К каждому чеченцу в полку относятся с подозрением. И Хасана все подозревают и никак не могут понять, отчего это начальство не прикажет его повязать, ну, на крайний случай, хотя бы запретить ему появляться вблизи лагеря.
- Однако надо последить за ним, - это опять Проклов про чеченца. - Вы только посмотрите на него - не человек, а абрек какой-то. Головы не видно - одна шапка баранья. А за поясом тесак. Нет, ей-богу, шпион. На что угодно могу спорить.
III
Проклову сорок лет. Это могучий увалень с крепкой башкой и бычьими глазами. В нем больше центнера веса. Но ходит и даже бегает без одышки. "Это не оттого, что я много жру, это наследственное, - говорит он товарищам. - У меня мать шестьдесят второго размера, и отец ей под стать".
Ко всем чеченцам, как и многие в полку, он относится с большим подозрением. Он часто, например, вспоминает случай, когда в наш полк прибежали жители аула - помогите, мол, мост ночью мятежники заминировали. Когда саперы пришли к мосту, боевики расстреляли их из засады. Жителей аула, просивших разминировать мост, задержали, началось следствие. А они: ничего, мол, не знаем. Боевики у моста оказались случайно… Пришлось отпустить.
Но это лишь один случай, а ведь было и много других. Окунувшись в круговерть событий, размышляя над чем-то, анализируя, я все больше приходил к мысли, что жестокость и коварство, короче, все самое подлое на свете было присуще на этой войне обеим сторонам.
Я видел отрезанные головы русских солдат и растерзанные тела мирных станичников, которых чеченцы убили только за то, что они русские. Но я видел и то, как солдаты в порыве ярости избивают безоружных пленных боевиков. А бывали вещи и пострашнее. Однажды, когда я находился в командировке в Грозном, я был невольным свидетелем страшной казни. Поймав снайпершу-литовку, убившую не один десяток наших солдат, морпехи - так в армии называют морских пехотинцев - четвертовали ее, используя для этого тягу двух боевых машин пехоты… Страшное зрелище! По-хорошему, надо было бы запретить бойцам устраивать самосуд, но ни у кого из офицеров даже мысли не возникало это сделать. Гнев и звериная злоба затмили людям разум. Созналась, мол, курва, - а о чем тогда говорить?
Конечно, я по-человечески понимал ребят и даже пытался оправдать их действия. Ведь "капроновый чулок" - так мы называли женщин-снайперов - убивала их товарищей. Но мне было страшно оттого, что на моих глазах здоровые мужики буквально растерзали совершенно беспомощного в тот момент человека, притом женщину.
Эпизодов, подобных этим, было много на войне, но они быстро забывались - мы потихоньку привыкали к человеческим трагедиям. Когда каждый день происходит что-то ужасное, когда каждый день кого-то зверски убивают или калечат, невольно превращаешься в обыкновенного статиста, у которого из-за кровавой оскомины притупились все чувства.
О том, что творится на войне, мы не любили говорить. Война - это петля, о которой чем больше говоришь, тем сильнее она затягивается на твоей шее. И только когда мы после трудного дня садились за накрытый в нашей палатке каким-нибудь солдатиком из хозвзвода столик, когда мы выпивали по кружке водки, мы позволяли себе скупо говорить о войне.
- Эту войну заказали и теперь финансируют чеченские подпольные олигархи, - однажды после выпитого заявил начальник разведки Есаулов.
Он частый гость в нашем полевом жилище. Его палатка рядом, но у себя он не любит бывать - вместе с ним живет заместитель по воспитательной работе полка Сударев, а тот водку на дух не переносит. Вот Есаулов и торчит у соседей. Кстати, в отличие от нас, он пьет по-особому. Я, говорит, не еврей, но пью по-еврейски. Мне все равно, рюмку вы мне нальете или стакан - и от того, и от другого я буду пьян в сиську. Поэтому наливайте мне сразу кружку - хоть не так будет обидно, когда утром буду умирать с похмелья.
