"Что же, будем сидеть, пока духов не выкурят", - услышал Митя за спиной спокойный, чуть с акцентом голос. Он обернулся. Сзади, в тени валуна, сидел лысый, тот, что избил его тогда, в первый день. Увидев Митю, он заулыбался: "А, сержант! Как здоровье? А я смотрю, что за чижик впереди ноги волочит, как корова, и пуль не боится".
Сидеть рядом с лысым было неприятно, вдруг заставит что-нибудь тащить, но перебраться в другое место Митя не решался. Он невольно посмотрел на возвышающиеся над ним скалы. "Если бы они были над нами, давно остались бы одни отбивные", - засмеялся лысый. "Смеется, а сам небось дрожит от страха", - неприязненно подумал Митя.
Через полчаса по цепи передали передвигаться короткими перебежками. Митя рванулся вслед за длинным в гольфах, бешено прыгая по камням. Первая его перебежка была слишком длинной, и он долго отсиживался за камнями, жадно хватал воздух широко открытым ртом; потом, отдышавшись, резко вскочил и побежал, но сил хватило только на два десятка шагов, и снова сердце выпрыгивало из груди, и ноги сами собой подгибались.
Перевалив через гору, изможденные, загнанные люди увидели перед собой величавую бесконечную гряду и пристроившиеся к горным подножиям маленькие кишлачки, укрытые сочными шапками зелени. Было решено сделать привал на склоне первой пологой горы и прочесать кишлак.
К месту привала Митя добрался на четвереньках. Пыряев, злой и чумазый, бегал по склону, разыскивая людей. Он выматерил Митю и предупредил, что если он еще раз отстанет от взвода, то получит после возвращения пять суток. "Он это всем обещает, - как-то нехотя подумал Митя. - Весь взвод не пересажает".
Открыли по тушенке, но есть не хотелось. Усталость заполнила собой все: ноги, руки, желудок, мозг, и даже ложка оказалась непомерно тяжелой. Внизу, под ними, примостились афганские солдаты. Митя только сейчас заметил их. "Прячутся за нашими спинами, гады!" - тихо сказал Маляев.
Митя выпил только пару колпачков воды, помня, что те два литра, которые булькали у него во флягах, возможно, на три дня, откинулся на спину и закрыл глаза. Все звуки сразу отдалились, и он ощутил блаженство сна. Но поспать не удалось. Его толкнули в бок, и наплывающий голос Мельника попросил закурить.
Митя открыл глаза. Внизу между горами растянулась цепью восьмая рота и пошла на проческу кишлака. Маленькие фигурки быстро приближались к зеленой толпе деревьев, спрятавшей за собой десяток глиняных домиков, но вот сухие щелчки очередей донеслись до склона; фигурки упали, слились с землей.
На склоне все как один посмотрели в сторону кишлака.
- Ох, побьют нас здесь, побьют! - запричитал Маляев.
- Заткнись! - цыкнули на него разом Митя и Мельник.
К ним спустился Фергана и присел на корточки рядом.
- Слышали? Это "дэшэка". Против него ходить - все равно что стрелять в себя из автомата в упор.
- Думаешь, есть убитые? - спросил Митя. Как-то не верилось, что там, внизу, могло что-то случиться с этими маленькими игрушечными фигурками.
- Наверняка. Дух, он ведь не от фонаря палил, а нашел мишень для первой пули и дал газу.
Вторые сутки смерть ходила рядом, холодя спину и обрывая все внутри, то удалялась, то приближалась, показывая неправдоподобно и весело свои кровавые делишки.
Снизу пришел слух: один убит, один ранен. Убили дембеля. Командир обещал ему отправку домой сразу после рейда, вот и наобещал. На кишлак больше никто не пошел. Вызвали вертолеты, и те не заставили себя долго ждать, застрекотали, закружились над головами и, построившись для атаки, повыпускали свои огненные "нурсы", поглощенные темными, неприступными островами кишлака.
Зазвучала команда, и люди, увешанные железом, тяжело поднялись и двинулись на вершину. Те, кто шел впереди, уже были на гребне, шли легко и быстро. Но что это? Они стали скатываться назад, и воздух наполнился знакомым уже шелестом и пением пуль.
