В верхнем этаже был артиллерийский каземат. Здесь стояла пушка крепостного типа калибра 105 мм. Колеса отсутствовали. Лафет легко поворачивался на роликах - катался по желобу вокруг выступавшей из пола неподвижной стальной оси, насколько это могло понадобиться при стрельбе. Для пушки имелась длинная амбразура, которая закрывалась мощными стальными заслонками. Амбразура была врезана в железобетонную толщу ниже бронеколпака, значит, снаружи пробита в самой скале. Пол был из стали, но не гулкий: лежал на железобетонном перекрытии.
Нижний этаж был жилым. Там же находились подсобные помещения и арсенал.
Дот входил в систему оборонительных сооружений старой границы. Ее демонтаж начали год назад, до этого дота просто очередь не дошла. Держать в нем постоянный гарнизон - двенадцать человек - очевидно, не имело смысла, поэтому раз в трое суток сюда привозили очередную смену часовых. Когда Александр Медведев со своим напарником заступили два дня назад на дежурство, они знали, что это продлится считанные часы. "Гарнизон уже должен был выехать, - сказал им сержант. - Как только они заявятся, сдаете объект - и немедленно в часть. Будем ждать".
Прошел день, прошла ночь - гарнизон не появлялся. А утром на шоссе уже были немцы.
Немцы очень спешили, дот был замаскирован отлично; кроме того, у подножия холма возле самой дороги белел железобетонный остов артиллерийского бункера, демонтированного еще прошлой осенью, - он-то и должен был по плану перекрывать мертвую зону; бункер был виден издали, сразу бросался в глаза - притягивал к себе внимание и успокаивал: высматривать здесь же второй дот вряд ли кому пришло бы в голову. Так и случилось, что первая волна наступающего врага прокатилась мимо, а уже через час это место стало тылом.
Часовые подождали до вечера. С темнотой напарник Медведева ушел искать свою часть, чтобы знать, как им быть.
И Медведев остался один.
Он принадлежал к категории людей весьма распространенной. Природа дала этим людям все. Но если другие, имея куда меньшие возможности, развивают свои сильные стороны, чтобы "перекрыть" естественные "недостачи", то эти люди, напротив, все свое внимание сосредоточивают на слабости.
Медведев был высок, очень силен. Он был красив: правильные, истинно русские черты лица с чуть выдающимися скулами, с румянцем, проступающим из-под чистой кожи; черные кудри, голубые глаза. Кажется, уж от девчат ему точно отбоя не должно быть, но они его не жаловали, как не жаловали и парни. Эти, правда, не всегда сразу давали ему верную оценку: внешность Медведева, ее очевидная мужественность, "вы-игрышность" служила как бы форой. Но проходило немного времени, фора иссякала, и как-то само собой получалось, что он оказывался в положении подчиненном, зависимом, страдательном. Кстати, следует отметить, что сержанты угадывали его слабину сразу не хуже девушек. Именно сержанты, а не какого-либо иного звания военный люд; например, офицерам он всегда нравился, во всяком случае поначалу. А сержанта ни внешним видом, ни выправкой не проведешь. Он один раз пройдет перед строем и точно покажет, какой солдат самый шустрый да моторный, а какой - рохля, курица мокрая, паршивая овца, пусть даже на его груди лемеха ковать можно. Такой не обязательно бывает в каждом отделении, но уж во взводе точно сыщется, и сержант это знает, ему нельзя не знать, не угадать этого "типа" сразу: не дай бог оплошаешь и пошлешь его по какому живому делу - кому потом отбрехиваться да шишки считать?
А между тем объективно у Медведева не было оснований для такого поведения. Он не был болен, не имел тайных пороков, а тем более каких-либо тяжких, по счастливому случаю оставшихся нераскрытыми проступков в прошлом. Но именно в прошлом, в детстве произошли те незначительные события, те первые маленькие поражения, которые наложили печать на его характер и на всю его последующую жизнь.