В тот день, кроме него, гостей в нашей палатке не было - только свои: Проклов, начфин Макаров, зам. по тылу Червоненко и я. Позже подошли полуглухой начальник артиллерии полка Прохоров и замкомполка Башкиров. Но они пришли к шапочному разбору, когда водка была уже выпита и на столе стояли пустые стаканы, а в двух неглубоких тарелках маячило полтора соленых огурца да два ломтика черствого хлеба. А ведь Башкиров был нечастым гостем в нашей палатке, а кроме того, он был нашим начальником. Что делать? Нельзя же было отпустить человека несолоно хлебавши. А вдруг затаит на нас обиду?
Когда вошел Башкиров, все встали.
- Сидите, братцы, сидите, - махнул он рукой и невольно зыркнул на стол. Там было бедно, и нам показалось, что Башкиров вздохнул. Подполковник не такой пройдоха, как мы, и, скорее всего, не знает, где люди берут на войне водку. А ведь иногда и мертвому хочется выпить. Наверное, и Башкирову взгрустнулось.
Проклов многозначительно посмотрел в мою сторону. Я отвернул физиономию - хватит, мол, на мне выезжать, нужно и честь знать. А он подкрадывается к моему уху и шепчет: "Майор, нужна водка… Слышишь? Нет водки - тащи из медпункта спирт". А я ему: "И не подумаю!" А он: "Эх, майор, майор… Разве можно товарищей в беде оставлять? А вот Савельев бы не стал жопиться…" Это он моего заместителя вспомнил. Этот сукин сын целый год спаивал казенным спиртом своих закадычных дружков. Я порывисто вздохнул и вышел из палатки. На улице было сыро и сумрачно. Где-то со стороны аула звучал протяжный голос муэдзина, призывавшего правоверных на вечернюю молитву. "…Аллах акбар!.." - доносилось в густой мгле, и в моем воображении предстал старик в чалме, который стоял на высоком минарете и, подняв к небу руки, возносил хвалу своему Аллаху.
В медпункт я, конечно же, не пошел - отправился к тому пройдохе-старшине, у которого я теперь был постоянным клиентом и покупал водку. Его фамилия была Лебзяк. Я как-то думал над тем, откуда произошла эта паскудная фамилия, и никак не мог вникнуть в корни. Только душа моя чувствовала, что корни эти гнилые и что предки старшины были такими же гнилыми, как и он сам. Быть может, думал я, он вовсе не такой уж плохой парень, а невзлюбил я его просто за то, что, покупая у этого мерзавца спиртное, я невольно становился соучастником его авантюры. Ведь что ни говори, а старшина наживался на нашей общей беде, а я старательно помогал ему это делать.
Слава богу, старшина был на месте. Он встретил меня дружелюбно, пропустил в палатку, которая служила каптеркой роты материального обеспечения, и задал лишь один-единственный вопрос: "Сколько?" "Две, - буркнул я себе под нос и тут же поправился: - Извиняюсь, три!" "Правильно, товарищ майор, с двумя гранатами на амбразуру не бросаются", - подмигнув мне, весело произнес он и полез под койку. В свете горевшей свечи я видел, как он ловко выуживает из ящика поллитровки, напряженно и усердно двигая своими округлыми и упитанными ляжками.
Он передал мне водку. Расплатившись с Лебзяком, я рассовал бутылки по карманам и поплелся сквозь строй палаток к своей опочивальне - там меня с нетерпением поджидали мои собутыльники. Над лагерем повисла тревожная тишина. Полк уже отужинал и готовился к отбою. В палатках негромко переговаривались солдаты; где-то негромко звучала гитара, кто-то пробовал петь. Между рядами палаток бродили вооруженные автоматами часовые, то и дело останавливаясь и прислушиваясь к шорохам или напряженно вглядываясь в темные силуэты гор, откуда в любой момент могли высыпать боевики. "Зеленку", а так мы здесь называли лесные массивы, мы боялись пуще всего на свете. Именно оттуда все ждали смерть. Врага не видно, а ты перед ним как на ладони.
IV
- Ну вот и майор! - радостно воскликнул Проклов, увидав в моих руках водку. - Товарищ подполковник, - это он Башкирову, - я думаю, Жигареву пора орден Сутулова давать. Ведь какой герой! Пошли его хоть днем, хоть ночью - обязательно найдет ее, родимую.
Проклов, конечно же, имел в виду водку. Башкиров усмехнулся.
