- Ты можешь, - хмуро глядя вслед Киселеву, ответил Махно. - Иначе я бы тебя на твоем посту не держал, - он повернулся к Шорохову. - Наше решение заключить союз с Красной Армией окончательно. Это пятое. Ближайшая наша операция - наступление на Мариуполь. Красные, полагаю, в нем тоже заинтересованы. Это шестое.
Рывком поднявшись с места, Махно тоже вышел из комнаты.
- Ты ешь, - сказал Задов. - Церемоний не разводи. Мы с тобой теперь вдвоем.
Шорохов пододвинул к себе блюдо с холодцом. После голодухи была это тут единственная безопасная для него еда. Да и ту следовало хватать умеренно.
- Ты счастливого поворота в своей судьбе не видишь, - продолжал Задов.
Еда влекла к себе беспредельно. Шорохов все же перестал есть, взглянул на Задова:
- В чем этот поворот?
- Штабу Повстанческой армии срочно нужна связь с Реввоенсоветом Четырнадцатой.
- Что сообщить?
- Во-первых, все то, что Нестор сейчас тебе говорил. Во-вторых, что при вступлении красных в район действий Повстанческой армии, она - ее дружественный союзник. В-третьих, Нестору необходима встреча с кем-либо из членов Реввоенсовета.
- У меня дорога только через Новочеркасск.
Задов испытующе смотрел на него.
Шорохов продолжал:
- День до Волновахи.
- В этом поможем.
- Оттуда не меньше двух дней до Новочеркасска. Еще два дня на переход через линию фронта, - Шорохов чувствовал, что к нему возвращаются силы, говорил все уверенней и так, как когда-то в Американской миссии: опережая возможные вопросы. - Быстрее? Да. Если напрямую отсюда на север. Но это через полосу, занятую добровольцами.
- Дурачок, - снисходительно прервал его Задов. - Думаешь, нас эта полоса останавливает? Нас другое останавливает.
- Киселев?
- Если бы только он! Может, слышал: одна голова - одна пуля, Всего-то. У нас сейчас каждый второй так рассуждает. А то и все девять из десяти. Дальше собственного носа не смотрят. Потому и приходится: кого напрямую, кого через Дон. Хоть один, может, дойдет. - Задов рассмеялся. - Он ведь ошибся.
- Кто?
- Киселев. Он в подвале у тебя побывал и решил, что Нестор тебе не поверит. Сам всю эту встречу устроил. А Нестор поверил… Но, скажи, тебя зачем сюда принесло? Проверить воюем ли с добровольцами? Воюем. Тысячи уложили. Еще уложим. Так можешь и доложить. Но уйти тебе надо тихо. Киселев, думаешь, почему из-за стола убежал? Обиделся? Чепуха! Чтобы дорогу тебе перекрыть… И вот это возьми. Мой личный подарок, - он протянул Шорохову сложенный в четвертую долю листок. - Спрячь, потом прочитаешь. Копия. Я дороже, чем стоит, не продаю. В возмещение за все, что на твою долю тут выпало. Знаешь, сколько раз тебя к пути в мир иной за это время приговаривали? Четыре раза. Хрупок человек.
Шорохов спрятал листок в нагрудный карман рубахи, спросил;
- А мое удостоверение?
- Зачем! Добровольцы обыщут, только х будет. И запомни: срок вам всем вместе - тебе, Реввоенсовету - до первого января по новому стилю.
- А какое сегодня?
- Декабрь. Двадцать первое. Десять суток в вашем распоряжении. Если к концу их Реввоенсовет Четырнадцатой реального шага к такой встрече не сделает, лично ты с полковником Кадыкиным станешь дело иметь. И все твои заготовительские бумажки тоже тогда к нему пойдут… Пока поешь, отдохни в человеческой обстановке. Через какое-то время за тобой мои ребята придут. Проводят до Цареконстантиновки. Учти: для них ты только торговец. Так себя и держи. Но, конечно, на бога брать себя не давай. Если сумеешь, - он тряхнул своей гривой, рассмеялся, пошел было к двери, возвратился, положил на столе перед Шороховым его собственный, отобранный при обыске на станции Пологи, наган, - возьми. И поверь: бывает, что Левка Задов играет честно.
Оставшись один, Шорохов прежде всего проверил, есть ли в нагане патроны. Патроны были. Не разряжены ли? Выяснится, когда придется стрелять. Но в любом случае теперь легче.
Потом, стараясь не спешить, ел. Насовал в кармана полупальто, штанов жареного мяса, хлеба. Ел опять.
Задовские "ребята" все не появлялись. Хотелось спать. Чтобы не задремать, стал разглядывать оставленный этим начальником махновской контрразведки "личный подарок". Была это отпечатанная на пишущей машинке копия документа.