Вначале душу Медведева иссушила безотцовщина. Батю и трех дядьев порубали апрельской лунной ночью мальчишки-конармейцы. Санька родился уже после, на троицу. Статью, всем видом своим пошел в отца, но характером - в ласковую, мягкую, как церковная свечка, мамашу.
Первые годы это было не приглядно. Тем более что всегда он выделялся среди сверстников и ростом и силой. Заводилой не был, зато в нем рано намечалась та манера добродушного безразличия, которая зачастую присуща очень сильным людям. У них, как у наследных лордов, сразу есть все или по крайней мере самое важное: им нечего добиваться. Но манера успела только наметиться. Мальчику было три-четыре года, когда выяснилось, что ему не с кого брать пример;, ни во дворе, ни среди родни не оказалось даже какого самого плюгавого мужичонки: всех унесла гражданская. А посторонние… что посторонние! - у них и до своей мелкоты руки не доходили, разве что с ремнем да лозиной. Санька, может, и за эту плату был бы рад, только у него не спросили; мать так и не привела другого мужика в хату - на ее век перевелись мужики начисто. Вот и тулился Санька к матери, перенимая у нее и неуверенность, и податливость, и мягкость.
А еще через пару лет стал он понимать и иное, что отец его был лютей собаки - матерый мироед, а последние годы и вовсе душегуб: за косой взгляд порешить мог, не говоря - за партбилет. Скольких Санькиных приятелей осиротил - считать страшно. Понятно, не вменяли это Саньке в вину, он-то чем виноват, невинная душа? Да уж больно внешность у него была знакомая: выкопаный батя. И как-то так получилось, что отцов грех он принял на свою душу, а как искупить - не знал. Груз был тяжел, явно не по силам, а главное - не по характеру. Другой на его месте, может, озлобился и тем затвердел, окаменел, нашел бы в том силу, и опору, и лаже цель. А Санька напротив. Он готов был за всех все делать, любому уступить и услужить - только бы не поминали ему родителя. Получалось, конечно, наоборот. Он это видел, но переломить себя не мог. Да и не хотел. Он постепенно вживался в свою роль, и она уже казалась ему естественной и "не хуже, чем у людей".
Тем не менее он знал цену своей силе и в общем-то держался соответственно. Сочетание получалось причудливое, но не жизненное. Первое же испытание должно было поставить мальчика перед выбором. Мальчик оплошал. Он не смог подтвердить своей силы, оказалось, что победы (и естественных упреков, связанных с нею) он боится больше, чем поражения. Конечно, он не представлял себе все это столь ясно, и первая осечка не обескуражила его, только удивила. Вторая неудача смутила. А третья посеяла зерно сомнения, которое попало на благодатную почву и ударилось в рост: ведь товарищи помнили о его неудачах - подряд! - не хуже, чем он сам И стали им пренебрегать. А у него не нашлось душевных сил, чтобы вдруг стать против течения, и выстоять, и доказать свое.
Так и покатилось, под уклон.
В колхоз Санькина мать вступила на первом же собрании. Нажитое мужем добро у нее столько раз трясли да половинили, что записалась она почитай с пустыми руками. Валялись в ее прохудившемся амбаре и плуги, и бороны, и косилка стояла даже, но все от времени да без хозяйского глаза в таком виде, что легче новые завести, чем это наладить. А худобы - коровенки там или лошадки - не осталось совсем: года три, как в самой голытьбе числилась.