- Вы что, майор, в самом деле такой веселый и находчивый? - бросил он в мою сторону.
Я посмотрел на него пристально, как смотрят на человека, который причинил тебе боль. Я впервые видел Башкирова так близко. Он невысок и узок в плечах, но в его желчном худом лице просматривается некая внутренняя сила, способная подчинять людей его воле.
- Не понял, товарищ подполковник, - нахмурил я брови. Я не люблю, когда со мной глупо шутят, тем более я не люблю, когда надо мной откровенно насмехаются, тем самым унижая меня.
Башкиров, видно, уловил металл в моем голосе.
- Да ладно вам, майор, - улыбнулся он. - Я ведь знаю этих подлецов. - Он бросает взгляд в сторону моих соседей. - Они и мертвого заставят с ними выпить. И ведь не отвяжешься!
С этими словами он с нескрываемой готовностью уселся на табурет, снял фуражку и бросил ее на стоявшую за его спиной кровать. Проклов быстренько занялся бутылками.
- Закуски вот только нет, - проговорил он недовольно.
- А это что тебе - не закуска, что ли? - указал на полтора огурца начфин Макаров.
- Ладно, сойдет, - согласно кивнул Проклов, ловко сдергивая с горлышек жестяные пробки.
Выпили. Башкирову, как старшему офицеру, Проклов налил двойную дозу - пусть, дескать, дойдет до общей кондиции. А глухому Прохорову, который вслед за Башкировым зашел в нашу палатку на огонек, Проклов лишь слегка плеснул на дно - обойдется-де. Вот коли бы со своей бутылкой пришел…
Потом мы еще выпили, и у нас снова появилось желание пофилософствовать о войне.
- Ты что-то там про чеченских олигархов начал говорить, - подбросил в печку дров Макаров, обращаясь к Есаулову. - Или уже забыл, о чем хотел сказать?
- И ничего я не забыл, - вроде как обиделся Есаулов. - Чеченские олигархи, как пить дать, и есть движущая сила войны.
- О, я как погляжу, вы не только сибариты, но и философы, - с иронией в голосе проговорил Башкиров.
Проклов вытаращил на него глаза.
- Сибариты? Это что, алкоголики, что ли? Я такого слова не знаю, - заметил он.
- Сибариты - это значит склонные к праздности люди, - перевел я Проклову трудное для него слово.
Проклов усмехнулся.
- Да какие мы, к черту, праздные люди, товарищ подполковник, - с укором посмотрел он на своего прямого начальника. - Мы - волки войны. А водка - это так, профилактическое мероприятие. Вечером смазал - утром поехал. Как тот двигатель внутреннего сгорания.
Проклов говорил истину, и офицеры крякнули удовлетворенно.
- Ну что, Паша, молчишь? Давай, говори про здешних олигархов, а мы послушаем, - снова тормошит Есаулова Макаров.
- А что о них говорить? Сволочи они все, - закуривая сигарету, отвечает начальник разведки.
Я усмехнулся.
- Сегодня вообще трудно найти хороших людей, - говорю.
Есаулов как-то странно посмотрел на меня.
- А себя ты к каким людям относишь? - спросил он меня.
- Наверное, тоже к плохим, - отвечаю ему. - Если бы я был хорошим, от меня бы не ушла жена.
- Блядь она, вот кто! Была бы доброй бабой - разве бы ушла? - резюмировал Проклов.
Я вспыхнул.
- Не смейте так говорить о человеке! - зарычал я. - Вы же не знаете ее…
- Ее, может, и не знаю, знаю других. А их сегодня навалом, - говорит Проклов. - Предают мужиков на каждом шагу. Особенно нашему брату, офицеру, достается. Мы ведь нищие, всю жизнь то в командировках, то на полигонах. Теперь вот война. А они там… - Он махнул куда-то рукой и замолчал. Похоже, у него вдруг испортилось настроение.
- Не надо так плохо о женщинах, - сказал Башкиров. - Не все же они… - Он хотел подобрать нужное слово, но не смог.
- Все! - рубит с плеча Проклов. - Я вот и своей сказал, когда расставались: узнаю, говорю, что блудишь, - задушу, как последнего врага народа. А она: да ты что, Степа, ты что! Подумай, что ты говоришь. У-у! Убил бы их всех.