* * *
Секретно.
Начальнику Особого Отделения Отдела Генерального Штаба Военного Управления.
Начальник Особого Отдела Сношений с Союзными Армиями Генерал-квартирмейстера Штаба Главнокомандующего Вооруженными силами на югe России.
24 октября 1919 г. № 0312 н г. Таганрог.
Из донесений моих переводчиков, состоящих на фронте, обнаруживается, что очень много иностранных корреспондентов и представителей Американского Красного Креста путешествуют по фронту и в разговорах с представителями армий и общественными деятелями получают часто совершенно неправильное освещение деятельности Правительства В.С.Ю.Р., кроме того в этих же разговорах часто замечается желание подобных путешественников поддерживать самостийные стремления наших областей Кубанской, Донской.
По-видимому они же являются и разносителями некоторых идей самостийных Закавказских республик и, как бы служат связью между общественными деятелями враждебными Единой России.
Прошу не отказать сообщить, являются ли эти посланцы к Вам за получением разрешений на посещения фронта и удостоверением личности. Было бы крайне желательно, чтобы представители всех миссий проходили или через Особые отделения или через мой отдел.
Вместе с тем я мог бы давать для их сопровождения своих переводчиков, чем достигался бы известный контроль над их действиями и сношениями с общественными деятелями.
До сего времени члены всех военных миссий, состоящих при Ставке, снабжались удостоверениями от вверенного мне Отдела.
Генерального штаба полковник (подпись).
Начальник канцелярии подпоручик (подпись).
* * *
Прочитав эту бумагу, Шорохов подумал: "Задову известно о моей работе на миссию! Ни малейших сомнений. Узнать об этом он мог только в Таганроге, Новочеркасске. Значит, встреча с ним на новочеркасском вокзале, все, что было потом, не случайности. И наверняка теперь меня будут "вести" до самой донской столицы. Проверять, не сверну ли с пути… Не сверну, хотя добра себе в Новочеркасске не жду. Спасибо Ликашину. Мой единственный козырь там - сейф в Государственном банке. Уверены: как только вернусь, приду за деньгами. Тут меня и возьмут. А я после встречи со связным, рвану за линию фронта…"
* * *
И потом, в компании с задовскими "ребятами" - бандитами по всему облику, по манерам, по разговору, по беспрестанному верчению в руках то револьвера, то финки - добираясь до Царевоконстантиновки, а затем трясясь в вагоне поезда, идущего на Ростов, он думал об этом же.
Дальше работать в белом тылу у него возможности нет. Что там былые подозрения Манукова и Михаила Михайловича в пору Мамонтовского рейда! Прямые улики: удостоверение сотрудника Агентурной разведки красных и торговые документы на это же имя. Факт неоспоримый: в области войска Донского под видом купца действует секретный осведомитель красных. Он же - агент Американской военной миссии. В планы Задова (а, может, и в планы Махно) входит поддерживать отношения с теми и другими. Морочить им голову. Но не сам же Задов ворошил его одежду, ощупывал швы, вчитывался в отобранные при обыске бумаги? А что если это были агенты контрразведки деникинской? И как его потом встретят в Новочеркасске? Слежкой? Арестом?
Худо, если Скрибный так и пропал. В гостиницу не пойдешь. Ни документов, ни денег.
* * *
Поезд катил и катил по рельсам. Как прежде со многими остановками в открытом поле, на безвестных разъездах, заполненных толпами беженцев. Людским горем.
2
ПУСТЫННЫЕ УЛИЦЫ. Снег. День в разгаре, но ставни затворены. Редко-редко пробежит какой-либо человек да и то, прижимаясь к заборам, оглядываясь. Новочеркасск затаился. Шорохов обнаружил это, едва сошел с поезда.
На пути к дому Скрибного дважды встретился конный патруль. Счастье, что конный. На одинокого пешехода внимания не обратили. Пешие непременно остановили бы, стали проверять документы.
У одного из перекрестков пришлось постоять. Путь преградила кавалерия. Несколько полков. Шли со всем скарбом, тянулись медленно. Кухни, лазареты, обоз… Казаки были злы. Тех, кто пытался перебежать улицу в промежутке между сотнями, возами, стегали нагайками. Шорохов по привычке считал верховых. Потом бросил. Такая точность излишня. Судя по составу обоза, полки уходят совсем. Путь держат мимо вокзала, к шляху на Ростов. Идет массовое отступление своим ходом. Железная дорога расписалась в беспомощности.
* * *
Скрибный был дома!
Прямо на крыльце обнялись. Вскоре сидели за столом. Шорохов ел и пил много, с радостью. Говорили:
- Как я истомился, Леонтий? Спросить? Узнать? К любому не сунешься. Люди как волки. Чужая жизнь ни в грош.