Трудилась она хорошо, и, хотя не богато получала, никуда б она не стронулась из родных мест, когда б не шла за ней память о покойнике-муже. Чуть не то - так и жди, что какая-нибудь подлая душа камень кинет. Но не за себя сердце болело. Видела она, как Санька тушуется; понимала - здесь ему не будет ходу. И в начале тридцатых, в голодное время, когда каждый держался как мог, добралась до станции, села на первый поезд и поехала с сыном куда глаза глядят. Долго их носило, пока не осели в Иванове на ткацком комбинате. О прошлом не больно допытывались. Сама быстро вышла в люди - в ударницах числилась, красную косынку носила; и мальчик хорошо учился, в школе его в комсомол приняли, потом по слесарному делу пошел. Жизнь у них наладилась, в доме был достаток, но тем яснее она понимала - сына уже ничем не изменить. Что в детстве в нем сложилось, то и окаменело. Опоздала она с отъездом. Что б ей раньше лет на пять!…
В погранвойсках Медведеву служилось неплохо. Поначалу, правда, было поинтересней: на самом кордоне стояли. А потом границу перенесли на запад, а их часть так и осталась в прежних местах - охраняла стратегически важные объекты. Кто спорит - дело тоже нужное и ответственное, но по сравнению со службой на самой границе это был курорт.
Медведев старался. За ним не числилось провинностей, он был "ворошиловским стрелком", первым по строевой и боевой подготовке, активным на политзанятиях. Другой на его месте давно бы в сержанты вышел и уж по крайней мере всегда был бы на виду, всегда считался бы образцом. Однако Медведева в пример другим не ставили ни разу. Отдавали ему должное - и только; как будто его успехи были его личным делом, а вот успехи других - общественным достоянием. Чего-то ему недоставало. То ли темперамента, характера ли, чтобы заставить других отдавать ему должное; а может быть, просто нахальства. Одно ясно: все зависело от него самого, переломить инерцию в отношении окружающих он мог бы только сам, но он привычно нес свой крест, не жалуясь на судьбу, и если иногда и думал о том, что не все в мире устроено справедливо и вот бы хорошо ему вдруг однажды утром переломить себя и зажить по-новому, то никого он не винил за отношение к себе, разве что себя самого, да и то редко.
12
Герку он заметил уже непосредственно перед дотом. Это делало честь Залогину, поскольку склоны холма были, по сути, голыми, все на виду, но и Медведева не принижало: он-то следил за теми передвижениями врага, которые могли представлять непосредственную угрозу объекту; да и Герку хоть и с опозданием, а все же засек. Потом между ними произошло объяснение, весьма странный разговор, когда один говорил: я верю, что ты свой и что ты пограничник - тоже верю, и я очень хотел бы тебя пустить, потому что загибаться здесь в одиночку - хуже ничего не придумаешь; но не могу, понимаешь? - не могу, у меня приказ… а другой отвечал: да разве я не понимаю, дядя, приказ - это святое дело, кто спорит, приказ надо исполнять; да только ведь кругом враги, а я свой - понимаешь, нам вместе надо быть… так вот, дядя, ты и приказ исполняй, и меня пусти.
Сказать, что Герка ушел ни с чем, нельзя. Он уходил со свертком под мышкой, а в свертке было три банки тушенки и пачка табаку. Медведев следил, как он сбежал с холма и затрусил неспешной рысью к реке, как перешел реку вброд и стал взбираться по склону. Теперь надо было не прозевать появления всей группы. Очень ответственный момент. Это могло случиться и через пять минут, и через два часа - сроки Медведева не пугали. Ждать он умел - служба научила. И он не отрывал глаз от стереотрубы, пока на том же склоне не появились фигурки. Медведев насчитал четверых. И реку перешли четверо. А когда они выбрались на этот берег и пошли напрямик к холму, их осталось только трое…
Медведев облегченно вздохнул.
Он сразу понял, что задумали эти ребята. Неудивительно: чтоб сообразить оригинальное, нужно время. Ну ничего, и так сойдет, только б они не перестарались.
И он стал продумывать детали своей встречной операции, которая вся вмещалась в формулу: и волки сыты, и овцы целы.
Он точно угадал командира. Тимофей отказался от носилок и сейчас буквально висел на плечах Герки и Чапы, но что-то в нем было командирское, а точнее говоря - сержантское, что Медведев почувствовал даже в стереотрубу. Ну и сапожки выдавали. А драгунская куртка его не смутила. С детства Медведев узнал, что значит ходить и зиму и лето в одной рубахе да в зипуне, которому ты пятый уже хозяин и на котором от штопки да латок живого места нет. После такой школы на всю жизнь останешься демократом.
