должности. Идите в третий батальон, в роту младшего лейтенанта Фирсова. Назначаю вас командиром взвода.
- Меня!.. На взвод?