- Что в Таганроге, Макар?
- Бегут. Домов, хоть на главной улице, хоть в порту - с магазинами, складами - купить, в аренду взять, - сколько угодно. Да только все в один голос там: "Красные наступают… Красные наступают…" Не стал. Суди, как хочешь.
- А письмо Манукову?
- Передал. Только твою фамилию назвал - сразу: "Пожалуйте". Проводили к этому… Федор Иванович!.. Роста небольшого, лысый.
- Тебя он о чем-нибудь спрашивал?
- А как же! Давно ли у тебя служу? Чем всегда торговали? С прибылью или с прогаром были?.. Это особенно его интересовало.
- И что ты?
- Фирма не дутая. Еще при старом Богачеве марку высоко держали. Привычка осталась.
- Доволен был?
- Мужик скрытный. Сказал, чтобы в следующий раз сам ты приехал.
- Так, Макар, так… А где твои сейчас?
- В станицу к бабке отправил. Пусть отсидятся.
- Думаешь, красные скоро?
- Дни остались. Сам видишь.
- А после возвращения как ты тут жил?
- Тут меня не было. Я в Новороссийск поехал.
- Зачем!
- Твой приказ выполнять. Я в Таганроге дома так и не снял.
- Новороссийск здесь причем?
- Я, Леонтий, в Таганроге с одной бабой связался.
- Из-за нее там и застрял?
- Застрял я из-за облавы. Пропуска у меня не было. Так вот, брат этой бабы служит там в контрразведке. От него по-пьянке узнал: из Таганрога ставка и все миссии скоро уедут в Новороссийск. И этот город красным не отдадут никогда. Союзники не допустят. Горой будут стоять.
- И ты поперся.
- Но это чудо-город, Леонтий! Я двадцать верст до него не доехал. Поезда не пошли. Идти пешком? Заметил: пеших задерживают. Пристроился на подводу. Последний поворот сделали, к морю стали спускаться: что за диво? На Дону у нас, как вечер, - полная темнота. А тут огни! В город въехали, разглядел. Это не в домах, Леонтий! На параходах. Сотни их там. Английские, французские, турецкие, американские. И, знаешь, у нас зима, а тут ветер с моря теплый, волны на гальку накатываются. И такой там порядок, Леонтий! В газете читал: "За кражу девяти тысяч рублей из экспедиции заготовления государственных бумаг - двадцать лет каторги"… Утром у комендатуры развод караулов. С оркестром.
Шорохов слушал и непривычная размягченность все более овладевала им. Тепло, уют в доме, ощущение полной безопасности, свободы даже в самом простом: съесть и выпить без ограничения, - как-то по-особому раскрепощали, дружеское чувство к Макару Скрибному делалось безграничным, перерастало в неотложную потребность говорить с этим человеком с полной откровенностью, иметь своим единомышленником, тут же сказать, что ни в какой Новороссийск оба они не поедут. Не позже чем завтра уйдут на север, к своим, к красным.
Что сдерживало? Мелочи, в общем. Почему Скрибный сказал: "Твою фамилию назвал", - а назвал-то на самом деле тогда фамилию "Дорофеев". И вот это еще: "…сразу: "Пожалуйста", - и: "Сказал, чтобы в следующий раз сам ты приехал". Выдали его Скрибному господа-американцы. Что их он агент! И, значит, Скрибный вполне сознательно служил им. А теперь должен был бы поверить, что он на самом деле служил и служит красным.
Об это Шорохов в своих мысленных разговорах со Скрибным не раз спотыкался. Споткнулся опять. Спросил:
- В Новороссийске ты помещения нашел?
- Бессрочная аренда. Восемьдесят шесть тысяч в год. Что сейчас эти деньги? Тьфу!.. Склады, жилье, магазин. Да какие! В трех шагах от самой господской набережной. Вызывать тебя не стал. Дорога тяжелая.
- Меня в Новочеркасске все равно не было.
Скрибный, не слушая его, продолжал:
- Домина! Два этажа! Каменный! Стены в аршин…
Шатаясь, он вышел в соседнюю комнату, вернувшись положил на столе перед Шороховым мелко исписанный лист с подписями и какой-то печатью. Вглядываться в этот лист Шорохов не стал. Прижал его ладонью к столу. Было ясно: контракт на дом.
Скрибный не унимался:
- Двери дубовые, окованные. Крепость! - он трясся от смеха. - Хозяин из молокан. У них первая заповедь: "Слово мое - дело мое"… Только все это, Леонтий, теперь чепуха. Я же еще до отъезда в Новороссийск, одну штуку затеял. Ты знаешь? Я назад на крыше вагона ехал. Чуть не сорвался, обморозился, - он подставил Шорохову ладони. - Видишь? Подушки. И сейчас горят. Спасся, думаешь, чем? Знал: обязательно должен домой вернуться. Я, Леонтий, как из Таганрога возвратился, из сейфа все, что ты там оставил, забрал.
