* * *
В конце вторых суток прибыли на станцию Волноваха. Остановка, поначалу, никого не встревожила. Потом по вагону прошелестела новость: поезд дальше не пойдет. То-есть пойдет, но к фронту за раненными.
Решение было мгновенным: "Ехать на фронт. Оттуда - к своим. Будь там, что будет".
Военный камендант станции, штабс-капитан, немолодой, с обвислыми усами, сумрачно выслушав Шорохова и прочитав все его бумажки, сказал:
- Вагоны, о которых говорите, пока еще никуда не определены, и этого вопроса я не решаю. Но у вас в удостоверении указана Екатеринославская губерния. В ее пределы вы прибыли.
К такому повороту в разговоре Шорохов не был готов. Все же нашелся:
- Мне прежде нужно в Екатеринослав.
Комендант крутнул подбородком:
- Чего захотели! Через местности, занятые Повстанческой армией батьки Махно, ехать.
- В Управлении снабжений говорили, что железная дорога достаточно оберегается.
Комендант тихо рассмеялся:
- Армия батьки Махно это, - он несколько раз сжал и разжал пальцы руки, - это как воздух. Попробуйте схватить. А ведь воздуха сколько угодно… Достаточно оберегается, - презрительно повторил он. - Вам не доводилось слышать один из последних приказов Махно?
- Что вы! Я прежде в других губерниях заготовлял.
- Приказ такой: "Мною замечено, что многие ругаются по матушке в пространство. Отныне запрещаю употреблять матерные ругательства, обращаясь ни к кому". Это к вопросу о Махно, как о личности. О его стремлении до всего самому доходить. Стремление наивное. Разве сможешь? Отсюда потом срывы в жестокость. Можно понять.
- И не ругаются?
- Один из чинов его штаба был у меня здесь. Выражался вполне вежливо. Удивляетесь, почему я его не задержал?
- Мне? Заготовителю? Удивляться? Ничему и никогда. Поверьте.
Комендант с интересом взглянул на него:
- Я, знаете, тоже ничему больше не удивляюсь. И считал: старость.
- Время такое, - ответил Шорохов.
Комендант написал на листке несколько слов:
- Идите с этой записочкой. От вокзала третий дом по левой руке. Часа через два я тоже туда подойду. К тому времени что-нибудь определится. Вы, я вижу, порядочный человек. Это редкость…
* * *
Дверь отворила женщина с грудным ребенком на руках, миловидная, бледная, ростом с тринадцатилетнюю девочку. Ни о чем не спрашивая, привела Шорохова за перегородку. Были там кушетка, два табурета, столик. На стенках висели фотографии в рамочках. Едва она вышла, Шорохов присел на кушетку, потом прилег, положив на табуретку ноги, подумал: "Дочь? Жена?" - да так и заснул.
Разбудил его комендант. На столе в большей части комнаты был накрыт стол, шумел самовар.
Шорохов достал из своей кошелки спиртное.
Женщина тоже подсела к столу. На Шорохова смотрела со строгим вниманием. Значило это, пожалуй, что здесь редко бывают посторонние люди. Да и бедность всей обстановки бросалась в глаза. Вероятно, у коменданта где-то были жена, дети. Может, в той же Волновахе, а тут он имел, так сказать, приют для отдохновения. Отсюда - скудность обстановки и тяга к новому "приличному" человеку. Впрочем, что теперь само это слово значит: богат и не нагл?
Комендант захмелел, сумрачность его покинула.
- …Вы слушаете, слушайте, - говорил он. - Этого вам здесь больше никто не расскажет. От нас поезда идут только до Цареконстантиновки. Шестьдесят верст. Потом будет двадцать пять верст до станции Пологи. Там в поезде не поедешь. Не-ет…
Шорохов тоже захмелел. Все еще не понимая, что за человек комендант и потому его опасаясь, сам он в рассуждения не пускался.
Комендант, впрочем, не нуждался в каких-либо его рассуждениях.