В палатке возникла нечаянная пауза. Все, видимо, вспоминали своих жен и переваривали сказанное Прокловым. Возникшую тишину нарушил голос Башкирова.
- А это вы помните? - сказал он, обращаясь не то к Проклову, не то ко всем офицерам сразу. Он стал негромко декламировать стихи:
"Жди меня, и я вернусь. Только очень жди. Жди, когда наводят грусть Желтые дожди, Жди, когда снега метут. Жди, когда жара, Жди, когда других не ждут. Позабыв вчера…"
- Симонов, - усмехнулся Проклов.
- Он, - подтвердил Башкиров. - А помните, чем заканчивается? - И снова заговорил стихами:
"…Не понять не ждавшим им, Как среди огня Ожиданием своим Ты спасла меня. Как я выжил, будем знать Только мы с тобой, - Просто ты умела ждать. Как никто другой".
- Вот так-то, - многозначительно произнес Башкиров и поднял указательный палец вверх. - Надо верить в женщин. Если мы не будем им верить, стоит ли кровь свою проливать? За себя, что ли, воюем? За них, за них…
- За государство родное мы воюем, - изрек начфин Макаров.
- "За государство"! - с некоторой иронией повторил его слова Башкиров. - А что есть такое государство? Это наши женщины вместе с нашими детьми. Вот за них и воюем. Чтобы ни один сукин сын не мог сделать им больно. Ни один!
Проклов, учуяв важную минуту, тут же плеснул всем водки. Офицеры подняли кружки.
- За женщин! - тряхнув толстыми брылями, произнес тост зам. по тылу Червоненко и встал. За ним встали остальные офицеры.
- За женщин! За любимых!..
Выпили. Потом незаметно разговорились о войне.
- Все террористы считают себя бойцами за идею, - говорил начальник разведки Паша Есаулов, имея в виду чеченских боевиков, - а какая у них, к черту, идея?
- Ну как же! - возразил я. - Борются за независимость…
- А от кого, интересно, они хотят быть независимыми? - ершился разведчик. - От закона? Так не выйдет! Ни газават их, ни джихад не пройдут. Это все прикрытие для паскудных их делишек.
- Что, что ты сказал? - не дослышал полуглухой начальник артиллерии полка Прохоров.
- А то, что ничего у бандитов не выйдет! - горячился Есаулов.
В разговор включился Червоненко.
- Говорят, чеченцы смертников начали готовить в специальных лагерях, - сказал он. - Подойдет такой к тебе - ба-бах! - и кранты… Худо, братцы, худо. И когда это все кончится…
- Да вот когда мы их прижмем, когда уничтожим основную массу бандюг - тогда все и кончится, - с уверенностью в голосе изрек Проклов.
Макаров усмехается.
- Плохо ты, дорогой, историю знаешь, - проговорил он. - Если бы хорошо ее знал, не смешил бы нас так.
- А что тут смешного? - не понял Проклов. - Ты не хочешь верить, что мы их прижмем?
- А ты знаешь, сколько Россия уже с Чечней воюет? - вопросом на вопрос ответил Макаров.
- Не знаю, не считал, - недовольно буркнул Проклов.
- Вот то-то и оно, что не считал. А я тебе скажу: с начала девятнадцатого века мы с ними воюем. А чеченцы говорят и другое: дескать, война уже длится четыреста лет.
- Ну, если их слушать, так мы со времен Адама с ними враждуем, - съязвил Червоненко.
- Чего-чего? Я что-то не расслышал, что ты сказал? - повернул к зам. по тылу свои бесцветные глаза такой же бесцветный, выглядевший вечно растерянным и несчастным Прохоров.
- У, глухая тетеря, - проворчал Проклов. - Уж лучше бы и не спрашивал - все равно ничего не поймет.
- Он у нас самый счастливый человек, - сказал я. - Ведь люди говорят много недобрых слов, а недобрые слова - это отрицательная энергия, от которой почти все наши болезни. Прохоров же слышит только часть всего этого.
- Это вы как доктор нам заявляете? - улыбнувшись, спросил Башкиров.
Я пожал плечами.
- Очевидный факт.
- Хочу тоже быть глухим, - ерничает Макаров. - Тогда точно до ста лет доживу.