- Молодец, - проговорил Шорохов. - Очень ты меня этим выручил.
С тем же смехом Скрибный дал ему теперь еще и конверт с надписью: "Таганрог. Александровская улица. 60. Федору Ивановичу. Дорофеев".
- И это тебе. Пока ездил, у сестры лежало.
- Молодец, - повторил Шорохов. - Цены тебе нет.
- Сейчас другое скажешь. Я, Леонтий, все деньги в дело вложил. Тысячу сто пудов шевро купил. Самого тонкого. Последний такой, Леонтий! И коз той породы нет, с которых шкуры для него драли, и мастеров, что умели его выделывать, больше нет, - Скрибный говорил громко, с восторгом, прежнего приказчицкого тона в его голосе как не бывало. - Нежней шелка, Леонтий! Я, Леонтий, теперь сверху на всех плюю. До конца дней нам обоим хватит. Смешно: под Касторной тебе предлагал: "К красным уйдем". Теперь-то зачем? Уж моим-то детям с сопливыми носами не ходить.
Он говорил счастливо смеясь, но Шорохов делался все серьезней. Спросил:
- В эту кожу ты всадил все деньги!
- Все всадить было нельзя. Тысяч по триста оставил, мне - тебе на расходы. Чтобы крутилась машина.
- К такой громадине себя привязать! Сам сказал: скоро красные.
- Но мы с тобой и в Новороссийске не останемся. Я одному итальянцу лоскут показал, он аж взвился: "У нас это сейчас дороже золота". Четыре товарных вагона. Никакими мильонами не оценишь. Деньги и дальше будут валиться, да нам теперь что? К туркам, французам уедем. Или в Италию.
Сияет. Дорвался.
- Я, Леонтий, всю жизнь вторым, третьим, десятым человеком был. Приказчик! Холуй! Будь ты хоть младший, хоть старший, день с чего начинается? "Сделай то, сделай это…" Теперь я сам кого угодно пошлю.
Слушать не будет. Бессмысленно.
- Четыре вагона, Леонтий! Щитами из котельного железа окна зашиты. Сторожей подобрал - орлы. Клинья подбиваю к литерному поезду прицепить. Завтра, бог даст, отправимся, томился только: от тебя ни слуху, ни духу. Теперь вместе поедем. Я - все честно, Леонтий!
Шорохов как-то разом ослаб и настолько охмелел, что ему стало казаться, будто он безостановочно валится на спину. Однако ясности мысли он еще не потерял. Отозвался:
- Завтра мне не успеть, - и спросил. - Мануков в Новочеркасске за это время не появлялся?
- Он и сейчас тут, - ответил Скрибный. - В "Центральной", где ты до этого жил. В номере двадцать седьмом. Позавчера сюда заходил.
- Погоди. Адрес ему ты давал? \
- Нет.
- И я не давал. Худо, брат. Что он говорил?
- Чтобы, когда вернешься, сразу его разыскал.
- Худо, - повторил Шорохов. - Ой, как все это худо.
Скрибный наклонился к нему:
- Завтра уехать тебе, Леонтий, обязательно надо. Ищут тебя. Возле моей хаты все время толкутся.
- Я не заметил.
- Заметишь. Я у твоего Ликашина был. Про тебя узнать. Он вместо того сам выспрашивал: ты не возвратился ли? Не в Александровске-Грушевском ли? В глазенках было подлое. Ты не думай, я по-честному. Мое, твое… Все пополам. - Скрибный был совсем пьян. - Такого шевро я никогда еще в руках не держал.
Шорохов спросил:
- Когда ты в банке деньги забирал, как там прошло?
- Какие деньги?
- Из сейфа.
- Сперва - ни в какую. "Пусть пожалует сам". - "У меня доверенность", - говорю. "Так и что?". Пришлось дать. Потом еще один старик приставал: "Где он? Когда приедет?". Плел ему: "Скоро. Может приехал уже… "Потом слышу: банк на возы грузится в Ростов ехать… Ты, Леонтий, усы сбрей, остригись, как после тифа, на костыли стань. К таким меньше вяжутся. К Ликашину не ходи. Продаст. И Мануков продаст…
Под его бормотанье Шорохов думал: "Сбрить усы, остричься… Дурака этим обманешь. Умный решит, что надо скорей арестовывать. Мне-то лишь бы еще день-другой продержаться".
Вслушался. Скрибный опять твердит:
- Меня с ног теперь никому не свалить… Глаза закроешь, щупаешь: шелк, бархат… Кожи я какой хочешь в руках подержал, понимаю…