Все опять улеглись на землю. Кто как, а Митя был рад, что отдых затягивается на неопределенное время. Он подстелил вещмешок под голову, улегся между камнями, предварительно убрав из-под себя острые колючки, и сразу же будто провалился в бездонную яму, полетел вниз, вниз…
Кто-то пытался отстегнуть от ремня флягу, но пуговица была тугая, и пальцы соскальзывали. Митя открыл глаза. Было уже темно! Кадчиков отдернул руку и растянул губы в улыбке:
- Ну ты заспал! Я тебя бужу, бужу, нам приказали занять оборону на ночь, - и, наклонившись к Мите, прошептал со свистом: - Наши все никак духов выбить не могут. Пытались их пулеметами и гранатометами, вертолеты дважды долбили, а им в пещерах ни хрена не делается, знай себе щелкают наших. Пятеро раненых уже.
"Флягу хотел свистнуть, сволочь!" - подумал Митя.
- Убитых нет?
- Нету. Ночью две роты обойдут духов и долбанут по ним сзади.
- Им придется снова спускаться?
- Да, в том-то все и дело. Мы будем создавать видимость, что никуда не ушли, а они ночью заберутся в другом месте, только вот спать не придется - ночью напасть могут, - торжественно и страшно заключил Кадчиков.
- Ладно, не придется так не придется.
- Это тебе ладно, отоспался как суслик.
- А тебе кто мешал выспаться?
- Ты, может, и ничего, а я не могу спать, когда кругом такая пальба, того и жди, какая-нибудь железка сверху прилетит.
- Боишься? - Митя с чувством превосходства посмотрел на Кадчикова. Он действительно спал крепко и ничего не слышал.
- Боишься - не боишься, а жить охота, - Кадчиков поднялся, прекращая неприятный разговор, бросил: - Пошли!
Взвод расположился на карнизах отвесно уходящих вниз скал. Митиному отделению досталась естественная ниша с большим каменным козырьком над головой, закрывающим собой треть неба. Здесь было тихо и уютно.
Они слышали, как ушли вниз роты, как заходили в долине странные шорохи и звуки. От напряжения глаза слезились, а внизу появлялись то тут, то там призрачные силуэты, похожие на человеческие головы.
Набежали облака, и ночь сгустилась в непроницаемую темноту, сливая все предметы в долине в одно большое серое пятно. Спать не хотелось, лихорадочная дрожь охватывала тело, обостряла слух и зрение, не давая думать ни о чем постороннем, только вслушиваться, всматриваться и хвататься за спусковой крючок от малейшего шороха.
Было еще темно, когда заработали рации: "Путь свободен", и не сомкнувшие глаз люди обрадовались этому и заторопились дальше, в горы.
Густой туман лежал в долинах, и громады гор будто парили в воздухе на белых облаках, пока не выкатилось огромное огнедышащее солнце, превратившее облака в прозрачные, струящиеся вверх потоки воздуха.
Митя впервые увидел душманские укрепления - естественные выемки, выложенные со всех сторон неподъемными булыжниками, с удобными бойницами, едва заметными с нескольких метров узкими проемами входов - не увидишь, не подступишься. Два укрепления были пусты, а в третьем, подвернув под себя ноги, на спине лежал молодой парень лет семнадцати с кровавыми выбоинами вместо глаз. Тропа проходила рядом с укреплением, и каждый невольно заглядывал в эти чудовищные глазницы и передергивался.
"Каждый день трупы - свои, чужие, грязь, кровь, неужели все мы хотим этого? Хотим убивать и быть убитыми? Страдать от голода и жажды, терпеть боль, ползать по острым камням, дрожать от холода и страха? Ну и жил бы в своем кишлаке, никто не тронул бы… Кишлак против батальона - безумие!"
"Шевелится!" - услышал Митя голос сзади. Он оглянулся. Метрах в ста пятидесяти по склону лежали убитые ночью душманы. Даже с гребня было видно, что они почернели и распухли. Круглый сержантик возбужденно говорил подошедшим сзади офицерам:
- Шевелится! Только что! Я сам видел! Вот тот, крайний, спрятаться за остальными хотел.
Часть цепи остановилась, оторвалась.