Проклов машет на него рукой, дескать, куда тебе, а потом обращается к Прохорову:
- Слышь, Петруха, а отчего ты такой глухой?
Прохоров расслышал вопрос, смутился. Ему на помощь приходит Макаров.
- А где ты видел артиллериста с хорошим слухом? - спрашивает он Проклова. - Ведь они возле пушек всю свою жизнь торчат, а те грохочут - не приведи господи. Помню, под Гудермесом стояли… Я впервые тогда на войну попал… Вечером артподготовка. Что тут началось! Грохот стоял такой, будто бы планета рушилась. Я потом долго глухарем ходил - не мог расслышать, что мне говорили.
Услыхав такое, Проклов усмехнулся.
- Ты и сейчас плохо понимаешь, что тебе говорят, - произнес он. - Сколько я уже прошу, чтобы аванс дал, а ты и ухом не ведешь.
- Нету денег, нет, - который уже раз повторяет Макаров. - Сам сижу без копья. А эти там, - он тычет большим пальцем вверх, - и не шевелятся.
Он, конечно же, имел в виду высокое начальство. Макаров всегда тычет большим пальцем вверх, когда его спрашивают о деньгах. Мол, обращайтесь туда, что вы меня атакуете?
- Однако пора сокращать должность начфина, - вздохнув, произнес Проклов. - А на хрена она нужна, коль он деньги нам не платит? Зачем лишний рот содержать?
- Должность старшего помощника начальника штаба тоже нужно сокращать, - ударом на удар отвечает маленький прыткий Макаров.
- Это почему еще? - не понимает Проклов.
- А что от тебя толку? Ты ведь, майор, все по строевой части, а на кой ляд твоя строевая на войне? - зубоскалит Макаров.
- Ну, капитан, ты даешь! - возмущенно произносит Проклов. - Да как же армия без строевой части? Ты подумал? Строевая часть - это основа основ! Я так говорю, товарищ подполковник?
Башкиров вместе с другими офицерами смолит одну сигарету за другой. Кажется, он не торопится уходить - здесь тепло и уютно.
- Штатное расписание полка не нами придумано, не нам его и менять, - решил отделаться он ничего не значащей фразой.
- Так-то так, - соглашается Макаров. - Только я думаю, что можно было бы и ужать офицерский штат - больно много едоков.
Я понимал его: это была точка зрения финансиста. А финансисты, как известно, жмоты.
- Если бы мне пришлось утверждать наше штатное расписание, я бы многих поувольнял, - продолжает развивать свою мысль Макаров. Он понимал свою значимость и никого не боялся. Даже полкового "молчи-молчи" - так мы называли начальника контрразведки.
- Например? - ухмыляется Проклов.
- Ну, с твоей должностью все понятно, - говорит Макаров. - Ее нужно первой сокращать. Кроме тебя я бы сократил еще начпрода - все равно одной "шрапнелью" питаемся, а ее и без него завезут. Кто еще? Ну, начвеща можно сократить, начальников инженерной службы, автослужбы… Зам. по тылу…
- Ну-ну, мели, Емеля! - когда Макаров задел и его, возмущенно вымолвил Червоненко. - Может, ты и должность замкомполка хочешь сократить?
Червоненко думал, что Макаров споткнется на этом, но он изрек невозмутимо:
- И эту должность сократил бы. Зачем столько замов? Замкомполка, замначштаба, зам. по воспитательной работе…
Все поглядели на Башкирова, думали, он начнет отстаивать свое место под солнцем, но он только улыбнулся и ничего не сказал. А Макаров вдруг меняет свое решение. Нет, говорит, эту должность я бы оставил - о начальстве, как о покойнике: или хорошо, или ничего. И вообще, разве нам не нужен человек, который отвечает за такое важное дело, как боевая подготовка полка?
- Ну а как ты насчет начмеда? - спросил Проклов.
- А вот начмед не нужен, - заявил Макаров.
- А если вдруг тебя в задницу ранят - куда побежишь? - усмехнувшись, спросил Червоненко.
- Куда? Да в полковой медпункт…
Проклов криво улыбнулся.
- Ну да, там же ведь Савельев - он тебе спирта нальет, - сказал он.