Красноармейцы не стали подниматься к самой вершине, остановились в полусотне метров ниже, сидели на широком плоском камне и в полный голос обсуждали дальнейший маршрут. Медведев понимал, что все эти слова говорятся только для него, чтоб его раззадорить, но не спешил вступать в игру: он все время помнил о четвертом, думал о нем, прикидывал, сколько ему нужно времени, чтобы выйти на исходную. Наконец он решил, что больше тянуть нельзя, и подал голос:
- Эй, ребята, это что за чучело с вами?
- Полегче на поворотах, дядя, - взвился Залогам. - Это наш командир.
- Ну да, наверное, маршал! - не унимался Медведев.
- Сволочь ты, дядя, понял? Думаешь, если немцы кругом, а ты в будке спрятался, так можно потешаться над сержантом?
- На нем написано, что он сержант, да? А даже если сержант, так и пошутить нельзя? Вон как вырядился!
- Гимнастерку на нем немцы пожгли пулями!
Чапа тихо ахнул
- Ото добре! Ото сказав - як картину написав!
Медведеву это тоже понравилось, только злило, что они и шага навстречу ему не делают, все приходилось самому.
- Слышь, сержант? - крикнул он. - У меня тут аптечка есть, в ней завал всякой медицины. Может что надо - так я кину…
- Ладно, сиди уж, - отозвался Тимофей. - Если ты такой принципиальный, нам от тебя не нужно ничего. А то как бы с нашей помощью в ад не угодить!
Он сказал товарищам: "Пошли", - и они пошли вниз; осторожно, не спеша стали спускаться. Значит, четвертый уже где-то здесь, понял Медведев, и в этот решающий момент ему вдруг так расхотелось выходить из дота, но другого выхода не было - на этом строилась вся их игра… По привычке он схватил винтовку, но, уже открыв люк, понял, что этого делать нельзя: если у тебя оружие да у того оружие - без выстрелов трудно обойтись. А пули, как известно, иногда и попадают.
Медведев сунул винтовку в пирамиду и выскочил наружу.
- Ребята! Постойте минуту. Я вам что-то скажу.
Они охотно остановились.
- Ну что тебе? - сказал сержант. - Только покороче.
- Ребята, вы как до наших доберетесь, уж разыщите мою часть, а? Пусть они кого за мной пришлют.
- Ты что, дядя, совсем псих? - замахал руками Герка. - Сам посуди, кому ты сейчас нужен? Только твоей маме…
- Сообщить, это мы и без твоей просьбы сделаем. Это наша обязанность, - Сказал Тимофей. - Однако тебе от этого легче не будет.
- Почему? - Медведев отошел от дота еще на несколько шагов и только тогда услышал за спиной едва уловимый шорох камней.
- А сам не понимаешь? Кто за тобой людей пошлет через линию фронта? Рисковать, скажем, целым отделением, чтобы тебя одного снять с поста? - Тимофей улыбнулся. - Придется тебе смириться с нашим обществом.
И красноармейцы стали подниматься к доту.
Все, понял Медведев, волки сыты. Теперь как бы овечкам уцелеть…
Он обернулся. Входной люк был закрыт. Медведев подскочил к нему, дернул на себя за ручку, заколотил по люку изо всех сил ногами.
- Открой!… Открой, тебе говорят!…
Медведев схватил здоровенный камень и что было силы саданул им по люку. Второй раз не стал - боялся замок повредить.
- Не шуми, - отозвались изнутри. - Отойдешь в сторону - открою.
Медведев помедлил, потом сказал: "Твоя взяла", - быстро отошел на несколько шагов и там стал спиной к доту с поднятыми руками.