- Кто хочет взять духа в плен? - спросил один из офицеров. Он был без звездочек, и непонятно, кто по званию.
- Ага, к нему подойдешь, а он гранатой и тебя, и себя порешит, - сказал сержант. - Фанатики!
- Эх, его бы живьем! - Офицер дернул затвором. - Ну да ладно. Если враг не берется живьем, то его убивают. - И пошел косить очередями. К нему присоединилось еще несколько человек. Тела внизу зашевелились, задергались, задымились от трассеров.
Митя отвернулся. Он уже не испытывал отвращения ни к трупам, ни к паленому мясу. Насмотрелся за три дня, привык! Он только представил себе на минуту, что вот он лежит раненый на солнцепеке, обливаясь потом и кровью с трупами, а в него стреляют, его сейчас добьют, и он ничего не сможет сделать, просто умрет от острой боли, не вскрикнув. От этого стало тошно, но нет, ребята говорили, что наши никогда не бросают раненых и убитых, ищут, даже если ничего не осталось, чтобы в каком ни есть виде отправить в цинке домой. Иногда сами гибнут, но ищут. Духи, правда, тоже не бросают своих и ночью заберут трупы.
Они шли по гребню, стремясь к неведомой им цели, тяжело дышали, спотыкались, но шли и шли с упорной настойчивостью людей, знающих, что их ждет впереди. Из фляг были высосаны последние капли воды, говорили, что где-то по спуску с гребня на карте есть арык. Люди вытягивали шеи, пытаясь отыскать глазами сверкающий на солнце поток, но час уходил за часом, а гряда тянулась бесконечно.
Майор-пропагандист из дивизии на ходу раздал листовки, в которых были описаны типы душманских мин, и Митя, прочитав листочек, до этого особо не замечая, что у него под ногами, принялся усердно смотреть вниз, в колючую коричневую траву. Ему не хотелось быть разорванным выпрыгивающей миной-"лягушкой" или лишиться ног. Земля притягивала к себе, закрывала глаза. Она казалась такой мирной и не таила никакой опасности: камни, колючки, камни, камни… в глазах зарябило.
Ручей возник неожиданно, как чудо. Нет, то был не арык с мутной глинистой водой, полутеплой и противной, а хрустальный горный ручей, и прохлада от него веяла на многие метры, очерчивая радужный и веселый мир.
Все бросились к ручью. Офицеры едва успели крикнуть, чтобы выставили охранение. Люди бултыхались в воде, кто по пояс голый, кто прямо в "хэбэшке", набирали воду в панамы и напяливали их на головы, окунали горячие ноги, полоскали носки.
Митя разделся и полез в ручей. От холода защемило сердце, но все равно было приятно чувствовать, как ледяная струя слизывает с тебя пот, и усталость проходит, и ты чувствуешь в себе силы еще на десяток километров.
После купания Митя оделся и погрузил в воду фляги, но пошла муть, он поднял глаза и увидел загорелую спину Кадчикова с выступившими позвонками.
- Не мути воду!
Кадчиков обернулся:
- Тебе что? места мало? Набери выше по ручью.
Митя заметил в руках у Кадчикова большую зеленую флягу с пробкой на веревочке. В такую входило, наверное, литра два.
- Где урвал?
- Помнишь духа с выбитыми глазами? Рядышком лежала, больше ни хрена не было. Ему вроде ни к чему, а мне два литра не лишними будут.
- Ты что?! Там же крови было, да и у мертвого!
- Кровь отмоется, а два литра не лишними будут, - повторил Кадчиков, злясь. - Ты что же, сука, сам-то побрезговал взять, а потом просить будешь, дай глотнуть?
- Не буду я у тебя ничего просить! - Мите стало противно смотреть на эту толстую зеленую флягу.
- Эй, Шлем, если уж попал на войну, так держись за жизнь всеми четырьмя, а то загнешься. Распустил нюни: "Кровищи, у мертвого!"
Митя поймал себя на мысли, что хочет выстрелить Кадчикову в рот. Он резко поднялся и, на ходу завинчивая фляги, побежал через ручей догонять цепь. Сначала в висках стучала кровь, но вскоре он успокоился и зарекся не есть с Кадчиковым из одного котелка и вообще поменьше иметь с ним дел.