- От Пологов еще двадцать пять верст по железной дороге, а потом в сторону верст десяток - Гуляй Поле. Это я вам скажу… Вы слушайте! Родина батьки Мaxно. Вокруг - Советский район. Или "вольный". По-разному называют. Гордятся: "Мы, весь народ - власть". Вы слушайте…
Шорохов не удержался:
- Почему же - Советский?
- Так ведь у них там Советы. Вы слушайте! Как в красной России. Комитеты, кооперативы, коммуны, - комендант счастливо, словно человек, победивший в важном споре, смеялся. - "Народ", "народу", - или еще: "Мы крестьяне. Мы человечество", - это для них как "Отче наш".
- Но, простите, а грабежи? Или их нет? У нас про это столько говорят, в газетах пишут.
- Грабежи! Они это иначе называют: взаймы берут у населения соседних уездов. Государственная политика. Уверены: когда распространят свою власть широко-широко, все до копеечки возвратят. Или не будут возвращать, потому что сделают всех счастливыми. Нет, не так! Потому что все люди тогда будут считать себя счастливыми.
- Но ведь и красные про всеобщее счастье говорят, - сказал Шорохов. - Чего ради тогда махновцы с ними воюют?
- Они со всеми воюют. Лозунг такой, тоже батьки Махно: "Бить красных, пока не побелеют. Бить белых, пока не покраснеют". Вникаете? Тех и других к правде своей хотят приобщить. Чтобы нечто среднее вышло. Наивность? Полудобро-полузло. Верят, что такое бывает. А, может, и вправду, бывает? В старину, знаете, все болезни лечили кровопусканиями. Больные скарлатиной при таком лечении всякий раз умирали. Тогда самый великий врач той поры объявил: "Скарлатина! Я приучу тебя к кровопусканиям!" Я это в одной книге еще в юности прочитал. До сих пор помню. Но вы слушайте! Теперь иногда думаю: "Врач тот, совсем как батька Махно говорил. Обстоятельствам не поддавайся. Их ломай". А с красными его армия сейчас не воюет: нет общей границы. Ненависть к красным - этого сколько угодно. Поймают - готовы кожу с живого содрать. И сдирали! Было не раз. Знаете? Чем больше любишь сегодня, тем завтра сильней ненавидишь. Года еще не прошло, как вместе в штабах сидели, винтовки, пулеметы от красных везли. Махно звание комбрига от них имел… Вы слушайте! Жизнь, что качели. То вверх, то вниз. Теперь Махно у красных вне закона объявлен: бандит, грабитель, предатель.
- Но вы же сказали: Советы, комитеты, коммуны.
- И повторю: жизнь, что качели. Махно и нашим командованием вне закона объявлен. В Бердянске юнкеров, офицеров сонными, в одном нижнем белье, расстреливал. Под Перегоновкой лучшие полки Добровольческой армии пулеметами покосил… Вы слушайте. Я вам скажу, никто больше… Сейчас в его армии восемьдесят тысяч. Задумаешься.
Заплакал ребенок. Женщина ушла к нему за перегородку. Комендант, глядя ей вслед, проговорил с тоской:
- Так и живем.
- Вы человек очень добрый, - сказал Шорохов.
- Неутешительно. В России - добрый, то же самое, что блаженный. Доброго не боятся, - он наклонился к Шорохову. - Да и не любят. Жалеют. Что в этой жалости? Слышали когда-нибудь? "У кожного в життю сонце свое. Любенько жэвется, як сонечко е…" Вы украиньску мову разумиете?
- Да.
- Мой вам совет. В этой поездке… дальше, туда…
- Понимаю.
- Говорите только по-украински.
- Так я и делаю, - Шорохов вспомнил свой разговор с вагонным попутчиком.