На Ромку, наблюдавшего за ним в смотровой глазок, это произвело впечатление. Конечно, он и на секунду не допускал, что часовой так вот просто примирится с поражением. Он мог бы признать свое поражение, рассуждал Ромка, в конце концов ничего страшного не произошло: все свои. Но сделал бы это не сразу. И уж наверняка не в такой форме. Он спешит, ухмыльнулся Страшных, он вынужден считаться, что сейчас подойдут остальные, и тогда он точно проиграл. Вот и спешит. Предлагает, чуть ли не навязывается: на, мол, бери, вот он я весь перед тобой… А сам-то мечтает, чтобы я выглянул, вылез наружу раньше, чем ребята подойдут. Он думает, ему это что-то даст… Хорошо! Не буду обижать человека, решил Страшных, пусть испытает свой фарт до конца. Открыл люк и вышел наружу.
- Вот так бы и давно, - сказал он, чувствуя, что голос звучит неестественно. - Только ломаешься зачем? Руки поднимаешь… К тебе со всем уважением, а ты…
Автомат он оставил в доте - уж если играть, так по-честному. Правда, шансы были не равны: часовой во какой здоровенный - раза в полтора тяжелее. Но Ромка не был бы "вечным каторжником", если бы разумные доводы могли его остановить. К тому же в этой схватке он знал все наперед. Ребята уже подходили к часовому; чтобы ворваться в дот, у того была единственная возможность - прыгнуть. Пробиться за счет инерции. Ах, как это скучно, когда все знаешь наперед, успел еще подумать Страшных, остальное заняло не больше секунды. Часовой вдруг развернулся, сделал шаг, чуть присел и - словно катапульта его метнула - в отличном стиле прыгнул вперед ногами. Он летел не точно в Ромку, а рядом, что Ромку крайне поразило, и врезался в бронированную стенку. Другой без ног бы остался, но это был такой парень, что Ромке - как ни жаль - пришлось еще дважды рубануть его под шею ребром ладони.
Тимофей спросил только:
- Ты ему ничего не повредил?
- Что ты, комод, кому говоришь! Разве я не понимаю?
- Ладно. Напомнишь мне потом: два наряда вне очереди за провокацию, - и вошел в люк.
- Еще легко отделался, - шепнул Ромка Залогину.
- Это мы легко отделались. А если бы он не промахнулся?…
В доте Тимофею опять стало плохо. Пока знал, что надо идти, - держался; а сделали дело - и прямо дух вон. Пот заливал лицо, стекал по груди, по рукам; била дрожь. Препротивнейшее состояние, когда весь напрягаешься, чтобы хоть зубами не стучать, а получается только хуже.
Он сидел в креслице наводчика и терпеливо ждал, пока Чапа приведет часового в чувство. Потом подозвал его. Парень хоть и был еще слаб, подошел по-уставному четко.
- Фамилия?
- Рядовой Александр Медведев.
Сержант всегда сержант! - даже при затуманенном сознании Тимофей уловил в часовом какую-то ущербность, неполноценность. Он сразу понял, с кем имеет дело, и Медведев прочел это в его взгляде и сразу сник. Все было как всегда.
- Ты на него не обижайся, - кивнул Тимофей на Ромку. - Он у нас того… - и покрутил пальцем возле виска.
- Первый герой, в общем, - вставил Герка. - Если кого не победит - прямо спать не может.
- Спасибо, конечно, что приютил… А все-таки не имел права! - голос Тимофея вдруг окреп. - Так что за допуск на охраняемый объект посторонних лиц - два наряда вне очереди.
- Есть два наряда вне очереди, товарищ младший сержант! - радостно отчеканил Медведев.
- Чему радуешься?
- Понял, что вы настоящий, товарищ младший сержант!
Тимофея положили на расстеленный орудийный чехол, накрыли Чапиной шинелью, и едва он закрыл глаза, как провалился в небытие. Оно походило скорее на легкий сон, потому что возвращение из него было незаметным, без осадка. Словно прикрыл глаза на миг - и тут же открыл, но и в теле, и вокруг все успело измениться.
В доте было светло и пахло горячей пшенкой на сале. Для тех, кто понимает, - мечта!
Свет был электрический.