К вечеру перед батальоном открылась уходящая к горизонту темно-зеленая узкая долина. По обеим сторонам, охраняя ее от внешнего мира, тянулись горные цепи с глубокими ущельями, пробитыми бурными реками. Оставался крутой спуск и небольшой подъем на маленькую горушку, обросшую деревьями и кустарником; она лежала перед ними как на ладони, достало бы сил дойти.
Вниз они сползали с рекой пыли и камней, растекающейся под ногами. Кому-то досталось по голове, но не сильно. Рядом с Митей ехал на спине солдат-афганец, у него был испуганный и жалкий вид, он никак не мог найти опору и что-то бормотал себе под нос, не то ругался, не то молился. Митя попытался его удержать за ранец, но сам поехал вниз и сильно разодрал штанину.
Только батальон спустился в долину, с гор посыпались звонкие очереди, начался обстрел.
Митя бежать уже не мог; он быстро шел, а сверху неслись щелчки, повторяемые тысячекратным эхом. Стреляли с той самой горы, откуда они только что спустились. "Зээнша" батальона - капитан с ярко-красным дергающимся лицом бегал взад-вперед и орал: "Быстрей, быстрей, сейчас накроют, бегом, все бегом! Не идти, всем бежать!" В его голосе слышался не приказ, а мольба, он просил их, словно маленьких детей, переходящих через дорогу. Капитан дал очередь по горе. На Митю это почему-то подействовало, и он побежал. От вещмешка болтало в разные стороны, в голове вертелось в такт хриплому дыханию: "Мертвое пространство, мертвое пространство", хотя при чем тут мертвое пространство, если пуля - дура. Он вцепился пальцами в горку и полез. Земля сочилась тонкими струйками из-под рук, и он несколько раз сполз, пока не ухватился за колючее дерево, при этом расцарапался в кровь - куча иголок так и осталась в теле, вызывая болезненное жжение.
Никогда в своей жизни Митя так не уставал. Он лежал, укрытый густым кустарником от пуль, и дышал как вынутая из воды рыба. Вся гора была усыпана распластавшимися, выжатыми людьми.
Но привал продолжался недолго. Через пять минут батальон ушел дальше, оставив для прикрытия их взвод, отделение гранатометчиков и двух связистов.
Пыряев быстро разбросал людей по постам и приказал строить укрепления, строить так, чтобы пуля их не рушила.
Митя оказался вместе с Маляевым и Горовым. Горов не был таким разговорчивым, как раньше, он измотался, подгоняя и собирая взвод, и злился на лейтенанта, который чесал налегке впереди, будто не было под его командованием молодых. Горов приказал натаскать побольше булыжников и сказал, что будет спать всю ночь, а они как хотят, могут стоять вдвоем, могут поодиночке, но чтобы ни одна муха!..
Пост им достался не самый худший: во-первых, кругам кустарник, во-вторых, склон в этом месте был крутой, а в-третьих, по бокам, на открытых местах расположились выносные посты: если что, на них первый удар.
Горов быстро выложил укрепление, сунул под голову вещмешок и, свернувшись калачиком, уснул с автоматом в руке.
Маляев боялся стоять на посту один, да и Мите было как-то не по себе оставаться наедине с зияющей колодезной чернотой ночи. Лучше уж потерпеть без сна, чем остаться без головы.
Вода во флягах была все еще прохладной и вкусной. Чтобы скоротать время, они пробили в банке сгущенки две дырочки и посасывали приторную тягучую жидкость, запивая ее водой.
- Ты правда москвич?
- Нет, я живу в Ногинске. Здесь всех так называют, только произнес слово "Москва", сразу приклеивают эту дурацкую кличку, но я уже привык и мне все равно.
- Ты до армии учился, работал?
- Работал слесарем в одной конторе. Зарабатывал неплохо, еще халтурил. А здесь какое-то рабское положение - ходишь перед этими дураками на цыпочках только потому, что они на полгода или на год больше тебя прослужили.
- А ты не ходи. Постой за себя один раз, и отстанут.
- Ишь ты, какой умный! Что-то я не видел, как ты за себя постоял, когда тебя отжиматься заставляли.