- Еще один совет. Тоже практический. Всего от Пологов до Екатеринослава сто десять верст. Почти на всем пути там, чтобы живым остаться, главное правило такое: если у кого в руке шашка, винтовка, а у тебя ни того, ни другого, ты человеку тому не перечь. Всего лучше - останься им не замечен. Его внимание к себе не привлеки. Если привлек, то покорность всей своей внешностью выражай. "Мы, весь народ, - власть", - их главный лозунг. Это я вам сказал… Но в стране невежественной это власть того, кто в сию минуту сильней. Причем… Вы слушайте! В таком человеке - гордость. Всей душой уверен, что раз он вас сильнее - палка в его руках толще, - то он имеет право тут же по своему разумению от имени всего народа суд и расправу вершить. Понимаете? А уверенность эта в нем лишь оттого, что он с палкой или при винтовке, при шашке.
- А если и у другого шашка в руке, - начал было Шорохов, но не стал продолжать.
Комендант не слушал его. Подперев ладонью щеку, он негромко и сдавленным голосом пел:
- Я бачив, як витэр беризку зломыв,
Кориння порушив, гилля похилыв.
А лыстья не въяло, та й свиже було,
Аж доки за горье сонечко зийшло…
"Царь и бог ты в этой Волновахе, - думал Шорохов, глядя на него. - Под расстрел любого можешь подвести в два счета. А девчушка с ребенком для тебя сонечко".
Комендант достал из кармана мундира сложенный в малую долю газетный лист:
- Я вам давеча о встрече с членом штаба махновской армии говорил. Это сегодня было. Взгляните. Он мне оставил. Может, лучше поймете, что вас там ждет. Большего для вас никто сейчас сделать не может. Ни я, ни другой.
Шорохов развернул лист.
* * *
"ПУТЬ К СВОБОДЕ". Ежедневная газета революционных повстанцев Украины (махновцев) № 29. Пятница 21 ноября 1919 г.
Крестьяне и рабочие!
В мучениях и смерти рождается новая победа труда над капиталом. Злейшие наши враги - золотопогонники - деникинцы, охваченные смертоносной цепью повстанцев, находятся на пороге издыхания. Долг каждого из вас - добить раненное и упавшее помещичье отродье деникинцов. Пусть в руках каждого из вас засверкает топор, коса, молот и безжалостно опустите на головы вековых врагов - помещиков и их слуг. Пусть каждый из вас идет в революционную армию повстанцев, дающую сейчас решительный бой всем врагам трудящихся.
К смерти Деникина! К созданию вольного советского строя!"
* * *
Это ничего не добавляло к тому, что Шорохов знал. Он перевел глаза на коменданта.
- Еще здесь прочтите, - с хмельным упрямством сказал тот, ткнув пальцем в столбцы газетного листа.
* * *
"Часто мелькают за последнее время сообщения о том, что северная большевистская красная армия, делая успехи на деникинском фронте, подходит к границам восставшей Украины, - Шорохов скользил взглядом, выхватывая отдельные абзацы. - Что же остается предпринять повстанческой армии в случае приближения большевистской армии?.. Ведь будет громадное преступление перед Революцией и историей, если трудящиеся, всей массой восставшие против деникинского гнета, позволят сесть себе на шею новым угнетателям, хотя бы последние носили архиреволюционные ярлыки… Революционная повстанческая армия (махновцев) должна принять неотложные меры, чтобы быть подготовленной к возможному столкновению с приближающейся большевистской властью. Повстанцы должны сeйчac же заявить во всеуслышание, что они не позволят никакой внешней силе устраивать порядки и законы для них…"
* * *
Дальше Шорохов читать не стал. Было ясно, что там последует: заклинания, угрозы красным. Он возвратил газету коменданту. Спрятав ее в карман, тот взглянул на часы:
- Пора. Минут через сорок литерный отбывает. До Цареконстантиновки. Там уж как бог поможет. Если, конечно, вы не передумали.
- Такой возможности у меня нет, - ответил Шopoxoв, с благодарностью глядя на этого человека без имени-отчества: комендант ни разу ему не назвался, да и сам он ни разу не назвал своего имени, фамилии, словно тогда могла бы разрушиться возникшая между ними откровенность.
* * *
Дюжина платформ, четыре "холодушки", классный вагон - изрядно потрепанный, снаружи в ржавых полосах, с облупившейся краской - вот и был весь этот поезд. Вез он батарею морской тяжелой артиллерии. На место должен был прибыть после рассвета, шел поэтому с частыми остановками. Офицеры-apтиллеристы ни цели своего пути, ни cвоиx взглядов от Шopoxoвa не скрывали. Квартируют в Волновахе. В Цареконстантиновку следуют не первый раз. Должны поддержать очередную попытку расположенного там отряда: пехотный полк с приданной ему конницей, - взять под защиту дорогу на Екатеринослав. Затея гиблая. Махновцы противник серьезный, а если отступают, то разбрасывают рельсы, жгут шпалы. Да и сами они огнем орудий крушат все и вся. По изуродованному железнодорожному полотну идти потом трудно. Общие взгляды этих господ-офицеров были такие: в Добровольческой армии порядка нет. Приказы не исполняются. Флот еще традиции держит. Но и там они начинают шататься. Скоро все вообще рухнет.
В Цареконстантиновку прибыли в девятом часу утра. Вместе с командиром батареи капитаном Сергеевым Шорохов пошел в штаб отряда. По дороге капитан говорил:
- Проклятое место. Верстах в пяти перед станцией Пологи мост. И тут карусель. Мы его восстанавливаем, махновцы - взрывают. Опять восстанавливаем, опять взрывают. Такая игра всех устраивает. Всех! Отрядом командует полковник Талалаев. Личность непонятная. Это - мягко. Три недели назад мы с ним дело имели. Большей бестолковщины я сроду не видел. Конница чеченской дивизии от боя уклонилась. Бежала форменным образом. Это раз. На пехоту гайдамацкая конница Махно пошла при шестидесяти пулеметных тачанках. Разнесла ее вдрызг. Это два. Навстречу бронепоезду выскочил маневренный паровоз. Сломал и опрокинул две контрольных площадки. Бронепоезд тотчас на всех парах укатил. Это три. Наша батарея держалась. За один бой - восемьдесят пять бомб, шестнадцать шрапнелей. Пользы никакой совершенно. Это четыpe. А полковник при мне потом начальству рапортовал: "Задача, поставленная отряду, выполнена". Какая была задача? Кто бы сказал?.. Вот и сегодня прибыли. В бой - хоть прямо с хода. Но будут волынить. Чего ради? Очень просто. Иначе батька Махно не успеет к Пологам побольше своих тачанок подтянуть. Штабу отряда потом придется от теплых кресел в этой Цареконстантиновке свои зады отрывать. В Пологи перебираться. Простите за резкость суждений.
* * *
Полковник Талалаев шороховские документы разглядывал долго. Клал на стол, снова брал в руки. Внешности он был заурядной. Среднего роста. Усат. Волосы скобкой. Лет около пятидесяти.
- Вы это всерьез? - наконец спросил он.
- Простите, что именно?
- Заготовки в Екатеринославской губернии.
- Район назначен штабом Главнокомандующего. Я был обязан подчиниться.
Талалаев поморщился:
- Отговаривать не смею. С богом. Но как бы вам, господин купец, простите за реализм, брюхо зерном, которое вы заготовите, не набили.
Слова эти он сопроводил выразительным жестом. Шорохов не ответил.
- Она там, - продолжал Талалаев, - вы же знаете это - любого в два счета.
Шорохов сказал:
- Извините, что перебиваю. Хочется скорее узнать: станция Пологи сейчас в чьих руках?
- Ни в чьих. Святое место. Или гиблое, если желаете. Они туда вступят, мы их по мордам. Мы вступим - они нас. Отойдем, они отойдут.
- Телеграф там имеется?
- Тоже - нашим и вашим. Модус вивенди. Телеграфист фигура неприкосновенная. Покамест, во всяком случае.