- Больше не заставят. Тогда я сам виноват был.
- Заставят, еще как заставят. Я эту систему досконально изучил. Если ты на кого из стариков прыгнешь, они тебя скопом так отделают, всю жизнь на лекарства работать будешь. Если бы нас побольше было, хотя бы полвзвода, тогда можно бы марку держать. А старикашки нас раскалывают потихоньку. Вовку вон скуривают. Вы с ним были - водой не разольешь, а сейчас он с дедушками кантуется, тарелки долизывает, на бронегруппе за наводчика остался.
- Ты моего друга не тронь! Он ни перед кем еще не прогибался. Просто слабый человек, не может от чилима отказаться.
- Что же ты с ним почти не разговариваешь?
- Не о чем. Мы с ним друг друга молча понимаем.
Мите было горько думать, что Маляев прав, но вслух он никогда бы не признался, что действительно потерял своего лучшего друга по учебке через две нежели после приезда. Особенно одиноко было последнюю неделю, и здесь, в рейде, не с кем было поделиться своими горестными мыслями, хотя не так уж и много осталось этих мыслей - мозги расплавились от жары, и носить их, как тяжелую чугунную болванку, было невыносимо.
- Тебя как зовут? А то все - Москвич, Москвич!
- Гера, - Митя пожал шершавую мозолистую руку.
- Меня-то хоть знаешь, как зовут?
- Знаю, - кивнул Маляев.
- Вот и познакомились, а то две недели вместе и до сих пор без имен, будто в трамвае едем.
Гера усмехнулся.
Сверху послышалось тихое шуршание.
- Эй, на посту, не спим? - раздался шепот Пыряева.
- Не спим, товарищ лейтенант, - прошептал Митя.
- Все тихо?
- Пока тихо.
- Хорошо. Несите службу. Скажите Горову, что с рассветом уходим.
Шаги лейтенанта затихли в темноте.
- Недолго осталось. - Маляев зевнул и потянулся. - Скоро рассветет, и двинемся дальше. Но если и следующую ночь придется стоять, я засну, и все - пусть режут, не могу больше. Хожу целый день как больной. Сегодня даже галики мучили, будто плыву по реке, а вода в ней соленая и липкая.
Мите стало жалко Маляева ("свихнется еще"), и он предложил:
- Гера, ты поспи, пока солнце встанет. Я тебя толкну.
Через час рассвело, и Горов приказал собираться. Сборов-то - вещмешок на плечи да автомат в руку. "Опять бесконечная горная дорога, короткие привалы, бессонные ночи". Митя понимал теперь, почему сержанты в учебке после марш-бросков говорили им, измученным, со стертыми в кровь ногами, что все это - цветочки, а ягодки еще впереди. Там была игра, и самое страшное, что грозило в случае отказа от этой игры, - мытье туалетов после отбоя; здесь играть никто не собирался и отказаться можно было только от жизни.
Горов успел обежать все посты, был бледен и суетился. У него по утрам болел желудок, и поэтому никто не испытывал его терпения: через считанные секунды все были готовы.
С их поста было видно, как на выносном поднялись нагруженные вещмешками фигуры Кадчикова, Ферганы, Шафарова и тут же исчезли. Звуки выстрелов дошли немного позже.
- Черт! - Горов с досады выпустил короткую очередь. - Вечером они засекли наши посты, сейчас перестреляют в пять минут. - И тут же, как бы подтверждая его слова, по камням укрепления, выбивая острые осколки, защелкали пули.
Митя с Герой присели. Укрытие, казавшееся им ночью вполне солидным, теперь выглядело по-игрушечному хрупко, у Мити даже мелькнуло: "А вдруг прошибет насквозь?"
Вернулся запыхавшийся Горов - он бегал советоваться с лейтенантом. Скатился в окопчик и прохрипел: "Уйти не успеем. Они положат половину, пока через гребень перевалим. Будем сидеть и ждать "вертушки", Пыряев уже вызвал, через полчаса будут здесь".
Потекло тягучее обжигающее время. Вертолеты прилетели и хорошо "обработали" горы "нурсами" и пулеметами, но при второй попытке выбраться снова зачиркали пули.