- Еще один вопрос. Простите, последний.
- Почему - последний? Я всегда рад.
- Не мог бы я в эти Пологи попасть? Сегодня же. Пока там ни наших войск, ни махновских.
- Теперь? Когда прибыла батарея? - изумленно спросил Талалаев. - Да вы что? Им об этом доложили. И о вас доложили. И про то, что вы первым делом мне визит нанесли, доложат. А как вы думали? У них везде тут глаза и уши. Среди ночи на койке заворочаюсь, сразу мысль: "И об этом будет доложено".
"Не так и плохо, - тем временем думал Шорохов. - Добраться до этих Пологов. Дать телеграмму. Сегодня же возвратиться. Дождаться, пока все тут закрутится, выехать в Новочеркасск. Получится не хуже чем под Щиграми".
Повторил:
- Но как бы я все-таки мог туда сегодня попасть? Не скрою: у меня на этой станции немалое дело. Опасно, нет ли, а надо.
Он "нарабатывал" возможное будущее свидетельство, что заготовками занимался в Пологах давно.
В углу штабной комнаты за одним из столов гнулся немолодой, желчного вида офицер.
- Владимир Кондратьевич, - обратился к нему Талалаев. - От ремонтников что-нибудь было?
Офицер распрямился;
- До места не дошли. На десятой версте пулемет.
Талалаев повернулся к Шорохову:
- Говорите: "Купаться…" А вода-то холодная.
- Нo, скажем, могу я нанять туда подводу? - спросил Шорохов.
Талалаев и Владимир Кондратьевич переглянулись.
- Можете. К вокзалу мужики из Пологов каждый день пассажиров привозят, - сказал Владимир Кондратьевич.
- Бандиты, - вмешался Талалаев. - Вам с ними ехать, - он повторил свой выразительный жест. - Да сегодня и будут ли? Насторожились. Вы сюда шли, народ на улицах, поди, еще был. А сейчас к вокзалу пойдете, попробуйте хоть кого-нибудь отыскать. Попрятались в погреба. Ученые. Вот так-то…
* * *
Талалаев оказался прав. Цареконстантиновка обезлюдела. Лишь бушевали за заборами собаки. По пути к вокзалу Шорoxoв думал: "Если подводы не найду, рвану пешком. Кого-то из местных нанять. Пусть ведет".
- Все еще пытаетесь пробраться в Екатеринослав? - широко расставив руки, хлебосольно улыбаясь, путь ему преградил его бывший вагонный попутчик.
Обращался теперь он к нему по-русски, притом развязно, раскатисто. На нем были черный с белой оторочкой полушубок, шапка из черного, с серебристой искрой, меха. Шорохов даже не сразу сообразил, кто перед ним. Ответил тоже вопросом:
- Куда деваться? Торговля. Границ и фронтов не знает.
- Нe признает, хотите сказать,
- Все в руках человеческих.
- Бога вы - ни-ни.
- Крест на шее ношу.
- И как же?
- Подводой до Пологов. Что еще?
Сложив на груди руки и набычившись, попутчик оценивающе глядел на Шорохова:
- А если я предложу составить компанию?
"Опасно, - подумал Шорохов. - Ой, как опасно. И не откажешься!" Ответил:
- Готов хорошо заплатить.
- Тоже дело. Впрочем, ехать тут - пара часов.
- На крыльях лететь?
- Зачем! Дрезина!
День начался. Был он очень светлый из-за выпавшего ночью и еще свежего пушистого снега. И воздух был свеж. Мчаться с ветерком на дрезине? А как же пулемет на десятой версте? Слишком гладко все складывалось.
- Счастливый случай. Всего-то ребятам на бутылку самогона дать, - попутчик перешел на "ты". - До Пологов ничем не рискуешь. Гарантия. Уж там - чего не знаю, того не знаю, - он опять широко расставил руки и хлебосольно заулыбался.